- Сдается, коли б было у нас, скажем, как в Америке, край бы наш теперь на все страны шумел...
"Эге, брат, - подумал Алеша, - ты, оказывается, знаешь, что тебе нужно, не хуже нашего..." Он вспомнил вдруг о едущих впереди в двуколке американцах.
- А не приходила тебе в голову мыслишка, - сказал Алеша, - что и в Америке той один выбивался вверх, а сотни тысяч шли и идут на дно. Значит, во-первых, нет и там справедливости, а, во-вторых, если и повезет тебе, где у тебя гарантия, что завтра не придет сильнейший и не пустит на дно и тебя?
- По крайности, один на один потягаться можно, - усмехнулся мужик, сверкнув белками. - В том, что умнейший и сильнейший верх берет над глупым, над слабым, да над лодырем, в том несправедливости нету...
- Стало быть, по-твоему, сила и ум только одиночкам вроде тебя присущи, а сотни, тысячи и миллионы людей вроде скота? Не похоже это на правду! Мало ли людей золотого ума, завидного характера трудятся, как каторжные, а все их к земле гнет. Видно, сила и ум, кои ты славишь, не в голове и в руках, а в том самом чистогане. Этой силы у тебя маловато, оттого ты и сломанный: ты сам попал под колесо, а хотел бы других под колесо загнать. А люди, коих бы ты мял и душил под колесом, - тоже живые люди: им, поди, тоже хотелось бы почище да посветлей. Выходит, ежели б ты вылез и пробился, достиг бы ты счастья для себя, а тысячи и тысячи людей изломал и поверг бы в пучину горя и несчастья...
- Счастье... Счастье!.. - с внутренним ожесточением сказал мужик. - В чем оно, счастье? Для каждого оно разное, и каждый не знает: что оно? Разве оно в богатстве? Покажи ребенку сахар, он тянется - вот оно счастье! - а в рот взял, тянется к другому. Счастье в том, чтоб достигать...
- Это верно, - согласился Алеша, - да не только в том, чтоб достигать, а и в том, чего достигать. Надо добиться такой жизни, чтобы каждый человек мог расправить свои силы и возможности не за счет другого, а к общей радости и пользе...
- Это баптисты проповедуют, а сами друг у друга курей крадут, - зло усмехнулся мужик.
- Ну, мы не баптисты, - спокойно сказал Алеша, - мы у теперешних хозяев жизни не курей крадем, а ломаем им хребты. А когда добьемся своего, люди создадут для себя что-нибудь почище да повеселей твоих крупорушек...
Мужик замолк.
Они выехали из ущелья в широкую долину, залитую солнцем.
- Но ведь и тогда, когда люди будут так счастливы, как вы объяснили, вдруг тихим голосом сказала Лена, - никто не будет гарантирован от того, что вдруг на улице не свалится ему на голову кирпич и не изувечит его?
Алеша быстро обернулся к ней, но увидел только малиновую запылившуюся шапочку и темно-русую косу.
- Думаю, люди научатся строить такие дома, из коих не будут вываливаться кирпичи, - насмешливо сказал Алеша.
- Я ведь иносказательно, - улыбнулась Лена.
- Я тоже иносказательно, - спокойно ответствовал Алеша.
- Но ведь смерть-то все-таки существует?
- Существует пока... пока существует, - сказал Алеша таким тоном, точно он уже был бессмертен.
В молчанье они углубились в заросли вербняка, сквозь который заблестела вода. Они подъехали к будке паромщика. Большая река плавно катилась перед ними. Паром приближался к той стороне ее, на пароме виднелись двуколка с американцами и хмельницкий председатель, спешившийся и державший в поводу лошадь. За зеленым увалом того берега выступали крыша села и три церковных маковки. Справа, ниже по реке, краснел высокий скалистый обрыв лесистого отрога, возле которого впадала в реку проточка.
Алеша и Лена соскочили с телеги и спустились на сходни. Видно было, как паром причалил к тому берегу. Двуколка с американцами протарахтела по сходням, хмельницкий председатель свел лошадь и взлез в седло, и двуколка и председатель скрылись за увалом.
Китаец-паромщик, в подвернутых штанах, тянул за канат, - паром, брунжа катком, быстро продвигался к этому берегу.
Лена с окаменевшим лицом смотрела на скобеевские крыши.
- Но ведь человеку хочется быть счастливым уже сейчас, - сказала она, не оборачиваясь, - разве это возможно?
- Возможно ли это? - нехотя переспросил Алеша (с того момента, как разговор принял такие беспредметные формы, он перестал интересовать Алешу). - Отдавать свои силы за более справедливый строй жизни... - Он помедлил. ...Отдавать за это свои силы, ежели знаешь, что это возможно, что это неизбежно, ведь это тоже счастье...
Паром мягко стукнулся о сходни и чуть отошел, - паромщик бросил Алеше конец и, схватив другой, спрыгнул на берег. Они подтянули паром и закрепили причалы.
