В Доннельфаме стало модно быть мерзавцем. Не удивлюсь, если они придумали особые названия для наемного убийцы и вымогателя.
- С них станется. Пойдем выпьем, Хок. Только подальше от «Бородароссы».
Хоакин помотал головой:
- Нет. Отправляемся обратно. Все, что нужно, мы узнали. Да и солнце к закату клонится.
- Как знаешь, а я останусь в городе до утра. Интересно посмотреть, чем карнавал закончится.
- Это приказ, Таль.
- Не дури. Герцог объявил тебя честным человеком. А я же вольный стрелок. До встречи, Ланселот.
Полоса отчуждения пролегла меж стрелками. Тальберт перестал быть шутом - тем самым, из разбойничьего септета. Истессо впервые увидел своего спутника вблизи. Так близко, словно рассматривал в увеличительное стекло.
Бездельник. Бродяга. Баламут. Временами - поэт, если нужно - маринист, портретист, пейзажист… но главным образом - маляр. Так проще. Удильщик - коль дублоны текут рекою. Охотник - когда охота набить брюхо. Жестокий шутник и острослов - но не это главное в его душе. Когда удастся шутка, когда нет - тут не угадаешь.
И всем не угодишь.
Ланселот и перводракон полностью изменили Террокс. А будь этот мир иным, исчезни из него звери великие - кем бы стал Ойлен?
Странные картины промелькнули перед стрелком.
Костры - на которых сжигают людей.
Корабли, корабли, корабли… Не варвары их ведут, а бунтовщики. Те, что желают лучшей доли. Всем - скопом, щедро, без разбора!
Они ввергают мир в пучины ужаса и беззакония.
Но - они же меняют мир.
- Я - единственный в мире бунтарь, - прошептал Хоакин. - Ланселот. Что же я вытеснил из этого мира? Что мы потеряли?
Глава 12
НИЧЕВОЕННОЕ ГОТТЕННЕТОТСКОЕ ПЕРЕДМОЛЧАНИЕ
Лес. Тени. Закатные полосы во мху. Птичий щебет нал головой.
Последнюю милю до лагеря Хоакин бежал. Бежал, понимая, что уже опаздывает. Интуиция подсказывала, что стрелки в нешуточной опасности. Ох, как бы сейчас не помешала горсточка времени из коробки в мастерской творца!
Белая звезда вспыхнула меж сосновых ветвей, жаля глаза.
Сигнальная система Глинни Уса. Зеркала, флажки, веревки… Значит, она работает, и боевой голем стоит на страже. Уже хорошо. Вряд ли стрелков захватили врасплох.
С каждым шагом надежды Истессо таяли. Долго искать Глйнниуса не пришлось. Не успел Хоакин сделать и десятка шагов по лесной тропинке, как наткнулся на голема. Вернее, на то, что от него осталось.
- Ка… апита… могучий. Вер… нулся наконец. Рад слу… жить… - прохрипел тот.
- Глинниус?
- Рад слу… жить. Ско… рее вперед!
Глиняная голова торчала из кустов, насаженная на трухлявую корягу - жестокая пародия на королевские казни и мост Отрубленных Голов. Черепки усеивали поляну. Победитель Глинниуса, кем бы он ни был, постарался на славу. Каждый кусок был раздроблен молотом, чтобы никто не пытался восстановить голема.
- Сла… вный воин. Крошка Глин… ни. О, Ус!… Песнями про… славлен, - надтреснутым голосом пропел голем. Глаза его закрылись; чешуйка отслоилась от левого века и осыпалась по щеке.
- Подожди, Глинни, - заторопился Хоакин. - Я сейчас. Я помогу.
Он потянул голову с коряги. Трухлявое дерево заскрипело и переломилось пополам. Стрелок едва успел подхватить глиняный ком, прежде чем тот обрушился на землю.
- Бе… ги, Хоакин. Бе… е…ги… Защи… ти их!…
Нельзя бросать раненых стрелков - это Истессо знал как дважды два. Но в жизни случается разное. На карту были поставлены жизни Фуоко, Инцери и Маггары. Жизни других разбойников.
- Глинни, дружище. Продержись немного, и я вернусь за тобой. Слышишь?
- Да… Бе… ги же!… Пос… ла…
Бережно переложив голову голема на мох, Истессо помчался по тропинке. В черной книге не раз встречались рассказы о гибели лагеря. Но для стрелка возможность поражения была чем-то отвлеченным. Где мы, там нет смерти, когда же смерть придет, не будет нас.
Запах гари становился все явственней. Стрелок выскочил на поляну. Дверь хижины болталась на одной петле; в стену вонзились две стрелы - и обе сломаны у самого оперения. На пороге лежал убитый.
Хоакин присел возле мертвеца. Перевернул на спину, зачем-то прижал ухо к груди, слушая - не бьется ли сердце?
- Эк тебя угораздило, брат, - пробормотал он. - Что ж ты так, парень?…
Строгий серый сюртучок, зеленый платок на шее. Пухлые щеки, чуть тронутые юношеским пушком. И глаза - серые, удивленные. Философ доннельфамского толка. Завсегдатай пивных и салонов, парков и праздничных площадей. Не смущать тебе юных доннельфамок своею ученостью, не слушать восхищенных ахов и вздохов. Не плести кружев словесных, блудословя о Канте и женском равноправии.
