обождите, мол, начальство пачпорта проглядит. Что ж, проглядит - проглядит, ладно... Молодым-то ребятам и горя мало, вроде как даже интересно, а старики, уж они видют: горы да лес - и боле нет ничего... "Вот тебе, думают, и Зеленый Клин!" С нами на пароходе хохлы ехали, семьи четыре, - мы-то сами воронежские, а то хохлы, так они всю дорогу гундели: "О це ж Зелений Клин, да коли ж Зелений Клин! Да там трава с чоловика, да там с винограду аж деревья гнутся, да там земля чорна на сажень!.." Ай, дураки-и... Ха!.. Тьфу!.. - И Боярин вдруг крепко выругался, махнул костлявой рукой, похожей на конскую берцу, и даже топнул.
Сережа с удивлением посмотрел на него.
- Ну, хорошо-о... А уже, как сказать, холода были, - ежели бы дома, самое бы молотить. Одежонка у нас плохонькая, а мы все на борте стоим, за перильца держимся, все на берег смотрим... Когда - глядим, плывет наша шлюпчонка, везет двоих. Один такой вроде маленький, седенький, весь в пуговицах, а другого что-то не упомню, только, видать, помоложе. Взойшли они на трапу, побалакали с капитаном: то, се - да к нам. Тут бабы наши вперед: просить. И, правда, уж замучились все. У других ребята грудные - в аккурат на пароходе родились: как-никак, а более двух месяцев всеё дороженьки - тоже надо подумать!.. Ну, баб маленько пооттерли. "Хто вас плепровождает?" спрашивают. Мы со страху и не разобрались, - а шут его знает, чего им там! стоим, молчим. "Старшина-то у вас есть?" У нас, правда, был один вроде за старшину, его еще в Одессе выбрали, - мужик тоже из нашей деревни. Теперь-то уж он помер. Пуня - фамилия ему была, а звать не то Астафей, не то Ефсифей чудное такое прозвание... Вот он и выходит: "Здесь, говорит, старшина". - "А пачпорта, говорят, в порядке?" И... пошла канитель!
Боярин вздохнул, почесал под рубахой, вспоминая все новые и новые подробности своего переселения... Нет, все это было совсем не то, о чем ему нужно было говорить.
Не мог он рассказать о том, как безземельные воронежские мужики, обремененные семьями да вшами, совершили этот гигантский рейс вокруг Аравии и Индии в поисках новой родины - "садить села на сыром кореню", как в летописной древности. Какими райскими красками были расписаны им эти новые земли с саженными назьмами, безграничными покосами, тучнеющие под тяжестью своих плодов... И как велико было разочарование.
Лучшие земли были уже заняты сибирскими староверами, поднявшими по ста десятин и более. Вместо жирного российского чернозема - тонкие пласты перегноя, выпахавшегося в первые же годы, родившего только сорные травы. Вместо баснословных покосов - мокрый кочкарник, покрытый резучкой и кислыми злаками... А вода - каждый год сносившая в море плоды нечеловеческих трудов, а гнус - доводивший до бешенства людей и животных, а зверь - ревевший по ночам у самых землянок, - нет, это были совсем, совсем не райские земли!.. И тайга в ее буйном великолепном цветении, так глубоко поражавшая Сережу своим великолепием, - как хищный враг, как вор, противостояла людям.
- А где же тут Гиммеровские рудники? - спросил Сережа, глядя с невольной брезгливой жалостью на то, как развешивает Боярин на солнце вонючие ветошки, разминает пальцами свои потные, белые, грязные ступни.
- Какие там рудники! - безнадежно отозвался Боярин. - Железные, что ли? Да, доставали тут руду, копали ямы... отседа не видать их. Это - вон за тем хребтиком и туда подале, к святому Владимиру... Тут у нас святые все, вставил он с хитроватой усмешкой, и лицо его сразу было поумнело, но обычное выражение покорности и ленивого всезнайства тотчас же вернулось к нему. - У него все больше китайцы работали, русские мало. А как восстание пошло, и китайцы сбегли: должно, в хунхузы подались. Теперь все народное будет, закончил он не совсем искренне, желая угодить слушателю.
"Что, если бы он узнал, что Гиммер - мой дядя?" - подумал Сережа.
- А хунхузов тут много?..
- Какие там хунхузы!.. - с сомнением ответил Боярин, хотя дальше ему нужно было говорить о том, что хунхузов в этом году стало больше, чем во все прошлые годы. - Оно хотя, и вправду, се лето...
Но ему не удалось докончить: кусты с шумом раздвинулись, и Мартемьянов в теплой солдатской шапке, весь обливаясь потом, тяжело ступая своими чуть кривоватыми, вывернутыми ногами, вышел на дорогу.
