Подойдя вместе с Сережей к низкой загородке из жердочек, к тому месту, где верхняя жердочка была выпилена, а поверх нижней проложена скамеечка, Фрося вынула свою руку из-под Сережиной и остановилась.
- Ну, что же будем делать теперь? - спросила она. Губы ее все так же лукаво улыбались, но глаза отсутствовали, точно она что-то взвешивала в уме.
Сережа понял, что, если он сейчас же не сделает чего-то, в следующее мгновение придется сказать - "прощайте, Фрося, я пошел"; и он тут же представил себе унылое возвращение по грязи и под дождем в темную неизвестность. Но в то же мгновение, когда он так думал, он сунул голову под накрывавший Фросю мешок и, чувствуя щекой и подбородком ее влажную кофточку, уткнулся губами в какой-то маленький открытый кусочек чего-то бесконечно теплого и ароматного. Что в это время происходило с его руками и что вообще происходило во всем громадном мире, он уже не сознавал, потому что ничего не существовало для него, кроме этого очень маленького теплого местечка.
- Ой, Сереженька, вы мне суп разольете!.. Зайдемте лучше в хату, - тихо смеялась Фрося.
- А дети? - сказал Сережа, прямо взглянув ей в лицо светящимися глазами.
- Так они уже спят... они ж у меня маленькие, - смутившись, сказала Фрося.
- Но кто-то смотрит за ними? - спрашивал Сережа так, точно ему важно было, чтобы кто-нибудь смотрел за Фросиными детьми, а не то, чтобы его не увидели.
- А бабка одна приблудная. Она, поди, тоже спит, а коли не спит, не насмелится зайти... Пойдемте!
Они вошли в глубокие темные сенцы, разделявшие хату на две половинки, и Фрося ввела Сережу на левую половинку. Его обдало запахом нежилой горенки. Фрося зажгла ночничок, подвешенный жестяной боковинкой на гвоздик между косяками окон. Чтобы достать до ночничка, Фрося стала коленями на лавочку, и пока она разжигала его, Сережа увидел ее сильные мокрые босые ноги с прилипшей к ступням землей. Но ничто уже не могло отвратить его от Фроси, потому что каждое ее движение, и эти мокрые ноги с землей на ступнях, и ночничок с жестяной боковинкой, и вся маленькая-маленькая, давно беленная горенка с глиняным полом, с деревянной кроватью, покрытой суровым рядном, со столиком без скатерти под образом благословляющей девы Марии, с очень стареньким, потертым, с медной затяжкой, сундучком в углу и карточками на стене, где во всех видах была она же, Фрося, то одна, то с подругами, то рядом с каким-то молодцом в черной фуражке с высокой тульей, - все это было освещено тем особенным чистым чувством уюта, любви, свободы, которое владело Сережей, и все было - прекрасно.
Теперь он не только не испытывал смущения, но испытывал необыкновенную душевную раскрытость, и его светящиеся черные глаза, не в силах оторваться от каждого движения Фроси, открыто встречали ее быстрые косые взгляды.
А в лице Фроси уже не было прежнего веселого, лукавого выражения, - ее порозовевшее лицо было озабочено. Она была теперь озабочена тем, чтобы все, что их окружало, и каждое ее движение и слово, нравилось Сереже и шло навстречу его желаниям. Но именно поэтому каждое движение Фроси - как она зажгла лампу, достала из сундучка скатертку и накинула на стол, а потом подхватила узел с чугунком и, сказав с смущенной улыбкой "обождите чуточку", выскочила из горенки, - каждое ее движение было ловким, быстрым и все были прекрасны.
Она довольно долго не приходила. Сережа слышал, как бесшумно открывались и закрывались двери в соседнюю горенку и на улицу, босые ноги пробежали к речке, обратно, деревянный ковш плескал в ведре, что-то постукивало, потрескивало, шуршало в горенке за сенями. Сережа побаивался, а вдруг войдет эта приблудная бабка, но он безгранично верил тому, что Фрося не допустит ничего такого, от чего бы ему стало неловко.
Фрося вошла, неся в ладонях охваченный суровым полотенцем горячий чугунок, покрытый, одна на другой, больничными эмалированными тарелками с закуской. Фрося была по-прежнему босая, но загорелые ноги ее были чисто вымыты, она была в новых, шумящих юбках, в чистой цветастой кофте, с непокрытыми черными волосами, увешанная монистами.
Пока она расставляла посуду, Сережа, склонившись к Фросе, стал ловить губами ее щеку, шею, обнаженные по локоть руки. А она, не глядя на него и не отстраняясь, расставляла тарелки, разливала суп прямо из чугунка, держа его в суровом полотенце и все говорила:
- Ой, Сереженька, вы ж мне разольете...
Когда все было готово, она серьезно посмотрела на него и спросила:
- Сереженька! А вы пьете?
Сережа вдруг вспомнил: "Только хитрые не пьют, за то им и веры нет".
- Пью, - сказал он. И менее уверенно добавил: - Конечно...
Но Фрося уже как ветер вынеслась из горницы и вернулась с бутылкой с каким-то зеленым настоем и больничными, уже изрядно оббитыми эмалированными кружками.
- Богато настоялось, - сказала она, взглянув сквозь бутылку на свет. Я еще самой-самой весной настояла на молоденьком смородиновом листочке. В вашем саду нарвала, - она хитро улыбнулась, - да вот еще ни с кем не привелось выпить... - Она притворно вздохнула и разлила самогон по кружкам. - Ну, выпьем, Сереженька, чтоб были вы счастливые на свете, - сказала она, сев рядом с ним и подняв кружку. И вдруг, охватив его вальяжной рукою за шею, она крепко-крепко поцеловала его в губы.
- Милая ты моя, Фрося... - только и смог сказать Сережа, задохнувшись.
Они выпили.
- Кушайте, Сереженька, кушайте, вот огурчики солененькие, то с прошлого года, а это вот сало зимнее, а больше нет ничего... Я так до смерти есть хочу!
И она с жадностью, весело принялась хлебать больничный суп.
Сережа все лез к ней целоваться, и она со смехом пересела от него напротив.
- А что я вижу, Сереженька, ой, что я вижу! - говорила она, беспрерывно смеясь, вся розовая.
- Что ты видишь?
- Вижу, вы еще в жизни не пили. Вот бы папенька увидели! - И она, прыснув супом, спрятала голову под стол.
- Ох ты, лукавая, Фроська! - сказал Сережа, удивляясь тому, что язык его сам по себе выговорил "вукавая Фоська".
- Какая ж я лукавая? Я несчастная... - Она все смеялась.
- Давай еще выпьем! - сверкая на нее глазами, сказал Сережа.
- Выпьем, все равно уж...
Они опять выпили. Сережа не запомнил, как и когда Фрося очутилась у него на коленях. Он все целовал и целовал ее.
- Ласковенький ты мой... - чуть слышно журчала она ему в ухо. - Я об тебе как мечтала!..
Вдруг в окно раздался тихий стук. Они оба обернулись, и Сережа смутно различил через стекло незнакомое женское лицо.
- Маруська, сейчас! - Фрося беспечно выгнула рукой лебедя в сторону окна и встала с Сережиных колен. - Не бойся, то соседка, подружка моя... - И она выскочила за дверь.
XXI
В горенку впереди Фроси вошла очень худая женщина в подоткнутой грязной юбке и в поношенном мокром платке, который она тут же у порога сняла, обнажив давно не чесанные, редкие, светло-русые волосы, встряхнула и снова повязала на голову.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156