накрахмаленная белая нижняя юбка слегка потрескивала в полной тишине. Крепко держа в загрубевших от работы руках чересчур большой для нее серебряный поднос, Эмма старалась поднять его как можно выше, чтобы не натолкнуться на мебель.
Едва видное под поднятым подносом Эммино лицо сияло чистотой и светилось молодостью и здоровьем; светились и ее поразительные зеленые глаза - в них отражались ее живая и подвижная натура и недюжинный ум, которого не могли скрыть даже густые ресницы. Ее золотистые волосы, блестящие и гладко зачесанные, были по обыкновению уложены пучком на затылке, а „вдовий пик" сегодня казался особенно заметен - виной тому скорей всего был чепчик, оттенявший ее лицо подобно нимбу. Снежно-белый, жестко накрахмаленный, как и передник, он дополнялся столь же хрустящими манжетами и воротником платья - и все это было недавно куплено для нее в Лидсе Оливией Уэйнрайт. Само платье также появилось совсем недавно, но сшила его сама Эмма - из обрезков сукна с фабрики (их тоже дала ей Оливия). Эммина радость от нового наряда могла сравниться разве что с гордостью от улыбки одобрения на лице Оливии, когда та увидела, какая она рукодельница и какие чудеса может творить.
Новая одежда не только, при всей своей скромности, помогала развеять тот образ замарашки, забитой и запуганной, который привел в ужас Блэки, но и во многом оттеняла природную привлекательность Эммы. Сочетание белого и голубого, чистоты и безупречного вкуса, строгости и задорности (чего стоил один только кокетливый чепчик!) делало еще более выразительными черты лица, отчего девушка теперь казалась несколько старше своих лет. Но самое главное, перемена отразилась в ее манере держаться, заразительно отличавшаяся сейчас от той, какая была ей свойственна еще каких-то два месяца тому назад. Да и сегодня Эмма настороженно относилась к присутствию некоторых из членов семейства Фарли рядом с собой, как и вообще к своей работе в их доме, но это отношение она все же могла теперь хоть как-то контролировать, не то что прежде. А ведь она работала в прислугах уже целых два года. К примеру, она больше не испытывала прежнего панического страха, когда ей поручалось отправляться наверх, где располагались апартаменты хозяев. Ее робость пряталась под строгой сдержанностью: при этом выражение лица становилось настолько отстраненным и замкнутым, что со стороны казалось просто высокомерным. У любого другого в ее возрасте подобное поведение выглядело смехотворным, но не у Эммы - все, что она делала, казалось совершенно органичным. Теперь она обрела известную самоуверенность, которая при всей своей непрочности позволяла ей держаться с несколько наивным, но все же достоинством.
Перемены в Эммином поведении были вызваны целым рядом обстоятельств: наиболее очевидным, хотя, быть может, и не столь уж решающим в общем плане, являлось то особое настроение, которое не покидало Эмму с момента приезда в Фарли-Холл Оливии Уэйнрайт два месяца тому назад и начавшихся в особняке нововведений. Женщина безупречного характера, высоких моральных принципов и здравомыслящая, Оливия Уэйнрайт, при всей мягкости и деликатности, неукоснительно следовала своему пониманию хорошего и дурного и постоянно выходила из себя, сталкиваясь с явным проявлением средневековой грубости и жестокости. Сострадательная, она в то же время не была излишне мягкотелой. На нее не действовали уговоры или слезливые просьбы, взывавшие к ее благородству, весьма суровой внутренней порядочности. На самом деле она могла быть весьма суровой по отношению к тем, кого считала лодырем и попрошайкой: с резким неодобрением отзывалась она о некоторых так называемых достойных благотворительных организациях, так как, по ее мнению, последние приносили больше вреда, чем пользы, и фактически глупо расходовали те денежные пожертвования, которые к ним поступали. Однако Оливия Уэйнрайт люто ненавидела любую несправедливость и бессмысленную жестокость, особенно когда они были направлены против того, кто не мог себя защитить. Хотя ее взаимоотношения с прислугой являлись образцом требовательности и твердости, в них тем не менее присутствовало молчаливое доброжелательство: новая хозяйка признавала достоинство честного труда и умела его ценить. Более того, она была настоящей леди в лучшем смысле этого слова - образованная, с твердым понятием чести, утонченная, прекрасно воспитанная, державшаяся с достоинством и любезностью по отношению ко всем, включая прислугу.
