Вскоре и хунхузы стали переходить на партизанскую половину. Все перемешалось. Хунхузы угощали партизан табаком, партизаны их салом и сухарями. Кто-то менял уже свою флягу на хунхузский котелок. У одного из костров китаец с широким улыбающимся лицом, блестевшим от пота, расстелив на траве разрисованный драконами платок, начал показывать фокусы.
- Как же так получается? - говорил Кирпичев, недовольно косясь на голые ноги бурильщика Ивана Ложкина, который в начале разговора тоже подошел к костру со штанами в руках и винтовкой за плечами. - Как же так получается? Трудящие люди, а занимаетесь вы разбоем... Ведь это же разбой, други мои!..
- Уэй!.. - Китаец с хитрыми глазами поморщился. - Нету разбойник! Зачем разбойник?.. Наша большевик!
- Хороши большевики! - усмехнулся маленький горнячок в фуфайке.
- А зачем корейцев грабите? - дрогнув проваленной губой, сказал Кирпичев. - До чего народ тихий, а вы их грабите...
- Это от ихнего начальника, от Ли-фу, зависить, - самоуверенно и самодовольно сказал кто-то из крестьянского взвода. - Он, конечно, живеть этим, а им, конечно, деваться некуда, они ему, конечно, и служать...
- Это с их вины не сымает, - сердито сказал Кирпичев.
- Нет, вам бы сложиться всем гуртом, - вмешался еще кто-то из партизан, - сложиться бы вам всем, да как вжахнуть, ка-ак вж-жахнуть по вашей по всей власти!..
- Ха! - воскликнул рябой хунхуз с вырванной ноздрей. - Солдата ходи! Пынь!.. Пынь!..
Он сделал руками жест, как будто стреляет.
- Тю... солдат боятся! - презрительно сказал Кирпичев. - А солдат разве не человек?..
Федор Шпак, вначале принимавший самое деятельное участие в споре, сам не заметил, как отстал, и теперь сидел, распустив чуб, рассеянно слушал других. Задумавшись, он смотрел в черноту леса, туда, где при вспышках крайнего слева костра хунхузов выступали из темноты крупы двух лошадей.
Оттого, что было темно, и оттого, что трудно было представить себе, что лошадь, которую он осенью прошлого года привел домой с уссурийского фронта, может оказаться здесь, у хунхузов, Федор Шпак не узнавал своей лошади. Но по необъяснимым для себя причинам он все время смотрел в эту сторону, и чем больше смотрел, тем беспокойней и грустней ему становилось. Вопреки его словам, что он по семье своей вовсе не скучает, ему было теперь беспокойно и грустно оттого, что вот он сидит ночью в тайге, а старики его маются дома одни в тяжелой работе, а дети его растут без ласки и призора, а жена его беременна, вот-вот родит, и он даже не скоро узнает, кого она родила мальчика или девочку.
XX
Жаркий, но дружественный спор у костра был прерван необычно прозвучавшей здесь, в таежной обстановке, одинокой пьяной песней где-то за бараком. Хунхузы и партизаны вопросительно подняли головы. Кругом все разом смолкло. Слышен был только один хриплый пьяный голос, тянувший песню.
- Фартовый это! - уверенно сказал маленький горнячок в фуфайке.
- Много водка пий, - улыбнулся китаец с хитрыми глазами.
- И где он достал? Не иначе, у вас разжился.
- Обожди, - сердито остановил его Кирпичев.
С правой стороны барака в свете ближнего костра хунхузов показался рудокоп Сумкин, без шапки и пояса. Он шел, заплетаясь ногами, упершись одной рукой в бок, а другой водя перед собой, и пел, мрачно крутя громадной своей головой. Семка Казанок с серьезным выражением лица шел сзади, держа его за рубаху, и накручивал рукой за его задом, как будто вертел ручку шарманки. К ним, смеясь, сбегались хунхузы и партизаны.
Кирпичев, вдруг страшно засопев, поднялся с места и сквозь расступившееся перед ним кольцо партизан и хунхузов тяжело зашагал навстречу к Сумкину. Сумкин мутно уставился на него, не переставая петь. Кирпичев, не глядя, отстранил его рукой и, надвинувшись на Казанка всем своим коротким тяжелым телом, с силой отшвырнул его от себя. Казанок, всплеснув руками, шлепнулся на землю. Американская шапочка слетела с его головы.
- Сволочь... - шипя, сказал Кирпичев. - Сволочь ты!.. Разве это товарищи! Сволочи вы! - повторил он, оглядывая всех и подрагивая своей проваленной губой.
Казанок, привстав на одно колено, нагнув белую головку и держась обеими руками за живот, покачивался из стороны в сторону, скрипел зубами. Вдруг рука его скользнула за голенище, - он выхватил нож и ринулся к Кирпичеву. Несколько человек подскочило к Казанку, его схватили за руки, кто-то крепко обнял его сзади. Но такая сила злобы сотрясала его щуплое тельце, что он, извиваясь и рыча, едва не повалил четырех державших его людей.