- Э, вот она, благодать-то, где! - широко улыбнувшись, возгласил он приятным урчащим голосом, в котором слышались уже стариковские нотки, и подмигнул Сереже.
Сбросив ружье и котомку, он долго смотрел по сторонам, прикрывая рукой глаза и бормоча что-то себе под нос. И на его широком добродушном лице Сережа поймал выражение какой-то внутренней неловкости: беспокойного внимания, удивленной грусти. Мартемьянов точно искал или силился узнать что-то - и не мог, или узнавал - и поражался. Потом он опустил руку, но все продолжал стоять, задумчиво уставившись в пространство, и это новое выражение особенно не вязалось с ним: обычно он всегда находился в ладном неторопливом движении - всегда говорил или делал что-нибудь. Вдруг глаза его повлажнели. Он склонил голову и стал свертывать цигарку, руки у него дрожали.
"Да что это с ним сегодня"? - недоумевал Сережа.
- Вот ты насчет хунхузов спрашивал, - заговорил Боярин, вытянув босые ноги и лениво разглядывая их. - Се лето столько их нашло, что не только там гольду или газу, а и русскому проходу не стало. И откуда они только взялись?.. Старики бают, мол, восстание пошло, так инороды тоже взбунтовались промеж себя, вроде как бы и мы, и не хотят байту хунхузам платить, а хунхузы вроде бы пришли на усмирение. С этих инородов - и русских до нитки обдерут... Почему это со штабу с вашего приказу никакого нет? Насчет инородов этих?.. Выселить бы их, что ли?.. Тут и самим-то земли не хватает...
- Болтают дураки, а ты за ними - как попугай, а своей головы, видно, и нет!.. - вдруг со страшным волнением сказал Мартемьянов. - "Выселить"!.. Понятие иметь надо... - добавил он, едва сдерживая себя и густо багровея. Наш брат всегда вот так, - через некоторое время заговорил он, уже успокаиваясь. - Работать сами не умеем, да еще норовим на своего же брата верхом сесть: вали, брат Савка, у тебя и язык другой, и глаза косые, и пар заместо души!.. А ежели по-настоящему разобраться, народ этот куда лучше нашего - простой, работящий, друг дружке помогают, не воруют...
- Уж и не воруют? - усомнился Боярин.
- Ну, конечно! Наш брат разве поверит, чтоб на свете люди были, что и не воруют!.. А я вот тебе скажу...
Как все не очень далекие, но крепко убежденные в чем-нибудь главном люди, Мартемьянов любил поучать. Но он так верил сам в то, что говорит, и такой наивной важностью светились в это время его добрые синеватые глаза с простодушной пестринкой, что никто на него не обижался. Не обиделся и Боярин.
- Что ж, может, и зря болтают, - сказал он уклончиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156
Сережа с удивлением посмотрел на него.
- Ну, хорошо-о... А уже, как сказать, холода были, - ежели бы дома, самое бы молотить. Одежонка у нас плохонькая, а мы все на борте стоим, за перильца держимся, все на берег смотрим... Когда - глядим, плывет наша шлюпчонка, везет двоих. Один такой вроде маленький, седенький, весь в пуговицах, а другого что-то не упомню, только, видать, помоложе. Взойшли они на трапу, побалакали с капитаном: то, се - да к нам. Тут бабы наши вперед: просить. И, правда, уж замучились все. У других ребята грудные - в аккурат на пароходе родились: как-никак, а более двух месяцев всеё дороженьки - тоже надо подумать!.. Ну, баб маленько пооттерли. "Хто вас плепровождает?" спрашивают. Мы со страху и не разобрались, - а шут его знает, чего им там! стоим, молчим. "Старшина-то у вас есть?" У нас, правда, был один вроде за старшину, его еще в Одессе выбрали, - мужик тоже из нашей деревни. Теперь-то уж он помер. Пуня - фамилия ему была, а звать не то Астафей, не то Ефсифей чудное такое прозвание... Вот он и выходит: "Здесь, говорит, старшина". - "А пачпорта, говорят, в порядке?" И... пошла канитель!
Боярин вздохнул, почесал под рубахой, вспоминая все новые и новые подробности своего переселения... Нет, все это было совсем не то, о чем ему нужно было говорить.
Не мог он рассказать о том, как безземельные воронежские мужики, обремененные семьями да вшами, совершили этот гигантский рейс вокруг Аравии и Индии в поисках новой родины - "садить села на сыром кореню", как в летописной древности. Какими райскими красками были расписаны им эти новые земли с саженными назьмами, безграничными покосами, тучнеющие под тяжестью своих плодов... И как велико было разочарование.
