— Совершенно верно.
Авантюристка выпрямилась во весь рост, подошла к зеркалу и взглянула на себя, как генерал перед решительной битвой делает смотр своему войску. Она хотела убедиться, что по-прежнему красива. Затем на лице Леоны, бездушной интриганки, показалась насмешливая улыбка, та улыбка, которою она поработила Гонтрана, и, обратясь к полковнику, она сказала:
— Да, правда, я была глупа! Я забыла, что любовь убивается любовью и что никогда нельзя любить двух разом.
В ней произошла реакция: любящая женщина одержала верх над куртизанкой, и пред ней, как в панораме, прошли долгие печальные дни с того времени, как она полюбила Гонтрана; Леона покраснела, и чувство глубокого презрения к самой себе за перенесенные ею слезы, тоску, отчаяние и ревность поднялось в ней: оскорбленная женщина жаждала мести… она все еще любила Гонтрана, но желала поменяться ролями, отплатить ему за мучения мучениями и сделать из него своего раба, как она была до сих пор его рабыней.
Полковник был поражен и преклонился перед этим гением зла и порока.
— Слушайте, — сказала флорентинка после минутного молчания, во время которого она уже мысленно подготовила одну из тех мрачных драм, где человеческая жизнь считается ни во что и в которых известного сорта женщины играют выдающуюся роль, — вы мне еще ничего не сказали, но я уже поняла вас. Я знаю тайну вашего общества; Гонтран дал мне возможность догадаться о нем; несколько вырвавшихся у вас слов укрепили во мне мою догадку. Я не выдам вас, потому что я люблю зло, как великий артист любит искусство. Да! Я буду служить вам. Чтобы вернуть мою любовь. Гонтран весь отдался вам. Я считала его человеком сильным, но он — глуп. Моя любовь угасла, и я сужу о нем спокойно. Вы помогли ему, и теперь он ваш раб; вы приказали ему убить человека в Марселе, похитить молодую девушку в Нивернэ…
— Милая моя, — прервал ее полковник, — вы слишком многое знаете. Теперь вы должны помогать нам, потому что те, кому известны мои тайны, или должны исполнять мои приказания, или кончают плохо.
— Я буду служить вам; вы жаждете теперь нового убийства, вам нужно, чтобы Гонтран покончил еще с одной жертвой, и вы колеблетесь, потому что перестали быть уверенным в нем.
— Это верно…
— Вы боитесь, что шпага дрогнет в его руке, если вы заставите его сделать это сами. Не правда ли?
— Да, боюсь.
— Хорошо, — продолжала Леона, — разум вернулся ко мне. Да, вы правы, Гонтран утомлен жизнью: он исполнит ваше приказание, но, пожалуй, даст убить себя.
— Вот этого-то я и боюсь.
— Между тем, — продолжала она, — если неожиданный случай, обстоятельство, появившееся помимо вашей воли и желания, поставит его лицом к лицу с намеченной вами жертвой, то достаточно будет одного слова, одного жеста, ничтожной обиды, чтобы задеть его, и он пойдет на поединок как на торжество, самообладание вернется к нему, и рука его уже не будет дрожать, а клинок его шпаги пронзит сердце противника, то есть вашу жертву. Правду я говорю?
— Вы гениальная женщина, — пробормотал восхищенный полковник.
— И этим обстоятельством буду я, — сказала она с демонической улыбкой. — Эта жертва, о существовании которой он до сих пор и не подозревает, поможет мне возбудить его ревность или, вернее, задеть его тщеславие.
— О, гений зла! Как ты велика! — воскликнул полковник с энтузиазмом.
— Спасибо, — поблагодарила его Леона.
Затем, взглянув на себя в зеркало еще раз, она прибавила:
— Я все еще настолько хороша, что ради меня можно пожертвовать жизнью… Как зовут жертву?
— Октав де Верн.
— Где он живет?
— На улице Виктуар. Позвольте мне, однако, проводить вас.
— Хорошо! Что я должна делать?
— Прежде всего уехать из этого дома.
— Когда?
— Сию же минуту.
— Даже не написав Гонтрану?
— Это бесполезно. Через три дня весь Париж узнает о вас. А если узнает весь Париж, то, конечно, узнает и Гонтран.
— Отлично! Я следую за вами.
— Я нанял для вас квартиру на неделю на улице Шоссе д’Антен и сейчас провожу вас туда. Сегодня же вечером вы поедете в Оперу вместе со мною. Я вам покажу де Верна. Идемте.
Десять минут спустя, захватив часть своего гардероба, Леона переехала из улицы Порт-Магон на улицу Шоссе д'Антэн.
Когда Гонтран вернулся, он даже не спросил, отчего не видно Леоны. Прошел вечер, Леона не появлялась; настал следующий день — то же самое.
«Понимаю, — решил Гонтран, — она уехала. — Наше существование начало походить на пытку. Она захотела порвать связь и прекрасно сделала. Настало освобождение».
День, наступивший вслед за бегством флорентинки, прошел для Гонтрана чрезвычайно быстро. Он гулял, катался верхом, провел вечер в театре и вернулся домой в полночь. Только тогда он спросил камердинера, не получено ли каких известий от Леоны.
— Никаких, — ответил лакей.
Леона увезла с собою Жюстину, свою камеристку, и ни одна из них ничего не сказала камердинеру Гонтрана.
Гонтран лег в постель и заснул, мечтая о Маргарите де Пон. Однако на следующее утро он почувствовал, что ему чего-то недостает. Он никуда не вышел из дому, и день показался ему очень длинным.
«Эта женщина, которой я отдал когда-то все свое состояние, а затем и свою честь, — сказал он себе, — будет через неделю разгуливать под руку с новым поклонником и расскажет ему всю мою историю. Как я был глуп и смешон!»
Это течение мыслей произвело в Гонтране такую же реакцию, какая произошла и с Леоной. Презрение перешло в ревность; он вскрикнул от бешенства при мысли, что та, которая была его идолом и рабыней, может полюбить другого.
— Хорошо же! — решил он, горько улыбнувшись. — Одним преступлением больше или меньше, не все ли равно? Уже давно маркиз де Ласи, когда-то честный и храбрый, вступил на дорогу низкого убийства… подчиняясь неумолимой судьбе.
Гонтран во что бы то ни стало захотел отыскать Леону и отправился к полковнику.
— Друг мой, — сказал он ему, — я служу нашему обществу, зато и общество должно сослужить мне службу.
— Конечно, — согласился полковник, — мы принадлежим вам телом и душой. Чего вы требуете от нас?
— Я хочу найти Леону.
— Леону! — вскричал полковник, глубоко изумленный. — Что же случилось с нею такое?
— Не знаю.
— Хорошо! Через двадцать четыре часа, — сказал, провожая маркиза де Ласи, полковник, — вы узнаете, где находится Леона.
Когда Гонтран ушел, полковник задумался. Наступала ночь; небо было туманно, как часто бывает в Париже. Этот человек, с сверкающим и глубоким взором, с облысевшей головой, с лицом, носившим неизгладимые следы бурно проведенной жизни, страстей и мучившего его честолюбия, вдруг вскочил и начал ходить из угла в угол по комнате.
В это время он был как бы величественным олицетворением зла, ни перед чем не останавливающегося для достижения своих целей, каковы бы они ни были.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151