Заклятие Бизоатона бесследно выглаживало боевые шрамы на теле Хоакина, но тонкую силу, что вошла в его сердце, уничтожить не смогло.
- Хок, ты молчишь… - Маггара тревожно посмотрела на стрелка. - Что с тобой?
- Ничего. Это мои последние часы под заклятием неизменности. А что потом, не знаю.
- Меняться всегда страшно, - заметил Дамаэнур. - Мы, элементали, проходим через множество превращений. Искра, пламя, саламандра, феникс. Каждый раз - будто последний. И мы дрожим: вдруг в своих метаморфозах затронем нечто изначальное? Что-то, что составляет основу нашей природы?
- Да… - Шаги Ланселота стали глуше. На черно-красных плитках появились ковры. - Я слишком привык к заклятию… Я стал им пользоваться, обжился в нем, обустроился. Слышишь, Маггара? - Он обернулся к фее. - Это очень удобно: чихнуть и стать непонимающим. Ребенком, которого ведут за руку, которому объясняют, что делать. Что есть добро, а что - зло.
- И часто ты прибегал к таким трюкам? - спросил вдруг Гилтамас. Стрелок услышал в его тоне нотку презрения: сильфы болезненно воспринимают ложь. - Прятаться за увечьем… Это как притворяться больным, чтобы за тобой ухаживали.
- Да, наверное, - медленно произнес стрелок. - Я попробовал всего один раз. Там, перед порталом.
Когда погиб Ойлен, когда стало ясно, что все вокруг - ложь и обман, а Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание - лишь предлог для грабежа и убийства, Ланселот затосковал. Мучительно захотелось чихнуть, погрузиться в сладостные волны неведения, стать куклой на ниточках. Но спасительный чих не приходил, и Хоакину пришлось притвориться. Странно, что Финдир - сердцевед и знаток душ - ему поверил. Видно, очень хотел поверить. Ложь сплелась с ложью и враньем же обернулась. Но скоро этому придет конец.
- Куда мы идем, Маггара? - спросил Хоакин. - Ты должна знать дорогу.
- Дорогу-то я знаю… - Феечкин лоб наморщился от раздумий. - Да только тебе она не пригодится. Летать ты не умеешь и ростом великоват. Пожалуй, двинем сюда.
Компания свернула в темный закуток между зверомордыми статуями. В полумраке скрывалась мраморная площадка с поблескивающими медью значками; в центре ее торчал острый шпиль.
Загадка храма. Солнечные часы в углу, куда солнце никогда не заглядывает. Откуда бы здесь взяться тени? Но она существовала: черная, бархатистая, как будто прорисованная сажей. Если верить закону сохранения тьмы, где-то должно стать очень светло - просто потому, что здесь лежит эта тень.
Время застыло на табличке «Эра Зверей Великих».
Когда к часам подошел Хоакин, черная полоска скользнула в сторону и неуверенно задрожала. Новая эра приближалась, и храмовые часы не могли этого не почувствовать.
- Нам сюда, - шепнула Маггара. - Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.
Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.
Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.
Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.
- Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, - сообщил Версус, облизывая пальцы. - Поднял ты бунт беспощадный - и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?
- У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. - Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. - А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.
Брат Версус усмехнулся:
- Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…
- Что, пожалуйста? Я не ослышался?
Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:
- …не скажу о манере бесчестной - фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?
Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:
- Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.
Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:
- Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.
- Это он, - подтвердила Маггара. - Что ты там делаешь? Иди к нам.
- Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.
Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.
- Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?
Дамаэнур грозно ощерил пасть:
- За моей невестой мы пришли! А ты кто?
- Ну что ты молчишь, Хоакин? - Маггара толкнула стрелка в плечо. - Скажи что-нибудь!
Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу - нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:
- Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?
- Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! - крикнула Маггара.
- Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.
Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.
- Наплюй, - хрипло предложил сильф. - Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?
- Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.
Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.
- Ответственность творца? - хмыкнул он. - Да что этот сморчок в творцах понимает?
Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.
- Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…
- Он ведь жрец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
- Хок, ты молчишь… - Маггара тревожно посмотрела на стрелка. - Что с тобой?
- Ничего. Это мои последние часы под заклятием неизменности. А что потом, не знаю.
- Меняться всегда страшно, - заметил Дамаэнур. - Мы, элементали, проходим через множество превращений. Искра, пламя, саламандра, феникс. Каждый раз - будто последний. И мы дрожим: вдруг в своих метаморфозах затронем нечто изначальное? Что-то, что составляет основу нашей природы?
- Да… - Шаги Ланселота стали глуше. На черно-красных плитках появились ковры. - Я слишком привык к заклятию… Я стал им пользоваться, обжился в нем, обустроился. Слышишь, Маггара? - Он обернулся к фее. - Это очень удобно: чихнуть и стать непонимающим. Ребенком, которого ведут за руку, которому объясняют, что делать. Что есть добро, а что - зло.
- И часто ты прибегал к таким трюкам? - спросил вдруг Гилтамас. Стрелок услышал в его тоне нотку презрения: сильфы болезненно воспринимают ложь. - Прятаться за увечьем… Это как притворяться больным, чтобы за тобой ухаживали.
- Да, наверное, - медленно произнес стрелок. - Я попробовал всего один раз. Там, перед порталом.
Когда погиб Ойлен, когда стало ясно, что все вокруг - ложь и обман, а Ничевоенное Готтеннетотское Передмолчание - лишь предлог для грабежа и убийства, Ланселот затосковал. Мучительно захотелось чихнуть, погрузиться в сладостные волны неведения, стать куклой на ниточках. Но спасительный чих не приходил, и Хоакину пришлось притвориться. Странно, что Финдир - сердцевед и знаток душ - ему поверил. Видно, очень хотел поверить. Ложь сплелась с ложью и враньем же обернулась. Но скоро этому придет конец.
- Куда мы идем, Маггара? - спросил Хоакин. - Ты должна знать дорогу.
- Дорогу-то я знаю… - Феечкин лоб наморщился от раздумий. - Да только тебе она не пригодится. Летать ты не умеешь и ростом великоват. Пожалуй, двинем сюда.
Компания свернула в темный закуток между зверомордыми статуями. В полумраке скрывалась мраморная площадка с поблескивающими медью значками; в центре ее торчал острый шпиль.
Загадка храма. Солнечные часы в углу, куда солнце никогда не заглядывает. Откуда бы здесь взяться тени? Но она существовала: черная, бархатистая, как будто прорисованная сажей. Если верить закону сохранения тьмы, где-то должно стать очень светло - просто потому, что здесь лежит эта тень.
Время застыло на табличке «Эра Зверей Великих».
Когда к часам подошел Хоакин, черная полоска скользнула в сторону и неуверенно задрожала. Новая эра приближалась, и храмовые часы не могли этого не почувствовать.
- Нам сюда, - шепнула Маггара. - Есть один человек… вернее, бог, которого надо бы прихватить с собой.
Зашелестели тростниковые циновки. Хоакин сдвинул их в сторону, безжалостно сминая нарисованные Урболкские горы, шишки и ворон. Охотники на чудовищ вошли в помещение за алтарем.
Комната, скрывавшаяся за циновками, богатством обстановки порадовать не могла. В центре находился бассейн, весь в изразцах, изукрашенный сюрреалистическими цветами цикория. На противоположном его берегу темным золотом блистала тележка, вся заставленная кувшинчиками и тарелочками. Фуоко бы узнала эти кувшинчики. Да и Маггаре они не показались бы чужими.
Рядом с тележкой с пищей богов возлежали Квинтэссенций и брат Версус. То один, то другой протягивал руку и зачерпывал из миски нечто похожее на шоколадный крем.
