Образ Анджелины не
покидал его никогда, присутствуя в глубине каждой его грезы,
каждой сокровенной мысли, каждой произносимой им повседневной
фразы. Он походил на человека, который, долго проглядев на
солнце, видит очертания светила плывущими по небесам, по земле
-- повсюду, куда он обращает свой взор. Анджелина! Ничто иное
не имело значения. Чем все это кончится? Он бродил, полный
блаженной тревоги, предвкушения того, что может принести ему
новый день. В последнее время она вроде бы начала относиться к
нему с искренней приязнью, в которой, правда, присутствовало
нечто насмешливое, материнское.
Бивший в Денисе источник поэзии определенно иссяк.
Почему-то вдруг оказалось, что рифмы ему не даются. Возможно,
страсть его была слишком сильной для технических ограничений.
Он попытал удачи в прозе:
"Взгляд твой волнует меня. Солнечному лучу я бы уподобил
тебя, пламени иссушающему -- черному пламени, если бы было
такое на свете, -- ибо милосердна ты и пылаешь, как ровное
пламя. Поступь твоя, как песня и смех. Волосы твои -- течение
беззвездной ночи. Солнце -- возлюбленный твой, твой бог.
Радуется он твоему совершенству. Нежное тело твое трепещет от
заключенных в него лучей. Он изваял твои члены, он целовал
гладкую кожу твою во дни, когда ты... и никогда не отбелить
тебе тех поцелуев..."
-- Никуда не годится, -- откладывая перо, печально думал
Денис. -- Слишком ясно, из чего это сделано. Почему кто-то
обязательно перехватывает любую мою идею? И главное, сказать-то
мне нечего. Я способен лишь чувствовать. Как хорошо все шло,
пока я любил только себя. А теперь все идет плохо.
Тут он вспомнил пышную тираду Кита.
"Ищите себя! Вам знакома пещера Меркурия? Как-нибудь
ночью, в полнолуние спуститесь к ней..."
-- Что-то в его словах есть. Нынче же ночью и пойду.
Пойти туда в этот вечер ему было особенно трудно.
Герцогиня вместе с прочими отправилась на обед к госпоже
Стейнлин; все прекрасно знали, что прием завершится водной
прогулкой при луне, так что вернуться она должна была очень
поздно. Анджелина оставалась одна, протяни только руку. Ей
полагалось сторожить дом в отсутствие хозяйки. Он мог пойти
туда под каким-то предлогом и немного поговорить с нею,
поглядеть в ее эльфийские глаза, послушать этот южный голос,
густой и ясный, как колокольный звон. Он почти уступил
искушению. В голову полезли мысли о никчемности всей затеи, о
скользких ступенях -- по ночному времени там можно и шею
свернуть. Если, конечно, не надеть теннисных туфель...
Ну, так он их наденет. Он не поддастся соблазну и докажет,
что он мужчина. Все вокруг, даже Герцогиня, только и твердят
ему: будьте мужчиной. Он отыщет себя. Кит был прав.
Наступила ночь.
Денис бесшумно спускался холодной и темной расщелиной и,
проделав половину пути присел отдохнуть на каменный выступ,
чтобы как следует проникнуться духом этого места. Безмолвие
окружало его. Смутные массы висли над головой, сквозь разрывы в
скальной стене различалось странное и все же знакомое мерцание
лежавшего внизу ландшафта. Все купалось в млечном сиянии полной
луны, льющемся из невидимого отсюда, скрытого за горой
источника, затоплявшего далекие виноградники и деревья
призрачным зеленоватым светом. Словно заглядываешь в другой
мир, подумал он, в мир поэта. Мир этот спокойно лежал перед ним
во всем своем блеске. Как хорошо понимаешь, очутившись в таком
месте, величие и романтику ночи! Романтика... Чем была бы без
романтики жизнь? Он вспомнил свой разговор с Мартеном и подумал
о том, как грубы представления ученого о романтичности. Жаль,
что материализм лишает беднягу радостей вроде этой. Ландшафт
под луною -- как много внушает он мыслей и чувств! А пещера
внизу -- о чем только не могла бы она поведать!
Пещера Меркурия...
