Будь у вас немного денег...
-- Вечно вы все сводите к одному и тому же. Причем тут
деньги?
-- Бедность подобна дождю. Она безостановочно окропляет
человека, размывая его нежнейшие ткани, смывая приобретенную им
совсем недавно, еще не окрепшую способность к приспособлению и
не оставляя ничего, кроме унылого, изможденного остова. Бедняк
-- это дерево зимой, живое, но лишенное пышности и блеска. Он
постоянно отказывает себе то в том, то в другом. И присущие ему
как человеку инстинкты, самые утонченные его желания под
давлением обстоятельств одно за одним издыхают от голода.
Чарующее многообразие жизни утрачивает для него всякий смысл.
Чтобы как-то утешиться, он создает извращенные каноны
достойного и дурного. То, что делает богатый, дурно. Почему?
Потому что он, бедный, этого не делает. А почему не делает? А
потому что денег нету. Бедняк поневоле усваивает ханжеское
отношение к жизни -- интеллектуальная честность ему просто не
по карману. Он не в состоянии оплатить приобретение
необходимого опыта.
-- В сказанном вами безусловно что-то есть, -- соглашался
Эймз. -- Но, боюсь, вы все же преувеличиваете.
-- В чем повинны также Демокрит, Иисус Христос, а заодно и
Цицерон с Юлием Цезарем. Всякий склонен преувеличивать,
особенно, когда его снедает потребность сделать нечто, что он
почитает правильным. Я всерьез обижен на вас, Эймз, за то, что
вы не позволяете оказать вам денежную поддержку. Поскольку сам
я в жизни пальцем о палец не ударил, я вправе говорить о моих
деньгах совершенно свободно. Мой дед был пиратом и
работорговцем. Я точно знаю, что он ни единого пенни не
заработал честным путем. И мне представляется, что именно
поэтому вы можете, не колеблясь, их принять. Non olet(17).
Будьте, наконец, умницей, позвольте, я выпишу вам чек на пять
сотен. Единственно ради того, чтобы вам легче было справляться
со сложностями бытия и всячески им наслаждаться! Для чего же
еще существуют деньги? Вы, говорят, питаетесь одним молоком и
салатом. Так какого же черта...
-- Благодарю! У меня есть все, что нужно; во всяком
случае, достаточно, чтобы оплачивать скромные наслаждения
бытия.
-- Это какие же?
-- Чистый носовой платок время от времени. Не вижу ничего
дурного в том, чтобы скончаться в бедности.
-- Где бы я оказался, если бы мой дед тоже не видел в этом
ничего дурного? Неужели вы действительно не верите, что деньги,
как говорит Пипс, способны все подсластить?
Дневники Пипса были любимым чтением Кита. Кит называл
этого автора типичным англичанином и сожалел о том, что ныне
этот тип находится на грани вымирания. Эймз отвечал ему:
-- Ваш Пипс был гнусным карьеристом. Меня тошнит от его
снобизма, серебряной тарелки и ежемесячного умиления по поводу
своих доходов. Поражаюсь, как вы можете его читать. Он мог быть
толковым чиновником, но джентльменом не был.
-- А вам приходилось видеть джентльмена где-либо, кроме
витрины портного?
-- Да. Одного во всяком случае -- моего отца. Однако не
будем углубляться в эту тему, мы уже обсуждали ее, не так ли?
Для меня ваши деньги ничего подсластить не могут. Они не дадут
мне ни телесного здравия, ни душевного мира. Тем не менее,
спасибо.
Однако от мистера Кита, обладавшего наследственной
хваткой, было не так-то просто отделаться. Он начинал заново.
-- Джордж Гиссинг был, как и вы, человеком ученым и
тонким. И знаете, что он сказал? "Наполни деньгами кошелек
твой, ибо отсутствие в нем монеты, имеющей хождение в
Королевстве, равносильно отсутствию у тебя привилегий,
положенных человеку". Привилегий, положенных человеку:
понимаете, Эймз?
-- Он так сказал? Что ж, ничего удивительного. Я не раз
отмечал в Гиссинге вульгарные и пагубные черты.
-- Могу сказать вам, Эймз, что и вправду является
пагубным. Ваши взгляды. Вы испытываете болезненное наслаждение,
отказывая себе в самых заурядных воздаяниях, которые посылает
нам жизнь. Это разновидность самопотворства. Я хотел бы, чтобы
вы распахнули окна и впустили к себе солнце. А вы живете при
свечах. Если бы вы тщательно проанализировали свои поступки...
-- Я не сторонник тщательного самоанализа. Я считаю его
ошибкой. Я стараюсь трезво смотреть на вещи. Стараюсь логично
мыслить. И жить подобающим образом.
-- Рад, что это вам не всегда удается, -- отвечал ему Кит,
особо напирая на слово "всегда". -- Да оборонит меня небо от
чистого помыслами человека.