- Ну и дурак же ты, первобатерий, замечу как другу, - сообщил Версус, облизывая пальцы. - Поднял ты бунт беспощадный - и что, скажешь, стало всем лучше? Что за манера восстанием множить народное горе?
- У-у, батенька, как вы кисло вопрос ставите. - Квинтэссенций поболтал ручкой в опустевшей миске. - А вот попрошу! Не лезьте немытыми, извините, лапами в святейшие мои права и свободы.
Брат Версус усмехнулся:
- Скажешь, свободою можно назвать это пошлое чванство? Бегство, гнилой эскапизм, я уж не говорю о дурацкой манере…
- Что, пожалуйста? Я не ослышался?
Версус поперхнулся. Испуганно огляделся, словно выискивая взглядом его преосвященство. И вновь продолжил, но уже размеренным жреческим речитативом:
- …не скажу о манере бесчестной - фразой жонглировать, смысл извращая изрядно. Как может бог в демагогии грязнуть бесстыдной?
Философский камень затряс головой. Слова жреца действовали гипнотически, не давая сосредоточиться. Наконец он пробормотал:
- Вы повторяетесь, уважаемый Версус. На личности переходите. Прошу прощения, но я не способен продолжать полемику в подобном ключе.
Завидев Ланселота, Квинтэссенций очень обрадовался. Подпрыгнул, засеменил к краю бассейна:
- Ох, батюшки! Истессо? Да. Это вы. Хотя конечно же я могу быть неправ.
- Это он, - подтвердила Маггара. - Что ты там делаешь? Иди к нам.
- Не могу. Меня держит этот гнусный жрец.
Версус поднялся на одном локте и осмотрел компанию придирчивым взглядом.
- Кто вы такие, хочу допросить вас пристрастно и грозно? Кто вам позволил тревожить покой утомленного бога? Или же вам, дерзновенным, плевать на чужие святыни? С чем заявились, мерзавцы, в сии благодатные стены?
Дамаэнур грозно ощерил пасть:
- За моей невестой мы пришли! А ты кто?
- Ну что ты молчишь, Хоакин? - Маггара толкнула стрелка в плечо. - Скажи что-нибудь!
Хоакин не ответил. Он пошел к жрецу - нарочито медленно, без злобы. Версус беспомощно заозирался. Отхлебнул из крохотного кувшинчика и заголосил:
- Горе, о горе! Захватчики злобные в храме! Где вы, жрецы, где дубинки, где храмовый зверь Катаблефас?
- Идем! Идем с нами, Квинтэссенций! - крикнула Маггара.
- Не могу. Фигурально выражаясь, я повязан по рукам и ногам демагогической аргументацией. Я же все-таки философствующий камень.
Он поднял руки, и все увидели золоченые цепи на запястьях. Кто не знает, как тяжело рвать эти путы? Свободнейшие из свободных, сильнейшие, умнейшие… Как часто оказывались вы не в состоянии заниматься своими делами лишь потому, что кто-то втянул вас в спор? Уж и причина давно забыта, а вы все кричите, ругаетесь и не в силах покинуть друг друга. Иллюзия, будто вы совместно рождаете истину, держит крепче брачных уз, любовного ложа.
- Наплюй, - хрипло предложил сильф. - Давай, так двинем… вместе. Там с тебя цепочки и снимем, а?
- Ну как я брошу столь важную дискуссию? Мы тут беседуем об ответственности творца. О священном, неотъемлемом, прошу прощения… О персонификациях идей.
Дамаэнур с удивлением уставился на брата Версуса.
- Ответственность творца? - хмыкнул он. - Да что этот сморчок в творцах понимает?
Квинтэссенций растерянно переводил взгляд с Дамаэнура на Версуса.
- Доводы ваши, увы, безупречностью слога не блещ…
- Он ведь жрец.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84