Однако варвары привыкли и не к такому. Харметтир поставил перед старухой миску с ньоками, Оки налил вина.
- Летицией Ляменто прозываюсь. По-вашему - Порхающая Жалобщица. - Летиция благодарно зачавкала. - Ох, судари-голубчики! Ох, спасители мои!… Уж не знаю, что бы делала без вас.
Гилтамас вновь подергал Летицию за волосы. Та кивнула, и перед сильфом появилось кофейное блюдце с равиолем и наперсток вина.
- Верите ли, господа варвары. С тех пор как мерзавец Хоакин обездолил, кровиночку родную похитил…
- Мерзавец Хоакин? То есть Ланселот? Рассказывайте.
Видели вы когда-нибудь, как снежные волки нападают на след? Как несутся они меж торосов, щелкая клыками, алча кровавой пищи своей?
Давненько не попадались госпоже Ляменто такие благодарные слушатели. Харметтир достал свой могучий гроссбух, и недобрым было лицо могучего тана. Ох, добавится новая закладка меж страниц прославленного гроссбуха!
- Так-так, - бормотал он. - Помедленнее, о Ласточка Печали, я записываю. Итак, «обесчестив невинное дитя на алтаре служения чудищам»… Как дальше?
- А я ищу огненную элементаль Инцери, - признался сильф Гилтамас - Дамаэнур, знакомец мой, не спит и не ест. Все красотку свою ищет.
Оки слушал, кивая головой. Да, да, Инцери… Что ему эта Инцери? Хоакин Истессо занимал все его помыслы. Ведь подчас даже самые опытные заговорщики не в силах выделить среди событий действительно важные.
От несчастной жрицы варвары узнали многое. И скоро у них родился план.
Жизнь государственная подобна жарке блинов: падает капля воды на раскаленную сковородку, масло шкварчит, бунтует. Летят в разные стороны брызги, визжит ошпаренная повариха… А поделом! Не будь раззявой. И странно: уж давно испарилась та капля в кухонном чаду, а проклятия не умолкают. Горят волдыри на руках, блинчики коробятся черной узорчатой коркой… Сколько бед натворила одна-единственная капля! Примерно это и произошло с Терроксом. Когда утром следующего дня Тальберт Ойлен проснулся в борделе, на душе его было неспокойно. Добродушные шлюшки пытались удержать его, но бродяга лишь хмурился. Злое беличье личико Греты-шпионки не шло из памяти.
Герцог - старшина огородников посмеялся над ними. Ославил честными людьми… А ну как стражники о том не знают?
- Тальберт, ты уходишь? - Две тонкие руки-змеи обвили его шею. Капризное личико придвинулось близко-близко. - Постой! Куда ты?
- Солнце восходит, милая. - Шут сорвал с окна штору, бросил на пол. - Засиделся я что-то в гостях.
- Нам было хорошо. Зачем тебе уходить?
- Странные нищие бродят под окнами. Клянусь кораблями мира, у них слишком сытые рожи. Что ты ищешь в своем рукаве, Герда?
- Ах нет, ничего.
Ойлен ловко вывернул ее кисть. В руке сверкнул стилет.
- Твое это, что ли? Эй, Герда, улыбнись!
Девушка прижалась к стене, вытянулась в струнку.
На лице - ненависть, смешанная с отчаянием. Ойлен продолжал:
- Твои поцелуи жарки, Герда. А чьи шаги там, на лестнице? Неужто новые дружки, Зверевы любовнички?
- Тальберт, ты говорил… - Герда сжала кулаки. Ногти впились в кожу до крови. - Говорил, что… - И она решилась: - Беги, Тальберт! Они пришли за тобой!
Дважды повторять не пришлось. Окно брызнуло осколками, и свежий утренний воздух ворвался в комнату. Дверь затряслась под ударами кулаков, но было поздно. Насмешника-скульптора уж след простыл.
