Управляющий пришел доложить, что ужин подан. Капитан предложил руку гостье и проводил ее в столовую. В течение целого часа капитан забыл укоры совести и начал уже чувствовать смутную надежду… Но одно слово майора внезапно пробудило его и снова вернуло к мрачной действительности.
— Капитан, — сказал майор, вставая из-за стола, — позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?
Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.
XXIII
Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.
Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.
Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.
— Где же я? — спросил он себя.
Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.
— Вчера, — соображал он, — я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…
Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.
— Фульмен! — с удивлением воскликнул он.
— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.
И она добавила свежим и насмешливым голоском:
— Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…
— Значит, я был пьян, — спросил Арман, — и вы приютили меня?
— Больше ничего не оставалось.
Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.
— Вы добрая, — сказал он так же, как и накануне.
— Нет, я эгоистка.
— Вы?
— Я, мой дорогой.
Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.
— Да, — продолжала она, — я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.
— Вы шутите?
— Да нисколько, я говорю правду.
Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.
Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:
— Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.
— Но я не понимаю, — сказал Арман, — как я мог потерять соображение…
— Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.
— А вы этого не захотели?
— Конечно, нет.
Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.
— Почему же вы не захотели? — спросил он.
— Потому что я любопытна.
— Любопытны, а что вы хотите узнать?
— Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.
— Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…
— И я его не кончил, не правда ли?
— Нет.
— Ах, — тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, — теперь припоминаю… Я вам рассказывал…
— О Даме в черной перчатке, — докончила Фульмен.
— И вы мне поверили?
Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.
— Конечно, я поверила вам, — сказала Фульмен.
— Но ведь это была шутка, выдумка. — И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.
Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:
— Дитя!
— Не… клянусь вам… — пробормотал молодой человек.
— Не клянитесь, — остановила она его.
И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:
— О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.
— Но… я вас… не обманываю.
— Слушайте, — продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, — вообразите, что я ваша мать…
— О, — улыбнувшись, заметил Арман, — вы слишком молоды для такой роли.
— Ну, в таком случае, сестра…
— Идет.
— Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…
— Но у меня нет тайны.
— Опять!
Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.
— В самом деле, — сказала она, — вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…
— Нет, — возразил Арман, — потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.
— Более того, — сказала Фульмен. — Я люблю вас!
— Вы… любите меня! — воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.
— После сегодняшней ночи.
Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.
— Простите меня, — сказал он, — но я не могу этому поверить… это невозможно.
— О, молодой безумец! — прошептала Фульмен, улыбаясь. — Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы…
Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.
— Простите меня, сударыня, — сказал он, — если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья…
— Ах! — вскричала Фульмен, — вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь…
— Увы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151
— Капитан, — сказал майор, вставая из-за стола, — позвольте нам теперь пойти взглянуть на ящик, о котором упоминается в письме генерала, все ли он на прежнем месте?
Гектор Лемблен вздрогнул, и его синеватая бледность, исчезнувшая на минуту, снова разлилась по его лицу, потому что комната, где находился ящик, была та самая, в которой умерла Марта и куда он не осмелился войти час назад.
XXIII
Оставим пока майора Арлева, Даму в черной перчатке и капитана Гектора Лемблена, готовящихся войти в комнату покойной Марты де Шатенэ, и вернемся в Париж.
Долгое время спустя после отъезда последнего гостя Фульмен наш молодой друг Арман Леон проснулся от тяжелого глубокого сна и бросил вокруг себя удивленный взгляд.
Сначала он не мог дать себе отчета, где находится: место, где он очутился, сам не зная как, была прекрасная спальня, обитая оранжевым дама. Он спал на диване и был покрыт кашемировой шалью. Ему показалось, что в комнате нет никого, так как он сразу не заметил ничьего присутствия. Последние лучи солнца освещали комнату; стенные часы на камине показывали половину шестого. Арман проспал пятнадцать часов.
— Где же я? — спросил он себя.
Он начал припоминать то, что было накануне, и мало-помалу вспомнил все.
— Вчера, — соображал он, — я ужинал… пил… Где же я ужинал?.. Да, в зимнем саду, с Морисом, Мальвиной и Нини Помпадур… у Фульмен… Меня напоили… я опьянел… меня, должно быть, перенесли куда-нибудь…
Он привстал и снова огляделся вокруг. Тогда он заметил в двух шагах от себя, позади дивана, служившего ему постелью, сидящую неподвижно в кресле прекрасную Фульмен, которая следила за ним своими черными, полными огня глазами.
— Фульмен! — с удивлением воскликнул он.
— Здравствуйте! — сказала она. — Хорошо ли выспались?.. Вы спите с четырех часов утра.
И она добавила свежим и насмешливым голоском:
— Знаете ли вы, что вы проспали больше двенадцати часов? О, противные люди… напиваются без малейшего угрызения совести…
— Значит, я был пьян, — спросил Арман, — и вы приютили меня?
— Больше ничего не оставалось.
