– сказал тьма, – тебе чего тут надо, а?
Константин поднял голову и тупо уставился на говорящего. Мысли путались. Чем-то Полякову была знакома эта обрюзгшая рожа, на которой явственно отпечатались все многочисленные пороки предков.
– Да ты приди в себя, – повторил этот тип, похлопывая по изрисованной поверхности древней, рассыхающейся столешницы, – давай, новый день настал.
Видно этого не было – они находились в очень тесном закрытом помещении. Курьер скосил глаза на унылые некрашеные стены с полинявшими от времени ломкими постерами «безумного Макса» и рисованными плакатами к фильму «первая перчатка». У единственной двери обретался еще один солдат в вытертой шинели без знаков различий и в ярком пластмассовом хоккеистском шлеме. Автомата воину не дали и он довольствовался остро заточенным прутом арматуры.
Помимо солдата и потасканного типа комната была полна древними подшивками газеты «советский спорт» за октябрь 79ого года. Поляков вновь уставился на зачуханного и тотчас узнал его.
– Я в Сарайск шел, – сказал Константин рассудительно, – никаких претензий ни к кому…
Говорят, у вас здесь есть врата.
– А то! Есть, конечно, – довольно улыбнулся зачуханный, – врата есть, а вот со спортивным просвещением у нас плохо. Не идет народ в спортсмены, что ты будешь делать!
Короче, я хан Юрик. Я здесь главный судья, тренер и комментатор. В общем, я здесь самый-самый.
– Вон куда забрался, – пробормотал Поляков, – ну, хорошо, ты – тренер. А я то, для чего тебе нужен?
Хан Юрик довольно заулыбался и невежливо ткнул в Полякова грязным кривым пальцем:
– Я ж грю, в спортсмены не идет никто, демоны! Умные все стали, итить их! Как что – прячутся. А у нас с каждым поколением все более хилый народ рождается. Своих скоро и брать перестанем. Вот и приходится пришлых ловить, да спортсменами делать.
– Так тебе спортсмен нужен? А кто сказал, что я тебе в спортсмены пойду?
– Ты вона какой здоровый, – сказал Юрик, с ухмылкой, – выдержишь долго… может быть даже до конца дойдешь! А кто сказал? Тебе ведь во врата нужно? Так они заперты все равно, кого попало туда не пускают. Меня только, да победителей Эстафеты.
– Что еще за эстафета?
– О, демона вошь! Эт-та, братец наше главное культурное событие года. Спортивное состязание и религиозный праздник! Рассказывать тебе о нем не буду, сам увидишь, но народ это любит, обожает. Ну что, пойдешь ко мне спортсменом?
Поляков посмотрел в бегающие глаза хану Юрику и не увидел там ничего кроме провинциальной хитрости и немалой доли жестокости.
– У меня есть выбор? – спросил курьер.
Юрик широко улыбнулся и кивнул солдату у дверей. Тот встрепенулся, дернулся как заводная машинка, и с диким воплем метнул свое копье в сторону остолбеневшего Константина. Арматура просвистела у самой головы курьера и с грохотом на четверть вошла в плакат «первой перчатки», продырявив черно-белую голову нарисованному боксеру.
Оказавшейся свободной рукой солдат нервно взмахнул в воздухе и неумело отдал честь.
– Я согласен, – быстро сказал Поляков, как только обрел дар речи.
– Ну и ладушки! – посветлел лицом Юрик, – будешь моим спортсменом, и демона только кобенился? Пройдешь – сам тебя во врата отведу! А не пройдешь – звиняй, брат, тогда тебе уже ничего не надо будет… Ну, бывай, побегу утрясать в министерство. А ты пока в себя приходи, как надо позовут.
Хан Юрик поднялся из-за своего стола – оказалось, что на самом-самом нацеплен грязный до невозможности синий комбинезон, поверх которого обретался однобортный пиджак с алым флажком на лацкане. Завершал картину многоцветный ремень с олимпийской символикой.
Хлопнула дверь и Поляков остался один. Солдат покопался за пазухой и вынул кухонный нож с синей пластиковой рукояткой. За стенами комнаты раздавались смутный низкие звуки – как будто там работала тяжелая техника или плескались волны неизвестного моря.
Константин некоторое время думал что будет, если он сейчас попытается выдрать арматурину из стены, но оценил глубину погружения снаряда и смирился.
Как и обещалось, через два часа за ним пришли. Угрюмые люди в полосатых пиджаках и вытянутых на коленках тренировочных штанах вытолкали курьера из комнаты и провели по узкому, короткому коридору. Скрипнула дверь и в глаза Константину брызнуло солнце.