Тальберт бежал по улице, никого не таясь. Карнавальные нищие бросились наперерез, но, встретив сумасшедший взгляд бродяги, одумались. Стилет, который Ойлен отобрал у Герды, так и не пригодился ему. Герцог платил шпионам слишком мало, чтобы те зря рисковали жизнями. Да и к чему? Один бунтарь погоды не сделает. Весь город бунтует, и ничего.
Направо… теперь налево. Вывеска булочной, а вот - башенки «Бородароссы». Мансарды, мансарды, мансарды над головой… Чертовы голуби! Где же дорога в лес?
Ну-ка, снова. Прямо, затем - ратушная площадь. Слева - эшафот, справа - церковь Эры. Сапожничья лавка, мастерская часовщика…
Мастерская часовщика.
Тальберт остановился, тяжело дыша. За распахнутым окном, на чистеньком верстаке лежала растрескавшаяся голова голема. Один глаз пересекала трещина, другой смотрел беспомощно и детски наивно.
Бродяга провел ладонью по лицу. Ему показалось, что он смотрит в зеркало.
- Та-альб… - заскрипел голем. - Ус! Ус! Я Берн…Ус!
Заскорузлая повязка на лице. Трещина в голове голема. Метнулись улицы, закружились вокруг стрелка - последнего стрелка в Доннельфаме. Церковь, ратуша, гвардейский кордон на пути в Терекок.
- Куды, ска-атина! - метнулись наперерез алые камзолы. - Герцогом! Иименем герцога!
Стрелок-предатель кружил по Доннельфаму. Смыла в его беготне было не больше, чем в суете обезглавленной курицы.
- Что же это я, - бормотал он. - Это ведь я виноват… Из-за меня всех повязали.
Вынырнуло знакомое лицо. Тальберт бросился навстречу:
- Эй, Ганхель! Ганхель!
- Пшел вон, побирушка. Ну?!
Красный камзол, зеленая подкладка. Древко алебарды ткнулось Ойлену под ребра. Стрелок не почувствовал этого. Голос его звучал хрипло:
- Ганхель! Что с ним?… Куда увезли Ланселота?
- Пшел! Проваливай, пьянь.
- Ганхель! Это же я, Тальберт!
В лице служаки мелькнула тень сочувствия. Нагнувшись к Ойлену, он прошептал:
- Карету видишь? Туда… В Град Града его повезли. Быстро!
И, выпрямившись, замахнулся алебардой. Брызги, брызги, брызги…
Шипит сковорода, бушует пенным потоком масло. Повар хватается обожженными пальцами за ухо - да разве это поможет?
Не ротозейничай!
Чайка пронеслась над пальмами. Сделала круг над фаянсовой колоннадой храма. Статуя, изображающая много мудрого Катаблефаса, украсилась жирной белой кляксой.
Тень в солнечных часах сообщала, что эра на дворе все та же. Эра зверей великих.
Вжих. Вжих. Вжиииих.
- Слушай, брат Версус, быть может, лежит он в чулане? Всеми забыт, позаброшен, в тоске и унынье?
- Ты бы, брат Люций, метлою шустрил и не умничал больно. Ишь, моду взял через раз проходить по ступеням.
- Я же… я что… ничего, я лишь как бы подумал.
- Ты мне еще поглаголь, проходимец. Спиноза!
Две сгорбленные фигурки поравнялись друг с другом и двинулись в разные стороны, резво работая метлами.
Положение святых отцов с каждым днем становилось все отчаянней. Бог Террокса, Квинтэссенций философствующий, вездесущ. Но почему-то именно в этом храме его не могли отыскать.
Град Града узнать легко, даже если вы его никогда в жизни не видели. На Терроксе существует лишь один город, построенный в облачном кольце. Лишь один город, вокруг которого непрерывно идет град.
Я с галеры вернусь,
Фраера пусть кольчуги наденут.