- Пустите, - свистел он сквозь зубы, плача слезами обиды, - пустите!..
- Своих резать? Ах ты, сукин ты сын! Да тебя связать надо, - удивленно говорил один из горняков, державший его.
- А он его за что вдарил? - в сердцах сказал партизан из крестьянского взвода, державший Казанка за руку. - Ведь он его как зызнул!.. Тиха, тиха, Сема... Пьянствуете сами, а тады деретесь...
- Кто пьянствует? Ты кто... ты про кого сказал? - вспылил горняк, отпустив Казанка и надвигаясь на партизана.
- А ты что за спрос? - взбеленился тот. - Что ему Семка сделал, что он его зызнул эдак?
- Нет, ты про кого сказал?!
Они, сомкнувшись грудьми, стояли друг против друга, сами вот-вот готовые подраться.
Крестьяне одного села с партизаном из крестьянского взвода полезли сквозь толпу на помощь к нему. Горняка оттаскивали своего за руки.
- Я ему покажу, кто пьянствует! - кричал горняк, порываясь к партизану.
- Нет, то у вас по рудниках людей режут!.. То у вас по рудниках головорезы!.. - отругивался партизан.
- Да будет вам! И еще при хунхузах...
- Во, петухи!..
- Я его все одно зарезю, - дрожащим голосом говорил Казанок, отряхивая свою шапочку. - Все одно зарезю... Не уйдет он от меня...
Кирпичев, обозленный тем, что весь этот скандал разыгрался на глазах у хунхузов, и боясь, что из барака вот-вот выскочат командиры, грубо схватил под руку присмиревшего Сумкина и потащил его на партизанскую половину.
- Скотина ты, а не человек, - шепелявя, гневно говорил он ему. - Ах ты, скотина, скотина...
Дверь барака распахнулась, и Гладких, Сеня и Ли-фу, за ними Ка-се и еще несколько хунхузов вышли из барака. Хунхузы, завидев начальника, врассыпную, втягивая головы в плечи, некоторые даже на четвереньках, бросились к своим кострам. Казанок, воспользовавшись суматохой, тоже скрылся куда-то...
- Что тут такое? - удивленно спросил Сеня, глядя на первого попавшегося ему на глаза Судью - Ивана Ложкина, который в одной рубахе, держа в руках штаны, не мигая смотрел на него.
- Табачку трошки разжились... ничего, - смущенным басом сказал Судья.
- Табачку? Что?! - взревел Гладких. - По местам! Н-ну?!
Партизаны, виновато подталкивая друг друга, уходили на свою половину. Из-за барака донесся тонкий гортанный голос Ка-се, послышались звуки ударов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
- Как же так получается? - говорил Кирпичев, недовольно косясь на голые ноги бурильщика Ивана Ложкина, который в начале разговора тоже подошел к костру со штанами в руках и винтовкой за плечами. - Как же так получается? Трудящие люди, а занимаетесь вы разбоем... Ведь это же разбой, други мои!..
- Уэй!.. - Китаец с хитрыми глазами поморщился. - Нету разбойник! Зачем разбойник?.. Наша большевик!
- Хороши большевики! - усмехнулся маленький горнячок в фуфайке.
- А зачем корейцев грабите? - дрогнув проваленной губой, сказал Кирпичев. - До чего народ тихий, а вы их грабите...
- Это от ихнего начальника, от Ли-фу, зависить, - самоуверенно и самодовольно сказал кто-то из крестьянского взвода. - Он, конечно, живеть этим, а им, конечно, деваться некуда, они ему, конечно, и служать...
- Это с их вины не сымает, - сердито сказал Кирпичев.
- Нет, вам бы сложиться всем гуртом, - вмешался еще кто-то из партизан, - сложиться бы вам всем, да как вжахнуть, ка-ак вж-жахнуть по вашей по всей власти!..
- Ха! - воскликнул рябой хунхуз с вырванной ноздрей. - Солдата ходи! Пынь!.. Пынь!..
Он сделал руками жест, как будто стреляет.
- Тю... солдат боятся! - презрительно сказал Кирпичев. - А солдат разве не человек?..
Федор Шпак, вначале принимавший самое деятельное участие в споре, сам не заметил, как отстал, и теперь сидел, распустив чуб, рассеянно слушал других. Задумавшись, он смотрел в черноту леса, туда, где при вспышках крайнего слева костра хунхузов выступали из темноты крупы двух лошадей.
Оттого, что было темно, и оттого, что трудно было представить себе, что лошадь, которую он осенью прошлого года привел домой с уссурийского фронта, может оказаться здесь, у хунхузов, Федор Шпак не узнавал своей лошади. Но по необъяснимым для себя причинам он все время смотрел в эту сторону, и чем больше смотрел, тем беспокойней и грустней ему становилось. Вопреки его словам, что он по семье своей вовсе не скучает, ему было теперь беспокойно и грустно оттого, что вот он сидит ночью в тайге, а старики его маются дома одни в тяжелой работе, а дети его растут без ласки и призора, а жена его беременна, вот-вот родит, и он даже не скоро узнает, кого она родила мальчика или девочку.