Он ошеломленно поморгал, а в уши в это время вливался мощный, многоголосый рев, которые может издавать лишь штормовое море и пришедшая на аутодафе толпа. Глаза привыкли к жаркому сверканию и Поляков ошеломленно огляделся.
Судя по всему, после Катаклизма от Сарайска осталось не так много – потресканная пятиэтажная хрущоба, с закопченными стенами и перекрещенными бумагой окнами в окружении живописных развалин и кое-как собранных из жести унылых бараков. В результате пятиэтажка внушительно возвышалась над всем городским пейзажем, как последний островок сомнительной цивилизованности.
Чуть в стороне от этого местного небоскреба, минуя загаженный двор, где на вросших в землю каруселях сушилось тряпье, когда-то располагалась спортплощадка, а сейчас было странное нагромождение не сразу поддающихся идентификации предметов. Размеченная позывными «старт» и «стоп» асфальтовая дорожка убегала на шестьдесят метров, а далее, проломив ржавый забор, сворачивала на чудом сохранившуюся улицу.
В основании дорожки громоздился донельзя нелепый помост, собранный из подручного хлама и покрытый кумачового цвета материей с неким подобием занавеса и одинокой ржавой стойкой для микрофона без микрофона. Чуть дальше, в самой середине асфальтового поля для игры в футбол, окруженное блестящими ступенями из неровно обколотых мраморных плит, вырастало донельзя уродливое сооружение явно религиозного толка. С нарастающим изумлением Поляков узнал в нем кузов ассенизаторского грузовика с прилагающейся гидравликой и порядковым номером, украшенный самодельными бумажными цветочками и вырезанными из картона самодельными же гирляндами в виде вереницы кособоких утят.
Два огненно красных транспаранта, обрамляли площадку с двух сторон. На той, что у дома было написано: «О, Сор – ты мир!». На той, что напротив: «О, спор – ты мертв!»
Между транспарантами находилась толпа – донельзя пестрая, смеющаяся, кричащая, поющая и матерящаяся на все голоса. Большинство людей было одето в страшный сон всех кутюрье мира – в основном превалировали ватники, шинели без нашивок, заношенные до крайности пальто и футуристического вида образования из предметов быта. Народ вопил и кидал в воздух шапки, кепки, панамы, каски и шлемы.
Как раз в тот момент, когда Поляков появился на свежем воздухе, четыре громкоговорителя по углам площади трескуче откашлялись и с энтузиазмом грянули:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164
Константин поднял голову и тупо уставился на говорящего. Мысли путались. Чем-то Полякову была знакома эта обрюзгшая рожа, на которой явственно отпечатались все многочисленные пороки предков.
– Да ты приди в себя, – повторил этот тип, похлопывая по изрисованной поверхности древней, рассыхающейся столешницы, – давай, новый день настал.
Видно этого не было – они находились в очень тесном закрытом помещении. Курьер скосил глаза на унылые некрашеные стены с полинявшими от времени ломкими постерами «безумного Макса» и рисованными плакатами к фильму «первая перчатка». У единственной двери обретался еще один солдат в вытертой шинели без знаков различий и в ярком пластмассовом хоккеистском шлеме. Автомата воину не дали и он довольствовался остро заточенным прутом арматуры.
Помимо солдата и потасканного типа комната была полна древними подшивками газеты «советский спорт» за октябрь 79ого года. Поляков вновь уставился на зачуханного и тотчас узнал его.
– Я в Сарайск шел, – сказал Константин рассудительно, – никаких претензий ни к кому…
Говорят, у вас здесь есть врата.
– А то! Есть, конечно, – довольно улыбнулся зачуханный, – врата есть, а вот со спортивным просвещением у нас плохо. Не идет народ в спортсмены, что ты будешь делать!
Короче, я хан Юрик. Я здесь главный судья, тренер и комментатор. В общем, я здесь самый-самый.
– Вон куда забрался, – пробормотал Поляков, – ну, хорошо, ты – тренер. А я то, для чего тебе нужен?
Хан Юрик довольно заулыбался и невежливо ткнул в Полякова грязным кривым пальцем:
– Я ж грю, в спортсмены не идет никто, демоны! Умные все стали, итить их! Как что – прячутся. А у нас с каждым поколением все более хилый народ рождается. Своих скоро и брать перестанем. Вот и приходится пришлых ловить, да спортсменами делать.
– Так тебе спортсмен нужен? А кто сказал, что я тебе в спортсмены пойду?
– Ты вона какой здоровый, – сказал Юрик, с ухмылкой, – выдержишь долго… может быть даже до конца дойдешь! А кто сказал? Тебе ведь во врата нужно? Так они заперты все равно, кого попало туда не пускают. Меня только, да победителей Эстафеты.
– Что еще за эстафета?