-- И это мы уже обсуждали раз или два, ведь так? Вам не
удастся сбить меня вашей аргументацией, хотя я, пожалуй, готов
отдать ей должное. Деньги позволяют вам умножать ваши ощущения
-- путешествовать и тому подобное. При этом вы, так сказать,
умножаете свою личность или, фигурально говоря, удлиняете сроки
своего существования, соприкасаетесь с многообразием сторон
жизни, гораздо более обильным, чем те, познание которых мог бы
позволить себе человек с моими средствами. Тело, говорите вы,
это изысканный инструмент, которому следует испытать все
богатство исполнительской техники, и прежде всего той, что
сообщает нам наитончайшие из упоительных ощущений жизни. В
сущности говоря, вам хочется стать чем-то вроде эоловой арфы. Я
допускаю, что все это не просто цепочка софизмов, вы вправе
назвать ваши рассуждения философией жизни. Но меня она ни в
малой степени не устраивает. Щеголяя передо мной вашим
гедонизмом, вы, Кит, никакого удовлетворения не получите.
Считайте, что вы имеете дело с каменной стеной. Вы говорите,
что я намеренно заграждаю пути, которыми приходят ко мне
удовольствия. А я говорю, что человеку и следует их заграждать,
если он желает питать к самому себе уважение. Я не считаю мое
тело изысканным инструментом, я считаю его окаянной помехой. Я
не хочу стать эоловой арфой, не хочу умножать мои ощущения, не
хочу расширять мой кругозор, не хочу денег, не хочу видеть
жизнь со всех ее сторон. Я сторонник точности, буквалист. Я
точно знаю, чего хочу. Я хочу заниматься делом, которым я
занимаюсь. Я хочу, чтобы мне не мешали работать. Я хочу довести
старика Перрелли до современного уровня.
-- Дорогой мой! Все мы лишь сильнее любим вас за это! И
мне приятно думать, что вы в ваших помыслах не так уж и чисты,
несмотря на столь надменные протесты. Потому что вы ведь не так
и чисты, верно?
Если после такой беседы мистер Эймз продолжал по-ослиному
упорствовать в желании сохранить чистоту своих помыслов, Кит
возвращался к психологической необходимости "соответственного
противодействия" и приводил бесконечный список королей, пап и
героев, которым хватало мудрости, чтобы в минуты досуга
противостоять постоянному напряжению, коего требовала от них
нравственная чистота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
-- Вечно вы все сводите к одному и тому же. Причем тут
деньги?
-- Бедность подобна дождю. Она безостановочно окропляет
человека, размывая его нежнейшие ткани, смывая приобретенную им
совсем недавно, еще не окрепшую способность к приспособлению и
не оставляя ничего, кроме унылого, изможденного остова. Бедняк
-- это дерево зимой, живое, но лишенное пышности и блеска. Он
постоянно отказывает себе то в том, то в другом. И присущие ему
как человеку инстинкты, самые утонченные его желания под
давлением обстоятельств одно за одним издыхают от голода.
Чарующее многообразие жизни утрачивает для него всякий смысл.
Чтобы как-то утешиться, он создает извращенные каноны
достойного и дурного. То, что делает богатый, дурно. Почему?
Потому что он, бедный, этого не делает. А почему не делает? А
потому что денег нету. Бедняк поневоле усваивает ханжеское
отношение к жизни -- интеллектуальная честность ему просто не
по карману. Он не в состоянии оплатить приобретение
необходимого опыта.
-- В сказанном вами безусловно что-то есть, -- соглашался
Эймз. -- Но, боюсь, вы все же преувеличиваете.
-- В чем повинны также Демокрит, Иисус Христос, а заодно и
Цицерон с Юлием Цезарем. Всякий склонен преувеличивать,
особенно, когда его снедает потребность сделать нечто, что он
почитает правильным. Я всерьез обижен на вас, Эймз, за то, что
вы не позволяете оказать вам денежную поддержку. Поскольку сам
я в жизни пальцем о палец не ударил, я вправе говорить о моих
деньгах совершенно свободно. Мой дед был пиратом и
работорговцем. Я точно знаю, что он ни единого пенни не
заработал честным путем. И мне представляется, что именно
поэтому вы можете, не колеблясь, их принять. Non olet(17).
Будьте, наконец, умницей, позвольте, я выпишу вам чек на пять
сотен. Единственно ради того, чтобы вам легче было справляться
со сложностями бытия и всячески им наслаждаться! Для чего же
еще существуют деньги? Вы, говорят, питаетесь одним молоком и
салатом. Так какого же черта...
-- Благодарю! У меня есть все, что нужно; во всяком
случае, достаточно, чтобы оплачивать скромные наслаждения
бытия.
-- Это какие же?
-- Чистый носовой платок время от времени. Не вижу ничего
дурного в том, чтобы скончаться в бедности.