Хоакин встал с колен, огляделся. Не раз приходилось ему возвращаться на пепелище, понимая, что ничего уж не изменить, не поправить. И в одиночку сражаться приходилось - когда Неттамгорский шериф особенно рьяно брался за дело.
Всякий раз это происходило словно впервые. Заклятие Бизоатона не давало бунтовщику притерпеться к смертям и крови. Не давало относиться к людям, словно к шахматным фигурам, - которые можно разменивать, которыми так легко жертвовать.
- Что же это ты, а?
Уложив мальчишку на мох под сосной, Хоакин двинулся к двери. Главное испытание ждало его впереди. В хижине произошло настоящее сражение: пол усеивали глиняные черепки; одеяла, покрывала, гобелены - все было разодрано в клочья. Стол покосился. Камни из очага валялись по полу.
Стрелок сгорбился, провел по лицу ладонью, словно пытаясь стереть боль и усталость. На подоконнике стояла треснувшая миска; молоко вытекло из нее, и над ягодами деловито кружила оса. Рядом чья-то заботливая рука пристроила раздавленный чайник Маггары.
Словно в забытье, Хоакин взял чайник и попытался его выправить. С подоконника спланировал листок бумаги; на нем чернели каракули. «Хок, милый!»
Одна Фуоко писала такими огромными печатными буквами. Маггара обычно украшала буквы виньетками, а Инцери оставляла обугленные следы лапок на каждой строчке.
Стрелок поднял бумажку и прочел: «Хок, милый! Я все-все-все дела переделала. И даже немного потренировала стрелков: они совершенно не умеют бросать ножи в цель. Правда, кулеш пригорел, и его пришлось вылить. Но разбойники не обиделись, они понимают, как трудно соблюдать все традиции. Любимый, приходи поскорее. Зацелую до смерти. Твоя Лиза».
Стрелок вышел из хижины. Отправился к месту общего сбора, к постам, тренировочной поляне.
Пусто, пусто, пусто… Нет даже убитых - бедолага у двери хижины оказался единственным. Да и его убили скорее по ошибке. Если враг пришел из Доннельфама - бюргерам не резон убивать бывших соседей. К чему? Достаточно поманить, всякий с радостью отправился бы разбойничать по родным тавернам и паркам.
- Эй, Хок! - негромко донеслось из кустов. Стрелок остановился.
- Хок, слава богу, ты здесь, - в зарослях крушины зашумело, вынырнула лохматая голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
- С них станется. Пойдем выпьем, Хок. Только подальше от «Бородароссы».
Хоакин помотал головой:
- Нет. Отправляемся обратно. Все, что нужно, мы узнали. Да и солнце к закату клонится.
- Как знаешь, а я останусь в городе до утра. Интересно посмотреть, чем карнавал закончится.
- Это приказ, Таль.
- Не дури. Герцог объявил тебя честным человеком. А я же вольный стрелок. До встречи, Ланселот.
Полоса отчуждения пролегла меж стрелками. Тальберт перестал быть шутом - тем самым, из разбойничьего септета. Истессо впервые увидел своего спутника вблизи. Так близко, словно рассматривал в увеличительное стекло.
Бездельник. Бродяга. Баламут. Временами - поэт, если нужно - маринист, портретист, пейзажист… но главным образом - маляр. Так проще. Удильщик - коль дублоны текут рекою. Охотник - когда охота набить брюхо. Жестокий шутник и острослов - но не это главное в его душе. Когда удастся шутка, когда нет - тут не угадаешь.
И всем не угодишь.
Ланселот и перводракон полностью изменили Террокс. А будь этот мир иным, исчезни из него звери великие - кем бы стал Ойлен?
Странные картины промелькнули перед стрелком.
Костры - на которых сжигают людей.
Корабли, корабли, корабли… Не варвары их ведут, а бунтовщики. Те, что желают лучшей доли. Всем - скопом, щедро, без разбора!
Они ввергают мир в пучины ужаса и беззакония.
Но - они же меняют мир.
- Я - единственный в мире бунтарь, - прошептал Хоакин. - Ланселот. Что же я вытеснил из этого мира? Что мы потеряли?
Глава 12
НИЧЕВОЕННОЕ ГОТТЕННЕТОТСКОЕ ПЕРЕДМОЛЧАНИЕ
Лес. Тени. Закатные полосы во мху. Птичий щебет нал головой.
Последнюю милю до лагеря Хоакин бежал. Бежал, понимая, что уже опаздывает. Интуиция подсказывала, что стрелки в нешуточной опасности. Ох, как бы сейчас не помешала горсточка времени из коробки в мастерской творца!
Белая звезда вспыхнула меж сосновых ветвей, жаля глаза.
Сигнальная система Глинни Уса. Зеркала, флажки, веревки… Значит, она работает, и боевой голем стоит на страже. Уже хорошо. Вряд ли стрелков захватили врасплох.