Арман сел и взглянул на нее с грустной улыбкой.
— Вы добрая, — сказал он так же, как и накануне.
— Нет, я эгоистка.
— Вы?
— Я, мой дорогой.
Фульмен подошла и села рядом с Арманом на диване, взяла его руку в свои и устремила па него свой блестящий магнетический взгляд.
— Да, — продолжала она, — я эгоистка, и ваше присутствие здесь не более как гнусная измена с моей стороны.
— Вы шутите?
— Да нисколько, я говорю правду.
Арман смотрел на нее, продолжая улыбаться.
Грешница в эту минуту была самой обольстительной женщиной, о какой только мог мечтать влюбленный поэт. На ней был надет длинный пеньюар из прозрачной кисеи, сквозь которую обрисовывался правильный контур ее плеч; маленькие ножки были обуты в туфли из красного атласа, а пышные густые черные волосы падали прядями на ее шею, глаза выражали истому, а алые губки были полуоткрыты; все напоминало в Фульмен образ задумчивой и сладострастной Венеры. Она положила свою беленькую ручку на плечо Армана и продолжала:
— Дорогой друг, вы у меня с четырех часов утра, и я вас удивлю сейчас, без сомнения, когда вы узнаете, почему вы находитесь здесь.
— Но я не понимаю, — сказал Арман, — как я мог потерять соображение…
— Тс! Голландец хотел усадить вас в свою карету и завезти вас домой.
— А вы этого не захотели?
— Конечно, нет.
Арман должен бы был догадаться обо всем, видя Фульмен, склонившуюся к нему, но сердца, полные только одной любовью, совершенно лишены дара прозорливости. То же случилось и с Арманом.
— Почему же вы не захотели? — спросил он.
— Потому что я любопытна.
— Любопытны, а что вы хотите узнать?
— Да ведь вы нам не кончили рассказа… Арман смутился.
— Рассказ драматичный и необыкновенный, странный…
— И я его не кончил, не правда ли?
— Нет.
— Ах, — тихо проговорил Арман, ударив себя по лбу, — теперь припоминаю… Я вам рассказывал…
— О Даме в черной перчатке, — докончила Фульмен.
— И вы мне поверили?
Арман задал этот вопрос дрожащим голосом, и лицо его чуть-чуть побледнело.
— Конечно, я поверила вам, — сказала Фульмен.
— Но ведь это была шутка, выдумка. — И, говоря это, Арман устремил на танцовщицу взгляд, полный тревоги.
Но Фульмен с материнской нежностью взяла его руки в свои и, устремив на него черные глаза, в которых светилось заметное снисхождение, сказала:
— Дитя!
— Не… клянусь вам… — пробормотал молодой человек.
— Не клянитесь, — остановила она его.
И, откинув рукой со лба Армана спустившиеся волосы, продолжала:
— О, великодушные двадцатилетние сердца! О, дипломаты! Маккиавелли с маленькими темными усиками, как мало вы знаете женщин, воображая, что их так легко провести.
— Но… я вас… не обманываю.
— Слушайте, — продолжала она, обнимая своей прекрасною рукою шею Армана, — вообразите, что я ваша мать…
— О, — улыбнувшись, заметил Арман, — вы слишком молоды для такой роли.
— Ну, в таком случае, сестра…
— Идет.
— Сестре говорят все… решительно все… и если я спрошу у вас о вашей сердечной тайне…
— Но у меня нет тайны.
— Опять!
Фульмен нетерпеливо топнула маленькой ножкой по паркету.
— В самом деле, — сказала она, — вы правы… сердечных тайн не открывают первой встречной женщине под предлогом, что ужинают у нее… а в ваших глазах я, разумеется, первая встречная…
— Нет, — возразил Арман, — потому что я читаю в ваших глазах желание быть моим другом.
— Более того, — сказала Фульмен. — Я люблю вас!
— Вы… любите меня! — воскликнул молодой человек, чрезвычайно удивленный.
— После сегодняшней ночи.
Лицо Армана сделалось задумчивым, и он опустил глаза.
— Простите меня, — сказал он, — но я не могу этому поверить… это невозможно.
— О, молодой безумец! — прошептала Фульмен, улыбаясь. — Неужели вы думаете, что вас бы напоили и оставили затем здесь на весь день, если бы…
Глаза Фульмен досказали начатую фразу. Но Арман с достоинством встал и в свою очередь взял ее руку.
— Простите меня, сударыня, — сказал он, — если я не упал тотчас на колени перед вами, если вы, чьей любви добиваются все, чьей улыбки вымаливают, а взгляд покупают на вес золота, если вы видите меня спокойно выслушивающим ваше признание, которое должно было лишить меня рассудка от счастья…
— Ах! — вскричала Фульмен, — вы отлично знаете, мой милый друг, что если вы не умираете от восторга и не упали к моим ногам, то это значит только одно, что вы не можете отвечать на мою любовь…
— Увы!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151