Алеша, обтирая запачканные ладони, жмурясь, подошел к Лене.
- А вы счастливы? - серьезно и тихо спросила она.
- Да как сказать, ведь у меня ревматизм, - сказал Алеша, легко всходя на паром.
VIII
Возле просторного поповского дома против церкви мужик ссадил Алешу. Алеша со свертком под мышкой в волнении остановился подле крыльца. Сидящие на крыльце чубатые ординарцы, при шашках и шпорах, с любопытством смотрели на Алешу. В распахнутые ворота видна была двуколка американцев с белым флажком. Группа партизан обступила смущенно улыбавшегося американского солдата и партизана в заячьей шапке, с увлечением рассказывавшего что-то.
Алеша быстро взбежал на крыльцо.
В большой светлой комнате стрекотала машинка, - Алеша увидел курчавый затылок машинистки. Черноголовая женщина, подстриженная по-мужски, в черных штанах и сапогах, и парень писарского вида печатали что-то на гектографе.
- Могу я видеть Суркова?
Женщина в сапогах, отложив валик, искоса посмотрела на Алешу.
- Товарищ Сурков сейчас занят, - сурово сказала она, - у него представитель американского командования.
Алеша некоторое время незлобиво разглядывал ее. Женщина была бы красива, если бы не этот ее мужской наряд и прическа. Глаза у нее были большие, черные, недобрые; волосы, очень густые и жесткие, воинственно спускались на лицо возле ушей, как бакенбарды. У пояса был наган. Крупная темная родинка сидела на ее щеке.
- Что это вы печатаете?
- Газету! - сказала женщина, энергично шаркая валиком.
Алеша подошел к столу и склонился над свежей газеткой. Запах гектографской краски ударил ему в нос; что-то очень теплое, неповторимое, как юность, шевельнулось в душе этого закоренелого подпольщика.
- Н-да-с... "Партизанский вестник", - прочел он вслух и замигал, нежно прижав к груди сверток.
Среди статей и заметок в глаза ему бросилось знакомое стихотворение, подписанное: "X.Бледный". Алеша, обладавший исключительной памятью, заметил, что Бледный, читая свое стихотворение в Майхе, упустил одну строфу:
Вы - гордые витязи за коммунизм,
Орлы беспощадного красного флага,
Вы мощной рукой погребли капитализм,
В сердцах ваших грозно пылает отвага.
- Не погребли, не погребли еще, - сказал Алеша, тыча пальцем в газетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
"Эге, брат, - подумал Алеша, - ты, оказывается, знаешь, что тебе нужно, не хуже нашего..." Он вспомнил вдруг о едущих впереди в двуколке американцах.
- А не приходила тебе в голову мыслишка, - сказал Алеша, - что и в Америке той один выбивался вверх, а сотни тысяч шли и идут на дно. Значит, во-первых, нет и там справедливости, а, во-вторых, если и повезет тебе, где у тебя гарантия, что завтра не придет сильнейший и не пустит на дно и тебя?
- По крайности, один на один потягаться можно, - усмехнулся мужик, сверкнув белками. - В том, что умнейший и сильнейший верх берет над глупым, над слабым, да над лодырем, в том несправедливости нету...
- Стало быть, по-твоему, сила и ум только одиночкам вроде тебя присущи, а сотни, тысячи и миллионы людей вроде скота? Не похоже это на правду! Мало ли людей золотого ума, завидного характера трудятся, как каторжные, а все их к земле гнет. Видно, сила и ум, кои ты славишь, не в голове и в руках, а в том самом чистогане. Этой силы у тебя маловато, оттого ты и сломанный: ты сам попал под колесо, а хотел бы других под колесо загнать. А люди, коих бы ты мял и душил под колесом, - тоже живые люди: им, поди, тоже хотелось бы почище да посветлей. Выходит, ежели б ты вылез и пробился, достиг бы ты счастья для себя, а тысячи и тысячи людей изломал и поверг бы в пучину горя и несчастья...
- Счастье... Счастье!.. - с внутренним ожесточением сказал мужик. - В чем оно, счастье? Для каждого оно разное, и каждый не знает: что оно? Разве оно в богатстве? Покажи ребенку сахар, он тянется - вот оно счастье! - а в рот взял, тянется к другому. Счастье в том, чтоб достигать...
- Это верно, - согласился Алеша, - да не только в том, чтоб достигать, а и в том, чего достигать. Надо добиться такой жизни, чтобы каждый человек мог расправить свои силы и возможности не за счет другого, а к общей радости и пользе...
- Это баптисты проповедуют, а сами друг у друга курей крадут, - зло усмехнулся мужик.
- Ну, мы не баптисты, - спокойно сказал Алеша, - мы у теперешних хозяев жизни не курей крадем, а ломаем им хребты. А когда добьемся своего, люди создадут для себя что-нибудь почище да повеселей твоих крупорушек...