Ты меня предала, за бесценок спустила мой килт…
Торопливое стаккато ударило по крыше кареты. Взвизгнули лощади, варвар-возница захлебнулся на половине строфы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84
- Летицией Ляменто прозываюсь. По-вашему - Порхающая Жалобщица. - Летиция благодарно зачавкала. - Ох, судари-голубчики! Ох, спасители мои!… Уж не знаю, что бы делала без вас.
Гилтамас вновь подергал Летицию за волосы. Та кивнула, и перед сильфом появилось кофейное блюдце с равиолем и наперсток вина.
- Верите ли, господа варвары. С тех пор как мерзавец Хоакин обездолил, кровиночку родную похитил…
- Мерзавец Хоакин? То есть Ланселот? Рассказывайте.
Видели вы когда-нибудь, как снежные волки нападают на след? Как несутся они меж торосов, щелкая клыками, алча кровавой пищи своей?
Давненько не попадались госпоже Ляменто такие благодарные слушатели. Харметтир достал свой могучий гроссбух, и недобрым было лицо могучего тана. Ох, добавится новая закладка меж страниц прославленного гроссбуха!
- Так-так, - бормотал он. - Помедленнее, о Ласточка Печали, я записываю. Итак, «обесчестив невинное дитя на алтаре служения чудищам»… Как дальше?
- А я ищу огненную элементаль Инцери, - признался сильф Гилтамас - Дамаэнур, знакомец мой, не спит и не ест. Все красотку свою ищет.
Оки слушал, кивая головой. Да, да, Инцери… Что ему эта Инцери? Хоакин Истессо занимал все его помыслы. Ведь подчас даже самые опытные заговорщики не в силах выделить среди событий действительно важные.
От несчастной жрицы варвары узнали многое. И скоро у них родился план.
Жизнь государственная подобна жарке блинов: падает капля воды на раскаленную сковородку, масло шкварчит, бунтует. Летят в разные стороны брызги, визжит ошпаренная повариха… А поделом! Не будь раззявой. И странно: уж давно испарилась та капля в кухонном чаду, а проклятия не умолкают. Горят волдыри на руках, блинчики коробятся черной узорчатой коркой… Сколько бед натворила одна-единственная капля! Примерно это и произошло с Терроксом. Когда утром следующего дня Тальберт Ойлен проснулся в борделе, на душе его было неспокойно. Добродушные шлюшки пытались удержать его, но бродяга лишь хмурился. Злое беличье личико Греты-шпионки не шло из памяти.
Герцог - старшина огородников посмеялся над ними. Ославил честными людьми… А ну как стражники о том не знают?
- Тальберт, ты уходишь? - Две тонкие руки-змеи обвили его шею. Капризное личико придвинулось близко-близко. - Постой! Куда ты?
- Солнце восходит, милая. - Шут сорвал с окна штору, бросил на пол. - Засиделся я что-то в гостях.
- Нам было хорошо. Зачем тебе уходить?
- Странные нищие бродят под окнами. Клянусь кораблями мира, у них слишком сытые рожи. Что ты ищешь в своем рукаве, Герда?
- Ах нет, ничего.
Ойлен ловко вывернул ее кисть. В руке сверкнул стилет.
- Твое это, что ли? Эй, Герда, улыбнись!
Девушка прижалась к стене, вытянулась в струнку.
На лице - ненависть, смешанная с отчаянием. Ойлен продолжал:
- Твои поцелуи жарки, Герда. А чьи шаги там, на лестнице? Неужто новые дружки, Зверевы любовнички?
- Тальберт, ты говорил… - Герда сжала кулаки. Ногти впились в кожу до крови. - Говорил, что… - И она решилась: - Беги, Тальберт! Они пришли за тобой!
Дважды повторять не пришлось. Окно брызнуло осколками, и свежий утренний воздух ворвался в комнату. Дверь затряслась под ударами кулаков, но было поздно. Насмешника-скульптора уж след простыл.
