– Я его так и не видел…
– Потому что война…
– Молчи! – приказал он. – Не вспоминай!.. Пусть этот мир провалится к чертовой матери! Его нет! Есть мы с тобой, Адам и Ева. От нас пойдет все человечество.
Она потрогала его небритые щеки – уколола руку.
– Мне это нравится… Ты стал какой-то другой.
– Какой?
– Помудрел, что ли… Только лицо у тебя иногда…
– Ну-ка, ну-ка, скажи, какое лицо?
Аннушка прижалась к плечу, прошептала:
– Нет, просто я отвыкла… Ты перестал смеяться, как раньше. Я все-все понимаю, Кирилл. Ты мне дорог всякий. И такой еще дороже.
– Ловлю на слове! – он приподнял Аннушку, чтобы смотреть лицо в лицо. – Повтори еще раз!
– Такой – дороже.
– Еще!
– Такой – дороже! И именно сегодня я хочу быть твоей женой!
Потом они готовили стол, почти свадебный, и все уместилось в чайный сервиз на шесть персон да на целлофановых упаковках. И пока они возились на кухне, замкнутое пространство и в самом деле удалилось от всего мира, и эта квартира, пустая еще, свежевыкрашенная и необжитая, напоминала первозданную землю. Когда почти все уже было готово к пиру, Кирилл удалился приводить себя в порядок: вымылся в душе, побрился и, запершись в спальне, достал из чемодана мундир. Китель еще был сносный, но бриджи измялись, а нет ничего несуразнее и пошлее, чем офицер в неглаженном парадном мундире. В доме же не было утюга…
Ему не хотелось выходить даже на лестничную площадку, не хотелось открывать железную дверь, которая, как в самолете на большой высоте, казалось, хранит герметичность и обеспечивает жизнь в безвоздушном пространстве. Старым солдатским способом он спрыснул мундир водой и медленно протянул помятые места, обернув через трубу отопления – не фонтан, конечно, но старшина не придерется… Он оглядел себя в бритвенное зеркало – другого тоже не было – мундир сидел как влитой, и боевой орден, и капитанские погоны с золотым полем, золотыми звездами и красным просветом.
Цокая подковками, Кирилл вышел в залу к Аннушке.
– Капитан Ерашов! Честь имею!
Потом он хотел рассмеяться, сбросить стесняющий движения мундир, засучить рукава рубашки с белыми погончиками и сесть к столу.
Аннушка привстала, настороженно оглядела его:
– Зачем этот маскарад сейчас, Кирилл?
– Это не маскарад, – натянуто засмеялся он. – Я все-таки жених, надо показать товар лицом! Я тебе нравлюсь?
– Нет, – проронила она и поджала губы.
– Странно! Лейтенантом нравился, а капитаном не нравлюсь?
Он еще надеялся, что это игра в обиду, он все-таки ждал восторга и беззаботного веселья…
– Почему ты капитан? – холодно спросила Аннушка. – И что это за медаль?.. Что все это значит, Кирилл?
– Это значит, заслужил, – стараясь сохранить веселость, сказал он. – И не медаль, а боевой орден.
Он когда-то сам учил ее разбираться в воинских званиях…
– Где заслужил?
– На учениях!
– Чему же ты учился на этих учениях?
– Мячики кидать, – скрывая раздражение, произнес он. – Может, закончим вечер вопросов и ответов?
Аннушка встала, неловко зацепила ножку стола – зазвенели бутылки и чайные чашки.
– Нет, не закончим… Сюрприз приготовил? Звезда всходит наша?… Боже мой, думала ведь, думала. Когда услышала, что твоя дивизия вошла в Москву… Но ты меня сегодня утром обманул!
Ее голос зазвенел на последних словах и вдруг стал неприятен Кириллу.
– Аннушка, мы сейчас поссоримся.
– Поссоримся? – взвинтилась она. – Да этого мало – поссориться! Как ты посмел? Как ты решился стрелять в людей?!