Само присутствие Оливии в доме, ее пристальный интерес ко всем сторонам ведения хозяйства, ежедневное общение с прислугой и твердость ее характера оказывали на жизнь Фарли-Холл глубокое влияние Атмосфера там, а особенно в цокольном этаже, где размещались все службы, улучшились коренным образом: стало куда меньше интриг и недоброжелательства. Оливия стала как бы естественным буфером между Мергатройдом, дворецким, и остальной прислугой. В особенности это касалось Эммы, которую Оливия заприметила сразу же после своего приезда в дом Фарли. Девушка необычайно понравилась ей с первого же дня их встречи, и она начала выказывать Эмме знаки своего расположения. Хотя Эмме по-прежнему приходилось много работать, относиться к ней теперь стали более человечно - она уже не подвергалась былым оскорблениям. Случалось, правда, что дворецкий обрушивался на нее, но только на словах: после прибытия Оливии он ни разу не позволил себе дотронуться до Эммы хотя бы пальцем. И пока Оливия будет находиться в доме, Эмма знала, что он не осмелится сделать это. Угрозы кухарки рассказать отцу Эммы о его безобразиях по отношению к дочери, думала Эмма, не смогли бы надолго его образумить, а вот Оливия Уэйнрайт безусловно сумела легко этого добиться.
Девушка не могла не испытывать благодарности к Оливии. Однако, несмотря на это, ее отношение к Оливии было странным образом неоднозначным. Осторожная, подозрительная, как она вела себя по отношению ко всем в этом доме, Эмма иногда, против своей воли, замечала, что восхищается Оливией. Подобное чувство не переставало удивлять и даже злить ее: ведь прежнее недоверие ко всем господам вообще, а к Фарли в частности, за это время нисколько не уменьшилось. Эмма всегда пыталась подавить в себе порывы тепла и дружественности, невольно возникавшие в ее душе при общении с миссис Уэйнрайт. Постоянно нося маску холодной сдержанности, Эмма искренне полагала, что подобные чувства являются проявлением слабости, притом опасной и безрассудной, поскольку давали другой стороне несомненное преимущество, в то время как ты сам отдаешь себя на милость победителя. Однако же, видя несомненный интерес Оливии Уэйнрайт к ней, Эмма начала обретать чувство гордости за свою работу - теперь большую часть времени она уже не испытывала прежних страхов и не относилась к своей работе с былым возмущением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138
Едва видное под поднятым подносом Эммино лицо сияло чистотой и светилось молодостью и здоровьем; светились и ее поразительные зеленые глаза - в них отражались ее живая и подвижная натура и недюжинный ум, которого не могли скрыть даже густые ресницы. Ее золотистые волосы, блестящие и гладко зачесанные, были по обыкновению уложены пучком на затылке, а „вдовий пик" сегодня казался особенно заметен - виной тому скорей всего был чепчик, оттенявший ее лицо подобно нимбу. Снежно-белый, жестко накрахмаленный, как и передник, он дополнялся столь же хрустящими манжетами и воротником платья - и все это было недавно куплено для нее в Лидсе Оливией Уэйнрайт. Само платье также появилось совсем недавно, но сшила его сама Эмма - из обрезков сукна с фабрики (их тоже дала ей Оливия). Эммина радость от нового наряда могла сравниться разве что с гордостью от улыбки одобрения на лице Оливии, когда та увидела, какая она рукодельница и какие чудеса может творить.
Новая одежда не только, при всей своей скромности, помогала развеять тот образ замарашки, забитой и запуганной, который привел в ужас Блэки, но и во многом оттеняла природную привлекательность Эммы. Сочетание белого и голубого, чистоты и безупречного вкуса, строгости и задорности (чего стоил один только кокетливый чепчик!) делало еще более выразительными черты лица, отчего девушка теперь казалась несколько старше своих лет. Но самое главное, перемена отразилась в ее манере держаться, заразительно отличавшаяся сейчас от той, какая была ей свойственна еще каких-то два месяца тому назад. Да и сегодня Эмма настороженно относилась к присутствию некоторых из членов семейства Фарли рядом с собой, как и вообще к своей работе в их доме, но это отношение она все же могла теперь хоть как-то контролировать, не то что прежде. А ведь она работала в прислугах уже целых два года. К примеру, она больше не испытывала прежнего панического страха, когда ей поручалось отправляться наверх, где располагались апартаменты хозяев. Ее робость пряталась под строгой сдержанностью: при этом выражение лица становилось настолько отстраненным и замкнутым, что со стороны казалось просто высокомерным. У любого другого в ее возрасте подобное поведение выглядело смехотворным, но не у Эммы - все, что она делала, казалось совершенно органичным. Теперь она обрела известную самоуверенность, которая при всей своей непрочности позволяла ей держаться с несколько наивным, но все же достоинством.