Тальберт бежал по улице, никого не таясь. Карнавальные нищие бросились наперерез, но, встретив сумасшедший взгляд бродяги, одумались. Стилет, который Ойлен отобрал у Герды, так и не пригодился ему. Герцог платил шпионам слишком мало, чтобы те зря рисковали жизнями. Да и к чему? Один бунтарь погоды не сделает. Весь город бунтует, и ничего.
Направо… теперь налево. Вывеска булочной, а вот - башенки «Бородароссы». Мансарды, мансарды, мансарды над головой… Чертовы голуби! Где же дорога в лес?
Ну-ка, снова. Прямо, затем - ратушная площадь. Слева - эшафот, справа - церковь Эры. Сапожничья лавка, мастерская часовщика…
Мастерская часовщика.
Тальберт остановился, тяжело дыша. За распахнутым окном, на чистеньком верстаке лежала растрескавшаяся голова голема. Один глаз пересекала трещина, другой смотрел беспомощно и детски наивно.
Бродяга провел ладонью по лицу. Ему показалось, что он смотрит в зеркало.
- Та-альб… - заскрипел голем. - Ус! Ус! Я Берн…Ус!
Заскорузлая повязка на лице. Трещина в голове голема. Метнулись улицы, закружились вокруг стрелка - последнего стрелка в Доннельфаме. Церковь, ратуша, гвардейский кордон на пути в Терекок.
- Куды, ска-атина! - метнулись наперерез алые камзолы. - Герцогом! Иименем герцога!
Стрелок-предатель кружил по Доннельфаму. Смыла в его беготне было не больше, чем в суете обезглавленной курицы.
- Что же это я, - бормотал он. - Это ведь я виноват… Из-за меня всех повязали.
Вынырнуло знакомое лицо. Тальберт бросился навстречу:
- Эй, Ганхель! Ганхель!
- Пшел вон, побирушка. Ну?!
Красный камзол, зеленая подкладка. Древко алебарды ткнулось Ойлену под ребра. Стрелок не почувствовал этого. Голос его звучал хрипло:
- Ганхель! Что с ним?… Куда увезли Ланселота?
- Пшел! Проваливай, пьянь.
- Ганхель! Это же я, Тальберт!
В лице служаки мелькнула тень сочувствия. Нагнувшись к Ойлену, он прошептал:
- Карету видишь? Туда… В Град Града его повезли. Быстро!
И, выпрямившись, замахнулся алебардой. Брызги, брызги, брызги…
Шипит сковорода, бушует пенным потоком масло. Повар хватается обожженными пальцами за ухо - да разве это поможет?
Не ротозейничай!
Чайка пронеслась над пальмами. Сделала круг над фаянсовой колоннадой храма. Статуя, изображающая много мудрого Катаблефаса, украсилась жирной белой кляксой.
Тень в солнечных часах сообщала, что эра на дворе все та же. Эра зверей великих.
Вжих. Вжих. Вжиииих.
- Слушай, брат Версус, быть может, лежит он в чулане? Всеми забыт, позаброшен, в тоске и унынье?
- Ты бы, брат Люций, метлою шустрил и не умничал больно. Ишь, моду взял через раз проходить по ступеням.
- Я же… я что… ничего, я лишь как бы подумал.
- Ты мне еще поглаголь, проходимец. Спиноза!
Две сгорбленные фигурки поравнялись друг с другом и двинулись в разные стороны, резво работая метлами.
Положение святых отцов с каждым днем становилось все отчаянней. Бог Террокса, Квинтэссенций философствующий, вездесущ. Но почему-то именно в этом храме его не могли отыскать.
Град Града узнать легко, даже если вы его никогда в жизни не видели. На Терроксе существует лишь один город, построенный в облачном кольце. Лишь один город, вокруг которого непрерывно идет град.
Я с галеры вернусь,
Фраера пусть кольчуги наденут.
Ты меня предала, за бесценок спустила мой килт…
Торопливое стаккато ударило по крыше кареты. Взвизгнули лощади, варвар-возница захлебнулся на половине строфы.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84