– Я стрелял в фашистов! – выкрикнул Кирилл, чувствуя, что теряет контроль над собой и память, сдавленная спазмом, готова вывернуть из себя осклизлый ком мерзости – кусок изодранного в лохмотья мяса – все, что осталось от человека после разрыва кумулятивного снаряда… Он стиснул зубы и до боли напряг мышцы, удерживая в себе эту рвоту.
– Во что ты превратил себя, Кирилл? – Она вдруг стала срывать с него мундир. Ее руки неожиданно оказались жесткими и сильными, крепкие, будто стальная проволока, пальцы рвали лацканы, отлетела и укатилась пуговица…
Он справился с собой, оттолкнул Аннушку:
– Я сделал это ради тебя!
Она отлетела к креслу, удержалась, схватившись за высокую спинку, и замерла в страхе. Кирилл налил полную чашку виски, выпил, как воду, задышал тяжело:
– А теперь я – убийца?.. Если бы я знал!.. Я бы остался в соломе! Я бы дезертировал!.. Теперь поздно! Понимаешь, поздно!
Схватил бутылку, стал пить из горлышка и будто на минуту залил пожар. Вялыми руками расстегнул мундир, стянул его и бросил на пол.
– Смотри, сам снял… Ты думаешь, мне легко было? Нет, это не мячики в трибуну кидать… Я стрелял с твоим именем! Ну, суди меня!
Аннушка стерла что-то с лица и, съежившись, пошла в переднюю. Ее пальто висело на шпингалете стенного шкафа – высоко, не снять. Она оторвала вешалку, руки искали рукава…
– Никуда не пойдешь! – Кирилл выхватил пальто, швырнул в угол. – Теперь это твой дом. Хотела квартиру – получай! Ты же не могла жить в общежитиях!
Она не сломалась, но что-то с ней произошло: заблестели глаза, и нервные пальцы вдруг успокоились.
– Ну? Что ты от меня хочешь? – трезво спросила она и налила себе виски. – Ах да, у нас свадебный пир! И новоселье!
Выпила не поморщившись, ударила чашку об пол, распинала осколки по паркету.
– Чтобы счастье было в каждом уголке этого дома!
– Прекрати! – крикнул он.
– Что такое, Кирилл? – изумилась она. – На пирах нужно бить посуду!
– Ты сказала, я тебе дорог всякий, – глухо проговорил он. – Вот я такой! Убийца!.. Ну, станешь моей женой?
– Я от своих слов не отказываюсь! – заявила она и, вывалив из чашки соленые огурчики, налила виски. – Сейчас и стану. Только наркоз приму… А ты? Тебе налить? Пей, война кончилась, пируем! Мы же с тобой вместе стреляли. Я твоя боевая подруга… Снимай орден!
– Аннушка?! – Он потряс ее за плечи, чего-то испугавшись. – Что ты делаешь?
Она вырвалась, схватила мундир с пола и, уворачиваясь от рук Кирилла, заметалась по комнате, открутила орден.
– Отнять хочешь? Нет! Вместе заслужили! И обмывать будем вместе! – Она бросила орден в свою чашку и тут же отшатнулась. – Посмотри, сколько крови… Да ничего, обмоем! И засияет!
Аннушка пополоскала орден в своей чашке и ловко опустила его в чашку Кирилла, щедро, через край налила виски.
– Пей!
– Что с тобой, Аннушка? – чего-то страшился он, тараща побелевшие глаза. – Зачем ты это делаешь?..
– Пей, сказала! – властно произнесла она и подняла чашку. – Ордена положено обмывать, потому что они в крови. В своей и в чужой. Не станешь же ты носить кровавый орден! Вместе заслужили, вместе и отмывать. Пей!