Как получилось, что Меркурий, верховный вор, стал
гением-покровителем этого места? Денису это было известно --
его друг, мистер Эймз, все ему объяснил. Меркурий вообще не
имел к данному месту ни малейшего отношения. Как доказал
библиограф, пещера получила свое название от одного
педантичного монаха, любившего бахвалиться своей ученостью
перед поколением, жадным до всего античного и норовившим к
каждому гроту прицепить латинское имя. Это была преднамеренная
фальшивка, состряпанная на заре археологии, когда исторического
критицизма еще не существовало. То же относится и к россказням
о человеческих жертвоприношениях и пытках. В них не содержалось
ни единого слова правды. К такому выводу пришел мистер Эймз в
результате систематического исследования как древних
авторитетов, так и самой пещеры. Легенды просто-напросто
сочинили, желая добавить пикантности местной
достопримечательности, изначальное, древнее название которой
было, по-видимому, утрачено, хотя мистер Эймз и не расстался с
надеждой как-нибудь натолкнуться на него вследствие одного из
тех счастливых совпадений, которые служат наградой любителю
старинных пергаментов и документов, трактующих о праве
землевладения. Выдумка чистой воды. Уцелевшие в пещере
старинные символы позволили мистеру Эймзу с определенностью
установить, что здесь совершались обряды куда более древние и
достойные -- обряды, посвященные некоему неведомому,
первобытному божеству плодородия, Матери-Земле. Имя древней
богини, подобно имени ее обители, также потонуло в забвении.
-- Есть нечто величественное в этих древних анимистических
концепциях, -- сказал тогда Эймз. -- Впоследствии, уже при
римлянах, в пещере, судя по всему, совершались приапические
ритуалы. Можно, пожалуй, сказать, что ее тем самым унизили, не
так ли? От плодовитости к похоти, это, скорее, упадок. Хотя как
их разделишь? Всякая вещь стремится утратить свое священное
значение, тяготеет к падению, к дикости. Но корни идеи остаются
крепкими. Наделяя бога садов чувственными атрибутами, древние
помнили о безрассудстве, о расточительной изобильности всякой
природы -- не исключая и нашей с вами. Они пытались объяснить,
как получается, что пребывающий в здравом уме человек, когда им
правит желание, совершает поступки, о которых он тщетно
сокрушается потом, на досуге. Не думаю, чтобы они стремились
оправдать такие поступки. Иначе они отвели бы Приапу менее
двусмысленное место в небесной иерархии. Приап, как вы знаете,
не обладал всецело божественной сущностью. Я полагаю, они лишь
хотели со всей ясностью подчеркнуть, что от природы так просто
не отмахнешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134
покидал его никогда, присутствуя в глубине каждой его грезы,
каждой сокровенной мысли, каждой произносимой им повседневной
фразы. Он походил на человека, который, долго проглядев на
солнце, видит очертания светила плывущими по небесам, по земле
-- повсюду, куда он обращает свой взор. Анджелина! Ничто иное
не имело значения. Чем все это кончится? Он бродил, полный
блаженной тревоги, предвкушения того, что может принести ему
новый день. В последнее время она вроде бы начала относиться к
нему с искренней приязнью, в которой, правда, присутствовало
нечто насмешливое, материнское.
Бивший в Денисе источник поэзии определенно иссяк.
Почему-то вдруг оказалось, что рифмы ему не даются. Возможно,
страсть его была слишком сильной для технических ограничений.
Он попытал удачи в прозе:
"Взгляд твой волнует меня. Солнечному лучу я бы уподобил
тебя, пламени иссушающему -- черному пламени, если бы было
такое на свете, -- ибо милосердна ты и пылаешь, как ровное
пламя. Поступь твоя, как песня и смех. Волосы твои -- течение
беззвездной ночи. Солнце -- возлюбленный твой, твой бог.
Радуется он твоему совершенству. Нежное тело твое трепещет от
заключенных в него лучей. Он изваял твои члены, он целовал
гладкую кожу твою во дни, когда ты... и никогда не отбелить
тебе тех поцелуев..."
-- Никуда не годится, -- откладывая перо, печально думал
Денис. -- Слишком ясно, из чего это сделано. Почему кто-то
обязательно перехватывает любую мою идею? И главное, сказать-то
мне нечего. Я способен лишь чувствовать. Как хорошо все шло,
пока я любил только себя. А теперь все идет плохо.
Тут он вспомнил пышную тираду Кита.
"Ищите себя! Вам знакома пещера Меркурия? Как-нибудь
ночью, в полнолуние спуститесь к ней..."
-- Что-то в его словах есть. Нынче же ночью и пойду.
Пойти туда в этот вечер ему было особенно трудно.