-- Где бы я оказался, если бы мой дед тоже не видел в этом
ничего дурного? Неужели вы действительно не верите, что деньги,
как говорит Пипс, способны все подсластить?
Дневники Пипса были любимым чтением Кита. Кит называл
этого автора типичным англичанином и сожалел о том, что ныне
этот тип находится на грани вымирания. Эймз отвечал ему:
-- Ваш Пипс был гнусным карьеристом. Меня тошнит от его
снобизма, серебряной тарелки и ежемесячного умиления по поводу
своих доходов. Поражаюсь, как вы можете его читать. Он мог быть
толковым чиновником, но джентльменом не был.
-- А вам приходилось видеть джентльмена где-либо, кроме
витрины портного?
-- Да. Одного во всяком случае -- моего отца. Однако не
будем углубляться в эту тему, мы уже обсуждали ее, не так ли?
Для меня ваши деньги ничего подсластить не могут. Они не дадут
мне ни телесного здравия, ни душевного мира. Тем не менее,
спасибо.
Однако от мистера Кита, обладавшего наследственной
хваткой, было не так-то просто отделаться. Он начинал заново.
-- Джордж Гиссинг был, как и вы, человеком ученым и
тонким. И знаете, что он сказал? "Наполни деньгами кошелек
твой, ибо отсутствие в нем монеты, имеющей хождение в
Королевстве, равносильно отсутствию у тебя привилегий,
положенных человеку". Привилегий, положенных человеку:
понимаете, Эймз?
-- Он так сказал? Что ж, ничего удивительного. Я не раз
отмечал в Гиссинге вульгарные и пагубные черты.
-- Могу сказать вам, Эймз, что и вправду является
пагубным. Ваши взгляды. Вы испытываете болезненное наслаждение,
отказывая себе в самых заурядных воздаяниях, которые посылает
нам жизнь. Это разновидность самопотворства. Я хотел бы, чтобы
вы распахнули окна и впустили к себе солнце. А вы живете при
свечах. Если бы вы тщательно проанализировали свои поступки...
-- Я не сторонник тщательного самоанализа. Я считаю его
ошибкой. Я стараюсь трезво смотреть на вещи. Стараюсь логично
мыслить. И жить подобающим образом.
-- Рад, что это вам не всегда удается, -- отвечал ему Кит,
особо напирая на слово "всегда". -- Да оборонит меня небо от
чистого помыслами человека.
-- И это мы уже обсуждали раз или два, ведь так? Вам не
удастся сбить меня вашей аргументацией, хотя я, пожалуй, готов
отдать ей должное. Деньги позволяют вам умножать ваши ощущения
-- путешествовать и тому подобное. При этом вы, так сказать,
умножаете свою личность или, фигурально говоря, удлиняете сроки
своего существования, соприкасаетесь с многообразием сторон
жизни, гораздо более обильным, чем те, познание которых мог бы
позволить себе человек с моими средствами. Тело, говорите вы,
это изысканный инструмент, которому следует испытать все
богатство исполнительской техники, и прежде всего той, что
сообщает нам наитончайшие из упоительных ощущений жизни. В
сущности говоря, вам хочется стать чем-то вроде эоловой арфы. Я
допускаю, что все это не просто цепочка софизмов, вы вправе
назвать ваши рассуждения философией жизни. Но меня она ни в
малой степени не устраивает. Щеголяя передо мной вашим
гедонизмом, вы, Кит, никакого удовлетворения не получите.
Считайте, что вы имеете дело с каменной стеной. Вы говорите,
что я намеренно заграждаю пути, которыми приходят ко мне
удовольствия. А я говорю, что человеку и следует их заграждать,
если он желает питать к самому себе уважение. Я не считаю мое
тело изысканным инструментом, я считаю его окаянной помехой. Я
не хочу стать эоловой арфой, не хочу умножать мои ощущения, не
хочу расширять мой кругозор, не хочу денег, не хочу видеть
жизнь со всех ее сторон. Я сторонник точности, буквалист. Я
точно знаю, чего хочу. Я хочу заниматься делом, которым я
занимаюсь. Я хочу, чтобы мне не мешали работать. Я хочу довести
старика Перрелли до современного уровня.
-- Дорогой мой! Все мы лишь сильнее любим вас за это! И
мне приятно думать, что вы в ваших помыслах не так уж и чисты,
несмотря на столь надменные протесты. Потому что вы ведь не так
и чисты, верно?
Если после такой беседы мистер Эймз продолжал по-ослиному
упорствовать в желании сохранить чистоту своих помыслов, Кит
возвращался к психологической необходимости "соответственного
противодействия" и приводил бесконечный список королей, пап и
героев, которым хватало мудрости, чтобы в минуты досуга
противостоять постоянному напряжению, коего требовала от них
нравственная чистота.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134