Он послушно взял чашку, однако, потрясенный ее состоянием, не выпил. Аннушка же, разливая виски, тяжелыми, судорожными глотками выпила всю чашку, выронила ее и растерла капли по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120
– Потому что война…
– Молчи! – приказал он. – Не вспоминай!.. Пусть этот мир провалится к чертовой матери! Его нет! Есть мы с тобой, Адам и Ева. От нас пойдет все человечество.
Она потрогала его небритые щеки – уколола руку.
– Мне это нравится… Ты стал какой-то другой.
– Какой?
– Помудрел, что ли… Только лицо у тебя иногда…
– Ну-ка, ну-ка, скажи, какое лицо?
Аннушка прижалась к плечу, прошептала:
– Нет, просто я отвыкла… Ты перестал смеяться, как раньше. Я все-все понимаю, Кирилл. Ты мне дорог всякий. И такой еще дороже.
– Ловлю на слове! – он приподнял Аннушку, чтобы смотреть лицо в лицо. – Повтори еще раз!
– Такой – дороже.
– Еще!
– Такой – дороже! И именно сегодня я хочу быть твоей женой!
Потом они готовили стол, почти свадебный, и все уместилось в чайный сервиз на шесть персон да на целлофановых упаковках. И пока они возились на кухне, замкнутое пространство и в самом деле удалилось от всего мира, и эта квартира, пустая еще, свежевыкрашенная и необжитая, напоминала первозданную землю. Когда почти все уже было готово к пиру, Кирилл удалился приводить себя в порядок: вымылся в душе, побрился и, запершись в спальне, достал из чемодана мундир. Китель еще был сносный, но бриджи измялись, а нет ничего несуразнее и пошлее, чем офицер в неглаженном парадном мундире. В доме же не было утюга…
Ему не хотелось выходить даже на лестничную площадку, не хотелось открывать железную дверь, которая, как в самолете на большой высоте, казалось, хранит герметичность и обеспечивает жизнь в безвоздушном пространстве. Старым солдатским способом он спрыснул мундир водой и медленно протянул помятые места, обернув через трубу отопления – не фонтан, конечно, но старшина не придерется… Он оглядел себя в бритвенное зеркало – другого тоже не было – мундир сидел как влитой, и боевой орден, и капитанские погоны с золотым полем, золотыми звездами и красным просветом.
Цокая подковками, Кирилл вышел в залу к Аннушке.
– Капитан Ерашов! Честь имею!
Потом он хотел рассмеяться, сбросить стесняющий движения мундир, засучить рукава рубашки с белыми погончиками и сесть к столу.
Аннушка привстала, настороженно оглядела его:
– Зачем этот маскарад сейчас, Кирилл?
– Это не маскарад, – натянуто засмеялся он. – Я все-таки жених, надо показать товар лицом! Я тебе нравлюсь?
– Нет, – проронила она и поджала губы.
– Странно! Лейтенантом нравился, а капитаном не нравлюсь?
Он еще надеялся, что это игра в обиду, он все-таки ждал восторга и беззаботного веселья…
– Почему ты капитан? – холодно спросила Аннушка. – И что это за медаль?.. Что все это значит, Кирилл?
– Это значит, заслужил, – стараясь сохранить веселость, сказал он. – И не медаль, а боевой орден.
Он когда-то сам учил ее разбираться в воинских званиях…
– Где заслужил?
– На учениях!
– Чему же ты учился на этих учениях?
– Мячики кидать, – скрывая раздражение, произнес он. – Может, закончим вечер вопросов и ответов?
Аннушка встала, неловко зацепила ножку стола – зазвенели бутылки и чайные чашки.
– Нет, не закончим… Сюрприз приготовил? Звезда всходит наша?… Боже мой, думала ведь, думала. Когда услышала, что твоя дивизия вошла в Москву… Но ты меня сегодня утром обманул!
Ее голос зазвенел на последних словах и вдруг стал неприятен Кириллу.
– Аннушка, мы сейчас поссоримся.
– Поссоримся? – взвинтилась она. – Да этого мало – поссориться! Как ты посмел? Как ты решился стрелять в людей?!