XX
Жаркий, но дружественный спор у костра был прерван необычно прозвучавшей здесь, в таежной обстановке, одинокой пьяной песней где-то за бараком. Хунхузы и партизаны вопросительно подняли головы. Кругом все разом смолкло. Слышен был только один хриплый пьяный голос, тянувший песню.
- Фартовый это! - уверенно сказал маленький горнячок в фуфайке.
- Много водка пий, - улыбнулся китаец с хитрыми глазами.
- И где он достал? Не иначе, у вас разжился.
- Обожди, - сердито остановил его Кирпичев.
С правой стороны барака в свете ближнего костра хунхузов показался рудокоп Сумкин, без шапки и пояса. Он шел, заплетаясь ногами, упершись одной рукой в бок, а другой водя перед собой, и пел, мрачно крутя громадной своей головой. Семка Казанок с серьезным выражением лица шел сзади, держа его за рубаху, и накручивал рукой за его задом, как будто вертел ручку шарманки. К ним, смеясь, сбегались хунхузы и партизаны.
Кирпичев, вдруг страшно засопев, поднялся с места и сквозь расступившееся перед ним кольцо партизан и хунхузов тяжело зашагал навстречу к Сумкину. Сумкин мутно уставился на него, не переставая петь. Кирпичев, не глядя, отстранил его рукой и, надвинувшись на Казанка всем своим коротким тяжелым телом, с силой отшвырнул его от себя. Казанок, всплеснув руками, шлепнулся на землю. Американская шапочка слетела с его головы.
- Сволочь... - шипя, сказал Кирпичев. - Сволочь ты!.. Разве это товарищи! Сволочи вы! - повторил он, оглядывая всех и подрагивая своей проваленной губой.
Казанок, привстав на одно колено, нагнув белую головку и держась обеими руками за живот, покачивался из стороны в сторону, скрипел зубами. Вдруг рука его скользнула за голенище, - он выхватил нож и ринулся к Кирпичеву. Несколько человек подскочило к Казанку, его схватили за руки, кто-то крепко обнял его сзади. Но такая сила злобы сотрясала его щуплое тельце, что он, извиваясь и рыча, едва не повалил четырех державших его людей.
- Пустите, - свистел он сквозь зубы, плача слезами обиды, - пустите!..
- Своих резать? Ах ты, сукин ты сын! Да тебя связать надо, - удивленно говорил один из горняков, державший его.
- А он его за что вдарил? - в сердцах сказал партизан из крестьянского взвода, державший Казанка за руку. - Ведь он его как зызнул!.. Тиха, тиха, Сема... Пьянствуете сами, а тады деретесь...
- Кто пьянствует? Ты кто... ты про кого сказал? - вспылил горняк, отпустив Казанка и надвигаясь на партизана.
- А ты что за спрос? - взбеленился тот. - Что ему Семка сделал, что он его зызнул эдак?
- Нет, ты про кого сказал?!
Они, сомкнувшись грудьми, стояли друг против друга, сами вот-вот готовые подраться.
Крестьяне одного села с партизаном из крестьянского взвода полезли сквозь толпу на помощь к нему. Горняка оттаскивали своего за руки.
- Я ему покажу, кто пьянствует! - кричал горняк, порываясь к партизану.
- Нет, то у вас по рудниках людей режут!.. То у вас по рудниках головорезы!.. - отругивался партизан.
- Да будет вам! И еще при хунхузах...
- Во, петухи!..
- Я его все одно зарезю, - дрожащим голосом говорил Казанок, отряхивая свою шапочку. - Все одно зарезю... Не уйдет он от меня...
Кирпичев, обозленный тем, что весь этот скандал разыгрался на глазах у хунхузов, и боясь, что из барака вот-вот выскочат командиры, грубо схватил под руку присмиревшего Сумкина и потащил его на партизанскую половину.
- Скотина ты, а не человек, - шепелявя, гневно говорил он ему. - Ах ты, скотина, скотина...
Дверь барака распахнулась, и Гладких, Сеня и Ли-фу, за ними Ка-се и еще несколько хунхузов вышли из барака. Хунхузы, завидев начальника, врассыпную, втягивая головы в плечи, некоторые даже на четвереньках, бросились к своим кострам. Казанок, воспользовавшись суматохой, тоже скрылся куда-то...
- Что тут такое? - удивленно спросил Сеня, глядя на первого попавшегося ему на глаза Судью - Ивана Ложкина, который в одной рубахе, держа в руках штаны, не мигая смотрел на него.
- Табачку трошки разжились... ничего, - смущенным басом сказал Судья.
- Табачку? Что?! - взревел Гладких. - По местам! Н-ну?!
Партизаны, виновато подталкивая друг друга, уходили на свою половину. Из-за барака донесся тонкий гортанный голос Ка-се, послышались звуки ударов.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156