- Спасибо за щедрость души! - фыркнул Петр. - У, до чего занудлив стал! Иной раз хочется тебе прямо морду побить!
- Вот-вот, морду побить! Это и есть вся твоя военная тактика, - озлился Алеша. - За это тебе и наклепали под рудником.
- Что? - Петр, возмущенный, приподнялся на постели. - Ты считаешь нашу операцию...
- Спи, спи, ну тебя к черту! - торопливо сказал Алеша, ложась и натягивая на голову одеяло.
- Да если бы не наша операция под рудником, - гремел над ним Петр, белые сейчас были бы хозяевами в долине, и мы бы с тобой не разговоры разговаривали, а оборонялись от них здесь, под Скобеевкой!
- И ладно! И оставим этот бесполезный разговор, - бубнил Алеша под одеялом.
- Всякой, знаешь ли, шутке есть предел. Когда люди погибают, этим шутить нельзя!..
Петр откинулся на подушку и замолчал.
Алеша выждал, потом высунул голову из-под одеяла. Они долго лежали в темноте, каждый чувствуя, что другой не спит.
- Как тебе кореяночка понравилась? - снова спросил Алеша.
- Хорош каплун! - усмехнулся Петр. - Придется Соне написать.
- Да я и не думал того, что ты думаешь! Я в общественном смысле спрашиваю.
- В общественном смысле она не из той породы, чтобы на оттеночках жить, - зло сказал Петр. - И я ее понимаю: чего стоит человек без металла в душе!
- Поди, того же, что и человек с металлом в голове, - ехидно сказал Алеша.
Они снова замолчали.
- А ты знаешь, что мне показалось? - зевая, сказал Алеша. - Будто дочка Костенецкого на тебя обиделась.
- Ты думаешь? - живо спросил Петр, обернувшись к нему.
- Конечно. Девочка к тебе же с перевязкой, а ты на нее как зверь.
Петр некоторое время внимательно вглядывался в Алешу, не подозревает ли тот чего-либо. Нет, Алеша не подозревал.
- Что ж поделаешь! Не всегда есть время деликатесы соблюдать, - угрюмо сказал Петр и отвернулся.
Алеша скоро уснул, а Петр долго грузно лежал, глядя в темноту перед собой. Он все вспоминал, как Лена в белой косынке стояла посреди комнаты с эмалированной коробкой под мышкой и то жалкое выражение, которое появилось на лице Лены, когда он грубо ответил ей.
Петр был недоволен собой и жалел ее.
Вопреки распространенному мнению, исходящему из того, что общественная жизнь сложнее личной, быть правдивым в личных отношениях часто труднее, чем в отношениях общественных, труднее потому, что личная жизнь есть та же общественная жизнь, но менее осмысленная.
"Почему я так поступил?" - спрашивал себя Петр. Девушка нравилась и продолжала нравиться ему. И все было естественно и просто до той ночи, когда он стал обнимать и целовать ее. А после той ночи все стало неясно и непросто, потому что он увидел свои возможные отношения с Леной глазами других людей.
Лена, бывшая сейчас "милосердной сестрой", дочерью всеми уважаемого своего доктора Костенецкого, сразу поворачивалась в глазах у мужиков как чистенькая городская барышня, путающаяся - да еще в такое время! - с председателем ревкома. И когда Петр видел Лену этими глазами, он сомневался в подлинности своих чувств к ней и жалел о том, что произошло между ними.
Сознание того, что обнимать и целовать женщину можно тогда, когда есть взаимное чувство, а если есть взаимное чувство, надо жениться, то есть образовать семью, а если это невозможно, то не надо и начинать, а если начал, то это нехорошо и надо отвечать перед женщиной, - правдивое и ясное сознание этого мучило Петра.
Самолюбие мешало ему теперь признаться в том, что грубость его была вызвана внезапностью появления Лены и смущением от присутствия других людей и боязнью того, что они могут подумать. Но он чувствовал, что поступил нехорошо, и был недоволен собой.
"Нет, это надо как-то исправить", - говорил он, мрачно глядя перед собой и с нежностью представляя себе ее глаза, тяжелую косу, продолговатые детские ладошки, даже эту эмалированную коробку, но так и не представляя себе, как это можно исправить.
XLVII
Накануне открытия корейского съезда Петр и Мария Цой проводили совещание делегатов-стариков. Домой Петр попал уже поздней ночью. Ключом, который он обычно носил с собой, чтобы не тревожить Аксиньи Наумовны, он открыл наружную дверь и, стараясь тише ступать, тяжело переваливаясь на цыпочках, прошел в столовую. Приглушенная лампа на столе освещала оставленный Аксиньей Наумовной ужин, стакан молока, прикрытый блюдцем. Петр заглянул к себе в комнату. Алеша уже спал.
В это время скрипнула дверь из кабинета Владимира Григорьевича, и шаги Лены зазвучали по коридору, - она прошла на кухню.
Несколько минут Петр постоял над холодным ужином, раздумывая. Только шаги Лены зазвучали в обратном направлении, он открыл дверь и вышел в коридор. Лена в своем коричневом сарафане, с полотенцем через плечо, испуганно отпрянула и искоса, дико, взглянула на Петра.
- Простите, - сказал он, - давно вас не видел, хотел бы поговорить с вами.
Она отвела от него взгляд, и лицо ее приняло каменное выражение.
- Хорошо, пройдемте ко мне.
Петр вслед за ней вошел в кабинет и притворил за собой дверь.
В былые времена Петру приводилось работать в этом кабинете, пропахшем табаком и книгами. Ничто как будто не изменилось в обстановке, но вся комната преобразилась. Чувствовалось, что здесь живет женщина и что эта женщина - бездомная женщина.
Лена повесила полотенце на оленьи рога над диваном, опустилась на диван, на котором лежала ее постель, приготовленная к ночи, и подобрала под себя ноги. Настольная лампа, прикрытая бумажным абажуром, освещала только середину комнаты, - в углу, где сидела Лена, было полутемно.
- Садитесь... - Лена, не глядя на Петра, указала глазами на кресло.
- Я постою. Я просто хотел проведать, как вам живется, - сказал он, чувствуя, что говорит совсем не то, что нужно.
- Спасибо.
- Давно следовало бы сделать это, - неуверенно говорил Петр. - Но... чертовски много дел. И вы так давно не заходили...
Лена молчала.
- Как идет ваша работа? - спросил он.
- Ничего, спасибо.
- Вы удовлетворены ею?
- Ничего, спасибо.
Петр стоял у письменного стола и вертел в руках пресс-папье. Что-то еще нужно было сказать.
- Простите меня, если вам неприятно это слышать, - решительно сказал Петр, - но вы не в обиде ли на меня?
- Я в обиде на вас? - Лена удивленно подняла свои широкие темные брови. - Странно даже слышать это от вас. Ведь вы олицетворяете собой целое учреждение. Разве можно обижаться на учреждение?
- Значит, правда, обиделись, - утвердительно сказал Петр и с улыбкой взглянул на нее. - Я пришел просить у вас прощения. Я, возможно, грубовато обошелся с вами в прошлый раз... - Он просил прощения не в том, в чем был виноват. - Это вышло непроизвольно в силу большой занятости, да это и вообще в моем характере. Забудьте это.
- Так вы вот о чем! - протяжно сказала Лена.
Некоторое время она, облокотившись на подушку, молча смотрела мимо Петра.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156