Герцогиня вместе с прочими отправилась на обед к госпоже
Стейнлин; все прекрасно знали, что прием завершится водной
прогулкой при луне, так что вернуться она должна была очень
поздно. Анджелина оставалась одна, протяни только руку. Ей
полагалось сторожить дом в отсутствие хозяйки. Он мог пойти
туда под каким-то предлогом и немного поговорить с нею,
поглядеть в ее эльфийские глаза, послушать этот южный голос,
густой и ясный, как колокольный звон. Он почти уступил
искушению. В голову полезли мысли о никчемности всей затеи, о
скользких ступенях -- по ночному времени там можно и шею
свернуть. Если, конечно, не надеть теннисных туфель...
Ну, так он их наденет. Он не поддастся соблазну и докажет,
что он мужчина. Все вокруг, даже Герцогиня, только и твердят
ему: будьте мужчиной. Он отыщет себя. Кит был прав.
Наступила ночь.
Денис бесшумно спускался холодной и темной расщелиной и,
проделав половину пути присел отдохнуть на каменный выступ,
чтобы как следует проникнуться духом этого места. Безмолвие
окружало его. Смутные массы висли над головой, сквозь разрывы в
скальной стене различалось странное и все же знакомое мерцание
лежавшего внизу ландшафта. Все купалось в млечном сиянии полной
луны, льющемся из невидимого отсюда, скрытого за горой
источника, затоплявшего далекие виноградники и деревья
призрачным зеленоватым светом. Словно заглядываешь в другой
мир, подумал он, в мир поэта. Мир этот спокойно лежал перед ним
во всем своем блеске. Как хорошо понимаешь, очутившись в таком
месте, величие и романтику ночи! Романтика... Чем была бы без
романтики жизнь? Он вспомнил свой разговор с Мартеном и подумал
о том, как грубы представления ученого о романтичности. Жаль,
что материализм лишает беднягу радостей вроде этой. Ландшафт
под луною -- как много внушает он мыслей и чувств! А пещера
внизу -- о чем только не могла бы она поведать!
Пещера Меркурия...
Как получилось, что Меркурий, верховный вор, стал
гением-покровителем этого места? Денису это было известно --
его друг, мистер Эймз, все ему объяснил. Меркурий вообще не
имел к данному месту ни малейшего отношения. Как доказал
библиограф, пещера получила свое название от одного
педантичного монаха, любившего бахвалиться своей ученостью
перед поколением, жадным до всего античного и норовившим к
каждому гроту прицепить латинское имя. Это была преднамеренная
фальшивка, состряпанная на заре археологии, когда исторического
критицизма еще не существовало. То же относится и к россказням
о человеческих жертвоприношениях и пытках. В них не содержалось
ни единого слова правды. К такому выводу пришел мистер Эймз в
результате систематического исследования как древних
авторитетов, так и самой пещеры. Легенды просто-напросто
сочинили, желая добавить пикантности местной
достопримечательности, изначальное, древнее название которой
было, по-видимому, утрачено, хотя мистер Эймз и не расстался с
надеждой как-нибудь натолкнуться на него вследствие одного из
тех счастливых совпадений, которые служат наградой любителю
старинных пергаментов и документов, трактующих о праве
землевладения. Выдумка чистой воды. Уцелевшие в пещере
старинные символы позволили мистеру Эймзу с определенностью
установить, что здесь совершались обряды куда более древние и
достойные -- обряды, посвященные некоему неведомому,
первобытному божеству плодородия, Матери-Земле. Имя древней
богини, подобно имени ее обители, также потонуло в забвении.
-- Есть нечто величественное в этих древних анимистических
концепциях, -- сказал тогда Эймз. -- Впоследствии, уже при
римлянах, в пещере, судя по всему, совершались приапические
ритуалы. Можно, пожалуй, сказать, что ее тем самым унизили, не
так ли? От плодовитости к похоти, это, скорее, упадок. Хотя как
их разделишь? Всякая вещь стремится утратить свое священное
значение, тяготеет к падению, к дикости. Но корни идеи остаются
крепкими. Наделяя бога садов чувственными атрибутами, древние
помнили о безрассудстве, о расточительной изобильности всякой
природы -- не исключая и нашей с вами. Они пытались объяснить,
как получается, что пребывающий в здравом уме человек, когда им
правит желание, совершает поступки, о которых он тщетно
сокрушается потом, на досуге. Не думаю, чтобы они стремились
оправдать такие поступки. Иначе они отвели бы Приапу менее
двусмысленное место в небесной иерархии. Приап, как вы знаете,
не обладал всецело божественной сущностью. Я полагаю, они лишь
хотели со всей ясностью подчеркнуть, что от природы так просто
не отмахнешься.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134