– Я стрелял в фашистов! – выкрикнул Кирилл, чувствуя, что теряет контроль над собой и память, сдавленная спазмом, готова вывернуть из себя осклизлый ком мерзости – кусок изодранного в лохмотья мяса – все, что осталось от человека после разрыва кумулятивного снаряда… Он стиснул зубы и до боли напряг мышцы, удерживая в себе эту рвоту.
– Во что ты превратил себя, Кирилл? – Она вдруг стала срывать с него мундир. Ее руки неожиданно оказались жесткими и сильными, крепкие, будто стальная проволока, пальцы рвали лацканы, отлетела и укатилась пуговица…
Он справился с собой, оттолкнул Аннушку:
– Я сделал это ради тебя!
Она отлетела к креслу, удержалась, схватившись за высокую спинку, и замерла в страхе. Кирилл налил полную чашку виски, выпил, как воду, задышал тяжело:
– А теперь я – убийца?.. Если бы я знал!.. Я бы остался в соломе! Я бы дезертировал!.. Теперь поздно! Понимаешь, поздно!
Схватил бутылку, стал пить из горлышка и будто на минуту залил пожар. Вялыми руками расстегнул мундир, стянул его и бросил на пол.
– Смотри, сам снял… Ты думаешь, мне легко было? Нет, это не мячики в трибуну кидать… Я стрелял с твоим именем! Ну, суди меня!
Аннушка стерла что-то с лица и, съежившись, пошла в переднюю. Ее пальто висело на шпингалете стенного шкафа – высоко, не снять. Она оторвала вешалку, руки искали рукава…
– Никуда не пойдешь! – Кирилл выхватил пальто, швырнул в угол. – Теперь это твой дом. Хотела квартиру – получай! Ты же не могла жить в общежитиях!
Она не сломалась, но что-то с ней произошло: заблестели глаза, и нервные пальцы вдруг успокоились.
– Ну? Что ты от меня хочешь? – трезво спросила она и налила себе виски. – Ах да, у нас свадебный пир! И новоселье!
Выпила не поморщившись, ударила чашку об пол, распинала осколки по паркету.
– Чтобы счастье было в каждом уголке этого дома!
– Прекрати! – крикнул он.
– Что такое, Кирилл? – изумилась она. – На пирах нужно бить посуду!
– Ты сказала, я тебе дорог всякий, – глухо проговорил он. – Вот я такой! Убийца!.. Ну, станешь моей женой?
– Я от своих слов не отказываюсь! – заявила она и, вывалив из чашки соленые огурчики, налила виски. – Сейчас и стану. Только наркоз приму… А ты? Тебе налить? Пей, война кончилась, пируем! Мы же с тобой вместе стреляли. Я твоя боевая подруга… Снимай орден!
– Аннушка?! – Он потряс ее за плечи, чего-то испугавшись. – Что ты делаешь?
Она вырвалась, схватила мундир с пола и, уворачиваясь от рук Кирилла, заметалась по комнате, открутила орден.
– Отнять хочешь? Нет! Вместе заслужили! И обмывать будем вместе! – Она бросила орден в свою чашку и тут же отшатнулась. – Посмотри, сколько крови… Да ничего, обмоем! И засияет!
Аннушка пополоскала орден в своей чашке и ловко опустила его в чашку Кирилла, щедро, через край налила виски.
– Пей!
– Что с тобой, Аннушка? – чего-то страшился он, тараща побелевшие глаза. – Зачем ты это делаешь?..
– Пей, сказала! – властно произнесла она и подняла чашку. – Ордена положено обмывать, потому что они в крови. В своей и в чужой. Не станешь же ты носить кровавый орден! Вместе заслужили, вместе и отмывать. Пей!
Он послушно взял чашку, однако, потрясенный ее состоянием, не выпил. Аннушка же, разливая виски, тяжелыми, судорожными глотками выпила всю чашку, выронила ее и растерла капли по лицу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120