Лучшие земли были уже заняты сибирскими староверами, поднявшими по ста десятин и более. Вместо жирного российского чернозема - тонкие пласты перегноя, выпахавшегося в первые же годы, родившего только сорные травы. Вместо баснословных покосов - мокрый кочкарник, покрытый резучкой и кислыми злаками... А вода - каждый год сносившая в море плоды нечеловеческих трудов, а гнус - доводивший до бешенства людей и животных, а зверь - ревевший по ночам у самых землянок, - нет, это были совсем, совсем не райские земли!.. И тайга в ее буйном великолепном цветении, так глубоко поражавшая Сережу своим великолепием, - как хищный враг, как вор, противостояла людям.
- А где же тут Гиммеровские рудники? - спросил Сережа, глядя с невольной брезгливой жалостью на то, как развешивает Боярин на солнце вонючие ветошки, разминает пальцами свои потные, белые, грязные ступни.
- Какие там рудники! - безнадежно отозвался Боярин. - Железные, что ли? Да, доставали тут руду, копали ямы... отседа не видать их. Это - вон за тем хребтиком и туда подале, к святому Владимиру... Тут у нас святые все, вставил он с хитроватой усмешкой, и лицо его сразу было поумнело, но обычное выражение покорности и ленивого всезнайства тотчас же вернулось к нему. - У него все больше китайцы работали, русские мало. А как восстание пошло, и китайцы сбегли: должно, в хунхузы подались. Теперь все народное будет, закончил он не совсем искренне, желая угодить слушателю.
"Что, если бы он узнал, что Гиммер - мой дядя?" - подумал Сережа.
- А хунхузов тут много?..
- Какие там хунхузы!.. - с сомнением ответил Боярин, хотя дальше ему нужно было говорить о том, что хунхузов в этом году стало больше, чем во все прошлые годы. - Оно хотя, и вправду, се лето...
Но ему не удалось докончить: кусты с шумом раздвинулись, и Мартемьянов в теплой солдатской шапке, весь обливаясь потом, тяжело ступая своими чуть кривоватыми, вывернутыми ногами, вышел на дорогу.
- Э, вот она, благодать-то, где! - широко улыбнувшись, возгласил он приятным урчащим голосом, в котором слышались уже стариковские нотки, и подмигнул Сереже.
Сбросив ружье и котомку, он долго смотрел по сторонам, прикрывая рукой глаза и бормоча что-то себе под нос. И на его широком добродушном лице Сережа поймал выражение какой-то внутренней неловкости: беспокойного внимания, удивленной грусти. Мартемьянов точно искал или силился узнать что-то - и не мог, или узнавал - и поражался. Потом он опустил руку, но все продолжал стоять, задумчиво уставившись в пространство, и это новое выражение особенно не вязалось с ним: обычно он всегда находился в ладном неторопливом движении - всегда говорил или делал что-нибудь. Вдруг глаза его повлажнели. Он склонил голову и стал свертывать цигарку, руки у него дрожали.
"Да что это с ним сегодня"? - недоумевал Сережа.
- Вот ты насчет хунхузов спрашивал, - заговорил Боярин, вытянув босые ноги и лениво разглядывая их. - Се лето столько их нашло, что не только там гольду или газу, а и русскому проходу не стало. И откуда они только взялись?.. Старики бают, мол, восстание пошло, так инороды тоже взбунтовались промеж себя, вроде как бы и мы, и не хотят байту хунхузам платить, а хунхузы вроде бы пришли на усмирение. С этих инородов - и русских до нитки обдерут... Почему это со штабу с вашего приказу никакого нет? Насчет инородов этих?.. Выселить бы их, что ли?.. Тут и самим-то земли не хватает...
- Болтают дураки, а ты за ними - как попугай, а своей головы, видно, и нет!.. - вдруг со страшным волнением сказал Мартемьянов. - "Выселить"!.. Понятие иметь надо... - добавил он, едва сдерживая себя и густо багровея. Наш брат всегда вот так, - через некоторое время заговорил он, уже успокаиваясь. - Работать сами не умеем, да еще норовим на своего же брата верхом сесть: вали, брат Савка, у тебя и язык другой, и глаза косые, и пар заместо души!.. А ежели по-настоящему разобраться, народ этот куда лучше нашего - простой, работящий, друг дружке помогают, не воруют...
- Уж и не воруют? - усомнился Боярин.
- Ну, конечно! Наш брат разве поверит, чтоб на свете люди были, что и не воруют!.. А я вот тебе скажу...
Как все не очень далекие, но крепко убежденные в чем-нибудь главном люди, Мартемьянов любил поучать. Но он так верил сам в то, что говорит, и такой наивной важностью светились в это время его добрые синеватые глаза с простодушной пестринкой, что никто на него не обижался. Не обиделся и Боярин.
- Что ж, может, и зря болтают, - сказал он уклончиво.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156