ТВОРЧЕСТВО

ПОЗНАНИЕ

 


– Скажи мне, Чернов, – с тоской спрашивал «литератор» стоящего у доски ученика, – разве трудно запомнить такой умный и красивый текст?
– Трудно, – честно отвечал ученик – и не врал.
– А как же твои однокашники? Они ж запоминают… – апеллировал к классу «литератор».
– Они талантливее меня в этом занятии, – не стеснялся унизиться ученик, потому что и без любви «литератора» числился гордостью школы: успешно защищал её честь на всяких районных и городских спортивных олимпиадах.
Так было до срока.
А потом пришёл срок.
Чернов отчётливо, в мелких подробностях помнил тот сентябрьский день, когда он, десятиклассник уже и кандидат в мастера, бежал на юношеском чемпионате страны свои коронные десять, бежал ровно и мощно, ни о чём постороннем не думал, ничего кругом не замечал – машина и есть машина, даже если она человек – и вдруг словно взорвалось что-то в организме, бомба какая-то атомная возникла глубоко в желудке, взрыв очень больно и – вот странность! – невероятно сладко сжал все внутренности в какой-то огненный комочек, швырнул его вверх, вверх, вверх – в голову, в мозг, навылет, и Чернова накрыла такая невероятная по силе волна счастья, облегчения (улёта, если попросту), какой никогда не дарил ему даже, извините за интимную подробность, и самый славный оргазм.
А женщин-то он любил. Умел любить и хотел любить… Состояние это продолжалось тогда, как понял Чернов, секунду-другую-третью, но за эти секунды он оторвался от своих соперников метров на пятнадцать. Тренер допытывался:
– Откуда силы взялись в конце дистанции?
– Не знаю, – честно отвечал Чернов, потому что и вправду не знал.
Тот забег он выиграл с большим преимуществом, получил очередную цацку, а спустя несколько дней от нечего делать прочитал перед сном заданный на дом стих и с ходу запомнил его. И поднял руку на «литературе», выдал текст с выражением, получил от ошарашенного педагога:
– Ведь можешь, подлец! Как это тебе удалось?
– Не знаю, – честно, как и тренеру, ответил Чернов, потому что и вправду не знал.
С тех пор будто шлюз прорвало: любой прочитанный или услышанный текст – мухой! С первого прочтения. До школьной медали не добрался, потому что чудом обретённое свойство памяти не хотело распространиться на точные науки: тем одной памяти не хватало, требовалась сообразиловка, а «сладкий взрыв», как его Чернов про себя называл, на сообразиловку не действовал.
Чернов сначала не связывал «взрывы» с внезапно проснувшейся памятью. Бег – это да, взаимосвязь налицо, хоть и непонятна её природа. Но молод был Чернов, даже, скорее, юн, чтобы задумываться о природе органических (или каких там ещё?) изменений в здоровом организме. Чего зря голову-то ломать? Ну, приятно, ну, полезно, а почему так – да по кочану и по капусте. Анализировать происходящее внутри тебя, лелеять то и дело рождающиеся болячки и непонятки – это прерогатива возраста увядания, а Чернов существовал в возрасте расцвета, когда здоровье – данность, даже если она неподвластна здравому смыслу.
Они стали повторяться, «сладкие взрывы», хотя и нечасто. Но всегда – на дистанции, всегда – где-то перед последним кругом, всегда – неожиданно, как бы Чернов ни ждал их, ни пытался вызвать, вымолить по-нищенски у организма. Или у Бога. Но они приходили, когда хотел всё-таки, видимо, бег, а не организм. И всякий раз, когда они приходили, Чернов могучим спуртом вырывал победу у соперников, сначала обалдевавших, а потом уже изначально, чуть не со стартовой линии ждавших черновского спурта, боявшихся его. Впрочем, в ту пору Чернов и без таинственных «взрывов» часто побеждал, сам, сил было – через край, тогда его и в сборную взяли, тогда он и на Олимпиаду поехал, и серебро там оторвал – опять сам, к сожалению. Был бы «взрыв» – оторвал бы золото, а так…
Он никому о «взрывах» не рассказывал, точнее – никому после визита к некоему светочу медицинских знаний. Решился-таки, несмотря на нерассуждающий возраст, точили его, значит, сомнения: почему да отчего и не смертельно ли это… Светоч внимательно выслушал невнятный рассказ до омерзения здорового пациента, поспрошал вроде бы заинтересованно о подробностях явления, повыяснял, значит, анамнез, признался:
– Впервые сталкиваюсь, знаете ли. Странноватая особенность… Так говорите: всегда неожиданно, непрогнозируемо?
– Всегда, – подтвердил Чернов.
– И только во время бега?
– Только.
– И считанные секунды?
– Две, три…
– Как же мне прикажете вам помочь, если я стар и слаб? – Светоч был старше Чернова максимум лет на пять и здоров на вид, как конь Юрия Долгорукого. – Бегать с вами и ждать, пока вас, извините, достанет? Тогда, голубчик, не вам, а мне помощь понадобится. От инфаркта… А вы уверены, что эти, как вы их называете, «взрывы» вам в радость?
– Однозначно, – усмехнулся Чернов, понимая, что с врачом он, похоже, пролетает.
– Так и радуйтесь! В жизни, голубчик, так мало радости, что жаловаться врачу на приятное только потому, что неизвестно его происхождение, – это извращение. Как врач вам заявляю… Впрочем, хотите – пропишу вам что-нибудь средней убойности. Попейте…
Убойное пить не стал. Водка – она как-то привычнее, понятнее. Вот её-то он и начал пить – здоровью вредить, невзирая на предупреждения Минздрава.
Ну, «пить» – это, конечно, чересчур, точнее будет – употреблять, но делал это со вкусом и неэкономно. Вольных приятелей, желающих чокнуться с каким-либо чемпионом-рекордсменом, находилось много, об этом социальном явлении писано-переписано. Чернов исключением не стал.
Сошёл он с дистанции тихо, без прощальных фанфар, да и отмеренная всё тем же Богом – или кем там наверху? – феноменальная память вовсю тащила его из спорта: уже и институт оканчивал, уже и языки отлично пошли – чего зря бегать! А «сладкие взрывы» вне беговой дорожки почему-то не рождались, хотя регулярно, после утреннего «Туборга», натягивал кроссовки и бежал в Сокольнический парк – выпаривать с потом накануне выпитое.
Жалел о пропаже волшебных моментов счастья-на-бегу? Не то слово. Особенно поначалу. А потом притерпелся и без «взрывов», счастье ограничил обычными оргазмами, опять пардон за излишнюю интимность, даримыми любимыми и не очень женщинами. А что до «взрывов» – понимал: чудо исчезает, когда его перестают ценить, когда относятся к нему как к данности.
Жена, когда уходила от Чернова, бросила в сердцах:
– Ни хрена ты, Чернов, не ценишь: ни дела своего, ни таланта, ни близких тебе людей. Живёшь, как в гостинице. Бог дал – спасибо. Не дал – тоже не помрём… И приятели твои – не люди, а так, лица. Если запомнишь их по пьяни… – Помолчала секундно в дверях, добавила: – Когда остановишься – позвони. Или когда снова побежишь…
Оставила, значит, надежду.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110