– О, демона вошь! Эт-та, братец наше главное культурное событие года. Спортивное состязание и религиозный праздник! Рассказывать тебе о нем не буду, сам увидишь, но народ это любит, обожает. Ну что, пойдешь ко мне спортсменом?
Поляков посмотрел в бегающие глаза хану Юрику и не увидел там ничего кроме провинциальной хитрости и немалой доли жестокости.
– У меня есть выбор? – спросил курьер.
Юрик широко улыбнулся и кивнул солдату у дверей. Тот встрепенулся, дернулся как заводная машинка, и с диким воплем метнул свое копье в сторону остолбеневшего Константина. Арматура просвистела у самой головы курьера и с грохотом на четверть вошла в плакат «первой перчатки», продырявив черно-белую голову нарисованному боксеру.
Оказавшейся свободной рукой солдат нервно взмахнул в воздухе и неумело отдал честь.
– Я согласен, – быстро сказал Поляков, как только обрел дар речи.
– Ну и ладушки! – посветлел лицом Юрик, – будешь моим спортсменом, и демона только кобенился? Пройдешь – сам тебя во врата отведу! А не пройдешь – звиняй, брат, тогда тебе уже ничего не надо будет… Ну, бывай, побегу утрясать в министерство. А ты пока в себя приходи, как надо позовут.
Хан Юрик поднялся из-за своего стола – оказалось, что на самом-самом нацеплен грязный до невозможности синий комбинезон, поверх которого обретался однобортный пиджак с алым флажком на лацкане. Завершал картину многоцветный ремень с олимпийской символикой.
Хлопнула дверь и Поляков остался один. Солдат покопался за пазухой и вынул кухонный нож с синей пластиковой рукояткой. За стенами комнаты раздавались смутный низкие звуки – как будто там работала тяжелая техника или плескались волны неизвестного моря.
Константин некоторое время думал что будет, если он сейчас попытается выдрать арматурину из стены, но оценил глубину погружения снаряда и смирился.
Как и обещалось, через два часа за ним пришли. Угрюмые люди в полосатых пиджаках и вытянутых на коленках тренировочных штанах вытолкали курьера из комнаты и провели по узкому, короткому коридору. Скрипнула дверь и в глаза Константину брызнуло солнце.
Он ошеломленно поморгал, а в уши в это время вливался мощный, многоголосый рев, которые может издавать лишь штормовое море и пришедшая на аутодафе толпа. Глаза привыкли к жаркому сверканию и Поляков ошеломленно огляделся.
Судя по всему, после Катаклизма от Сарайска осталось не так много – потресканная пятиэтажная хрущоба, с закопченными стенами и перекрещенными бумагой окнами в окружении живописных развалин и кое-как собранных из жести унылых бараков. В результате пятиэтажка внушительно возвышалась над всем городским пейзажем, как последний островок сомнительной цивилизованности.
Чуть в стороне от этого местного небоскреба, минуя загаженный двор, где на вросших в землю каруселях сушилось тряпье, когда-то располагалась спортплощадка, а сейчас было странное нагромождение не сразу поддающихся идентификации предметов. Размеченная позывными «старт» и «стоп» асфальтовая дорожка убегала на шестьдесят метров, а далее, проломив ржавый забор, сворачивала на чудом сохранившуюся улицу.
В основании дорожки громоздился донельзя нелепый помост, собранный из подручного хлама и покрытый кумачового цвета материей с неким подобием занавеса и одинокой ржавой стойкой для микрофона без микрофона. Чуть дальше, в самой середине асфальтового поля для игры в футбол, окруженное блестящими ступенями из неровно обколотых мраморных плит, вырастало донельзя уродливое сооружение явно религиозного толка. С нарастающим изумлением Поляков узнал в нем кузов ассенизаторского грузовика с прилагающейся гидравликой и порядковым номером, украшенный самодельными бумажными цветочками и вырезанными из картона самодельными же гирляндами в виде вереницы кособоких утят.
Два огненно красных транспаранта, обрамляли площадку с двух сторон. На той, что у дома было написано: «О, Сор – ты мир!». На той, что напротив: «О, спор – ты мертв!»
Между транспарантами находилась толпа – донельзя пестрая, смеющаяся, кричащая, поющая и матерящаяся на все голоса. Большинство людей было одето в страшный сон всех кутюрье мира – в основном превалировали ватники, шинели без нашивок, заношенные до крайности пальто и футуристического вида образования из предметов быта. Народ вопил и кидал в воздух шапки, кепки, панамы, каски и шлемы.
Как раз в тот момент, когда Поляков появился на свежем воздухе, четыре громкоговорителя по углам площади трескуче откашлялись и с энтузиазмом грянули:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164