Мужик замолк.
Они выехали из ущелья в широкую долину, залитую солнцем.
- Но ведь и тогда, когда люди будут так счастливы, как вы объяснили, вдруг тихим голосом сказала Лена, - никто не будет гарантирован от того, что вдруг на улице не свалится ему на голову кирпич и не изувечит его?
Алеша быстро обернулся к ней, но увидел только малиновую запылившуюся шапочку и темно-русую косу.
- Думаю, люди научатся строить такие дома, из коих не будут вываливаться кирпичи, - насмешливо сказал Алеша.
- Я ведь иносказательно, - улыбнулась Лена.
- Я тоже иносказательно, - спокойно ответствовал Алеша.
- Но ведь смерть-то все-таки существует?
- Существует пока... пока существует, - сказал Алеша таким тоном, точно он уже был бессмертен.
В молчанье они углубились в заросли вербняка, сквозь который заблестела вода. Они подъехали к будке паромщика. Большая река плавно катилась перед ними. Паром приближался к той стороне ее, на пароме виднелись двуколка с американцами и хмельницкий председатель, спешившийся и державший в поводу лошадь. За зеленым увалом того берега выступали крыша села и три церковных маковки. Справа, ниже по реке, краснел высокий скалистый обрыв лесистого отрога, возле которого впадала в реку проточка.
Алеша и Лена соскочили с телеги и спустились на сходни. Видно было, как паром причалил к тому берегу. Двуколка с американцами протарахтела по сходням, хмельницкий председатель свел лошадь и взлез в седло, и двуколка и председатель скрылись за увалом.
Китаец-паромщик, в подвернутых штанах, тянул за канат, - паром, брунжа катком, быстро продвигался к этому берегу.
Лена с окаменевшим лицом смотрела на скобеевские крыши.
- Но ведь человеку хочется быть счастливым уже сейчас, - сказала она, не оборачиваясь, - разве это возможно?
- Возможно ли это? - нехотя переспросил Алеша (с того момента, как разговор принял такие беспредметные формы, он перестал интересовать Алешу). - Отдавать свои силы за более справедливый строй жизни... - Он помедлил. ...Отдавать за это свои силы, ежели знаешь, что это возможно, что это неизбежно, ведь это тоже счастье...
Паром мягко стукнулся о сходни и чуть отошел, - паромщик бросил Алеше конец и, схватив другой, спрыгнул на берег. Они подтянули паром и закрепили причалы.
Алеша, обтирая запачканные ладони, жмурясь, подошел к Лене.
- А вы счастливы? - серьезно и тихо спросила она.
- Да как сказать, ведь у меня ревматизм, - сказал Алеша, легко всходя на паром.
VIII
Возле просторного поповского дома против церкви мужик ссадил Алешу. Алеша со свертком под мышкой в волнении остановился подле крыльца. Сидящие на крыльце чубатые ординарцы, при шашках и шпорах, с любопытством смотрели на Алешу. В распахнутые ворота видна была двуколка американцев с белым флажком. Группа партизан обступила смущенно улыбавшегося американского солдата и партизана в заячьей шапке, с увлечением рассказывавшего что-то.
Алеша быстро взбежал на крыльцо.
В большой светлой комнате стрекотала машинка, - Алеша увидел курчавый затылок машинистки. Черноголовая женщина, подстриженная по-мужски, в черных штанах и сапогах, и парень писарского вида печатали что-то на гектографе.
- Могу я видеть Суркова?
Женщина в сапогах, отложив валик, искоса посмотрела на Алешу.
- Товарищ Сурков сейчас занят, - сурово сказала она, - у него представитель американского командования.
Алеша некоторое время незлобиво разглядывал ее. Женщина была бы красива, если бы не этот ее мужской наряд и прическа. Глаза у нее были большие, черные, недобрые; волосы, очень густые и жесткие, воинственно спускались на лицо возле ушей, как бакенбарды. У пояса был наган. Крупная темная родинка сидела на ее щеке.
- Что это вы печатаете?
- Газету! - сказала женщина, энергично шаркая валиком.
Алеша подошел к столу и склонился над свежей газеткой. Запах гектографской краски ударил ему в нос; что-то очень теплое, неповторимое, как юность, шевельнулось в душе этого закоренелого подпольщика.
- Н-да-с... "Партизанский вестник", - прочел он вслух и замигал, нежно прижав к груди сверток.
Среди статей и заметок в глаза ему бросилось знакомое стихотворение, подписанное: "X.Бледный". Алеша, обладавший исключительной памятью, заметил, что Бледный, читая свое стихотворение в Майхе, упустил одну строфу:
Вы - гордые витязи за коммунизм,
Орлы беспощадного красного флага,
Вы мощной рукой погребли капитализм,
В сердцах ваших грозно пылает отвага.
- Не погребли, не погребли еще, - сказал Алеша, тыча пальцем в газетку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156