С каждым шагом надежды Истессо таяли. Долго искать Глйнниуса не пришлось. Не успел Хоакин сделать и десятка шагов по лесной тропинке, как наткнулся на голема. Вернее, на то, что от него осталось.
- Ка… апита… могучий. Вер… нулся наконец. Рад слу… жить… - прохрипел тот.
- Глинниус?
- Рад слу… жить. Ско… рее вперед!
Глиняная голова торчала из кустов, насаженная на трухлявую корягу - жестокая пародия на королевские казни и мост Отрубленных Голов. Черепки усеивали поляну. Победитель Глинниуса, кем бы он ни был, постарался на славу. Каждый кусок был раздроблен молотом, чтобы никто не пытался восстановить голема.
- Сла… вный воин. Крошка Глин… ни. О, Ус!… Песнями про… славлен, - надтреснутым голосом пропел голем. Глаза его закрылись; чешуйка отслоилась от левого века и осыпалась по щеке.
- Подожди, Глинни, - заторопился Хоакин. - Я сейчас. Я помогу.
Он потянул голову с коряги. Трухлявое дерево заскрипело и переломилось пополам. Стрелок едва успел подхватить глиняный ком, прежде чем тот обрушился на землю.
- Бе… ги, Хоакин. Бе… е…ги… Защи… ти их!…
Нельзя бросать раненых стрелков - это Истессо знал как дважды два. Но в жизни случается разное. На карту были поставлены жизни Фуоко, Инцери и Маггары. Жизни других разбойников.
- Глинни, дружище. Продержись немного, и я вернусь за тобой. Слышишь?
- Да… Бе… ги же!… Пос… ла…
Бережно переложив голову голема на мох, Истессо помчался по тропинке. В черной книге не раз встречались рассказы о гибели лагеря. Но для стрелка возможность поражения была чем-то отвлеченным. Где мы, там нет смерти, когда же смерть придет, не будет нас.
Запах гари становился все явственней. Стрелок выскочил на поляну. Дверь хижины болталась на одной петле; в стену вонзились две стрелы - и обе сломаны у самого оперения. На пороге лежал убитый.
Хоакин присел возле мертвеца. Перевернул на спину, зачем-то прижал ухо к груди, слушая - не бьется ли сердце?
- Эк тебя угораздило, брат, - пробормотал он. - Что ж ты так, парень?…
Строгий серый сюртучок, зеленый платок на шее. Пухлые щеки, чуть тронутые юношеским пушком. И глаза - серые, удивленные. Философ доннельфамского толка. Завсегдатай пивных и салонов, парков и праздничных площадей. Не смущать тебе юных доннельфамок своею ученостью, не слушать восхищенных ахов и вздохов. Не плести кружев словесных, блудословя о Канте и женском равноправии.
Хоакин встал с колен, огляделся. Не раз приходилось ему возвращаться на пепелище, понимая, что ничего уж не изменить, не поправить. И в одиночку сражаться приходилось - когда Неттамгорский шериф особенно рьяно брался за дело.
Всякий раз это происходило словно впервые. Заклятие Бизоатона не давало бунтовщику притерпеться к смертям и крови. Не давало относиться к людям, словно к шахматным фигурам, - которые можно разменивать, которыми так легко жертвовать.
- Что же это ты, а?
Уложив мальчишку на мох под сосной, Хоакин двинулся к двери. Главное испытание ждало его впереди. В хижине произошло настоящее сражение: пол усеивали глиняные черепки; одеяла, покрывала, гобелены - все было разодрано в клочья. Стол покосился. Камни из очага валялись по полу.
Стрелок сгорбился, провел по лицу ладонью, словно пытаясь стереть боль и усталость. На подоконнике стояла треснувшая миска; молоко вытекло из нее, и над ягодами деловито кружила оса. Рядом чья-то заботливая рука пристроила раздавленный чайник Маггары.
Словно в забытье, Хоакин взял чайник и попытался его выправить. С подоконника спланировал листок бумаги; на нем чернели каракули. «Хок, милый!»
Одна Фуоко писала такими огромными печатными буквами. Маггара обычно украшала буквы виньетками, а Инцери оставляла обугленные следы лапок на каждой строчке.
Стрелок поднял бумажку и прочел: «Хок, милый! Я все-все-все дела переделала. И даже немного потренировала стрелков: они совершенно не умеют бросать ножи в цель. Правда, кулеш пригорел, и его пришлось вылить. Но разбойники не обиделись, они понимают, как трудно соблюдать все традиции. Любимый, приходи поскорее. Зацелую до смерти. Твоя Лиза».
Стрелок вышел из хижины. Отправился к месту общего сбора, к постам, тренировочной поляне.
Пусто, пусто, пусто… Нет даже убитых - бедолага у двери хижины оказался единственным. Да и его убили скорее по ошибке. Если враг пришел из Доннельфама - бюргерам не резон убивать бывших соседей. К чему? Достаточно поманить, всякий с радостью отправился бы разбойничать по родным тавернам и паркам.
- Эй, Хок! - негромко донеслось из кустов. Стрелок остановился.
- Хок, слава богу, ты здесь, - в зарослях крушины зашумело, вынырнула лохматая голова.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84