Перемены в Эммином поведении были вызваны целым рядом обстоятельств: наиболее очевидным, хотя, быть может, и не столь уж решающим в общем плане, являлось то особое настроение, которое не покидало Эмму с момента приезда в Фарли-Холл Оливии Уэйнрайт два месяца тому назад и начавшихся в особняке нововведений. Женщина безупречного характера, высоких моральных принципов и здравомыслящая, Оливия Уэйнрайт, при всей мягкости и деликатности, неукоснительно следовала своему пониманию хорошего и дурного и постоянно выходила из себя, сталкиваясь с явным проявлением средневековой грубости и жестокости. Сострадательная, она в то же время не была излишне мягкотелой. На нее не действовали уговоры или слезливые просьбы, взывавшие к ее благородству, весьма суровой внутренней порядочности. На самом деле она могла быть весьма суровой по отношению к тем, кого считала лодырем и попрошайкой: с резким неодобрением отзывалась она о некоторых так называемых достойных благотворительных организациях, так как, по ее мнению, последние приносили больше вреда, чем пользы, и фактически глупо расходовали те денежные пожертвования, которые к ним поступали. Однако Оливия Уэйнрайт люто ненавидела любую несправедливость и бессмысленную жестокость, особенно когда они были направлены против того, кто не мог себя защитить. Хотя ее взаимоотношения с прислугой являлись образцом требовательности и твердости, в них тем не менее присутствовало молчаливое доброжелательство: новая хозяйка признавала достоинство честного труда и умела его ценить. Более того, она была настоящей леди в лучшем смысле этого слова - образованная, с твердым понятием чести, утонченная, прекрасно воспитанная, державшаяся с достоинством и любезностью по отношению ко всем, включая прислугу.
Само присутствие Оливии в доме, ее пристальный интерес ко всем сторонам ведения хозяйства, ежедневное общение с прислугой и твердость ее характера оказывали на жизнь Фарли-Холл глубокое влияние Атмосфера там, а особенно в цокольном этаже, где размещались все службы, улучшились коренным образом: стало куда меньше интриг и недоброжелательства. Оливия стала как бы естественным буфером между Мергатройдом, дворецким, и остальной прислугой. В особенности это касалось Эммы, которую Оливия заприметила сразу же после своего приезда в дом Фарли. Девушка необычайно понравилась ей с первого же дня их встречи, и она начала выказывать Эмме знаки своего расположения. Хотя Эмме по-прежнему приходилось много работать, относиться к ней теперь стали более человечно - она уже не подвергалась былым оскорблениям. Случалось, правда, что дворецкий обрушивался на нее, но только на словах: после прибытия Оливии он ни разу не позволил себе дотронуться до Эммы хотя бы пальцем. И пока Оливия будет находиться в доме, Эмма знала, что он не осмелится сделать это. Угрозы кухарки рассказать отцу Эммы о его безобразиях по отношению к дочери, думала Эмма, не смогли бы надолго его образумить, а вот Оливия Уэйнрайт безусловно сумела легко этого добиться.
Девушка не могла не испытывать благодарности к Оливии. Однако, несмотря на это, ее отношение к Оливии было странным образом неоднозначным. Осторожная, подозрительная, как она вела себя по отношению ко всем в этом доме, Эмма иногда, против своей воли, замечала, что восхищается Оливией. Подобное чувство не переставало удивлять и даже злить ее: ведь прежнее недоверие ко всем господам вообще, а к Фарли в частности, за это время нисколько не уменьшилось. Эмма всегда пыталась подавить в себе порывы тепла и дружественности, невольно возникавшие в ее душе при общении с миссис Уэйнрайт. Постоянно нося маску холодной сдержанности, Эмма искренне полагала, что подобные чувства являются проявлением слабости, притом опасной и безрассудной, поскольку давали другой стороне несомненное преимущество, в то время как ты сам отдаешь себя на милость победителя. Однако же, видя несомненный интерес Оливии Уэйнрайт к ней, Эмма начала обретать чувство гордости за свою работу - теперь большую часть времени она уже не испытывала прежних страхов и не относилась к своей работе с былым возмущением.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138