Как ты считаешь?
— Нет, мне так не кажется. Я думал, у нас с тобой отношения…
Элизабет знала, что он просто упрямится. Тони прекрасно понимал, что их «отношения» не стоили даже того, чтобы упомянуть о них в письме домой.
— Тони, я не хочу «отношений», понимаешь? Если я влюблюсь, я хочу, чтобы у меня был настоящий старомодный роман. Между нами ничего подобного нет, ты прекрасно знаешь.
— Как бы там ни было, Элизабет, что ты пытаешься сказать? Ты не хочешь больше меня видеть? — Он смотрел на неё в упор — его неприятно поразила мысль, что он один из тех неудачников, которых бросают девушки.
— Да, наверное, именно это я и хочу сказать. Но очень важно, чтобы ты не думал, что не нравишься мне — ты мне нравишься, — но я сейчас так занята, да и ты тоже, и я думаю, что нам пора честно признаться друг другу, что наши отношения ни к чему не приведут. (Добро пожаловать на городскую свалку, малыш. Население — ты.)
— О'кей. Так теперь мы просто друзья, да?
— Да. (Надеюсь, даже не это.) Тебя так устроит? — Она видела, что его это не устроит, и огорчилась. На самом деле Тони её не хотел — она это знала — и все равно упирался. Даже теперь, когда она сама пыталась решить проблему, он упрямился, чтобы усложнить ей жизнь. — Похоже, у меня нет выбора, не так ли?
— Господи, Тони, да в чем проблема? Мы же с тобой не Ромео и Джульетта, правда? Я просто хочу, чтобы все было сказано.
— Но почему? Почему сейчас? Что тебя побудило?
— Ничего меня не побудило. — Тут она едва не поддалась искушению сказать что-нибудь вроде: «Видишь ли, мне больше нравится проводить время с собакой, чем с тобой». — Я просто вижу, как ты занят, и хочу быть честной с тобой. Я тоже буду в ближайшее время занята, и если не смогу ответить на твой звонок, я хочу, чтобы ты знал, почему. Понимаешь? Ничего личного. Мы взрослые люди, Тони, я думаю, что должна это сделать, и хотела бы, чтобы мы остались друзьями.
Подошёл официант, поставил тарелки. Было ясно, что теперь нужно просто постараться и закончить обед. Тони, полагала она, чувствовал то же самое.
Они поговорили немного о лекциях, об оценках, затем Тони в качестве прощального жеста заплатил за обоих и ушёл. Почему-то ему было важно расстаться именно так, а Элизабет из-за этого стало неловко. Она посидела в одиночестве, попросила официанта разогреть кофе и попыталась нащупать в себе если не вину, то хотя бы капельку сожаления. Но нет, только облегчение. Тони был не тем мужчиной, который ей нужен.
В том году проливные дожди, которыми знаменит Тихоокеанский Северо-запад, начались необычайно поздно. Сокрушительные ливни, подгоняемые ветром, перемежались мелкой туманной моросью, и она висела в воздухе целыми днями. В первый день сезона дождей Элизабет примчалась в корпус вовремя, но без малейшего намерения выходить на улицу. Привычно поздоровалась со всеми соседями Дамиана, затем открыла дверь и выпустила его из клетки.
— Хочешь гулять? Понимаю, но мы никуда не пойдём сегодня, дружок. Даже не думай. Мы должны остаться здесь.
Ей не пришло в голову принести какую-нибудь игрушку, поэтому она решила попробовать научить его некоторым трюкам. Без ошейника, поводка или лакомств, одними похвалами она начала — в высшей степени наугад — учить его основным командам: «сидеть», «лежать» или «к ноге». Пёс весь дрожал. Он наслаждался любым вниманием, даже взглядом, но слова одобрения, когда ему удавалось понять, чего она хочет, радовали его и смущали в равной мере. Он старался понять, а она старалась быть понятой, и к тому моменту, когда он наконец осознал, чего она хочет, произнося слово «сидеть», оба они совершенно вымотались. Они почти танцевали: он — оттого, что она довольна, а она — оттого, что он такой умный.
— Ты очень хороший, Дами, очень хороший. Мне уже пора идти, так что возвращайся в клетку. Давай иди.
Дамиан попятился, словно убитый горем. Раньше она брала его на прогулки, после которых он без сопротивления возвращался в клетку. Но теперь ей хотелось, чтобы он вернулся, а ведь они даже не вышли на улицу. Хуже того — она собиралась завершить их важную работу.
— Я вижу, ты хочешь гулять, ну прости. Ты должен остаться. Я возьму тебя туда завтра, обещаю. А сейчас иди. — Он не мог не подчиниться. Опустив голову, он поплёлся в клетку. — Извини, приятель. Гулять будем завтра. Ты молодец.
Оставшись один, обычно молчаливый питбуль заскулил — звук шёл, казалось, из самого его сердца.
Не уходи!
Он жаждал, чтобы она его поняла.
Возьми меня с собой!
Элизабет двинулась по коридору. Когда она дошла до входной двери, Дамиан внезапно издал странный, высокий, рыдающий крик, от которого она замерла.
— Оооооууууу!
— Дамиан, прекрати! Я вернусь завтра. Там дождь, понимаешь? Я знаю, что ты хочешь гулять, — обещаю, что возьму тебя завтра. А сейчас прекрати.
Дамиан покорно замолчал, и она закрыла за собой дверь.
Следующий день был ещё хуже. Когда Элизабет проснулась в половине пятого утра, в окно хлестал тяжёлый холодный проливной дождь, и на секунду она захотела выключить будильник и никуда не ходить — всего один раз. Потом вздохнула. Дамиан будет ждать. Её визиты — единственное утешение в его горестном мире, и она не может бросить его просто потому, что ей лень вставать. Она поднялась, тепло оделась, надеясь, что весна в этом году чудесным образом наступит пораньше.
Накануне вечером она заскочила в супермаркет и купила несколько теннисных мячиков. Теперь Элизабет бросала их в коридоре, чтобы Дамиан мог вволю побегать. Пёс, чавкая, радостно хватал зубами мячики, его глаза азартно блестели, когда она замахивалась. Уходя, она хотела оставить ему один мячик, но побоялась, что кто-нибудь станет выяснять, как он туда попал. Если Хоффман увидит его, он обо всем догадается. Когда Элизабет уходила, позади снова раздался страдальческий вой.
Дождь все не прекращался — обычное дело для этих мест. Серое утро сменялось серым днём, который просто исчезал в ночной темноте. На поверхность выползали червяки, становясь лёгкой добычей для промокших насквозь малиновок, которые топорщили пёрышки, пытаясь уберечься от сырости. Элизабет ничего не оставалось — только учить пса выполнять команды в помещении. Она играла с ним как умела, а к семи часам собирала игрушки и уходила до появления уборщиков.
Она видела, что Дамиан расстроен: ему не позволяют гулять, и он скучает. Начав с простых команд, дальше Элизабет стала учить его показывать фокусы, протягивать лапу и подавать голос. Захватив как-то раз с собой два шоколадных батончика, она разделила их на части и подошла к дверце клетки, показывая ему сладости. Дамиан выл и лаял, чтобы его выпустили, и она решила научить его лаять по команде.
— Ну что, хочешь гулять, да? Тогда ты должен попросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
— Нет, мне так не кажется. Я думал, у нас с тобой отношения…
Элизабет знала, что он просто упрямится. Тони прекрасно понимал, что их «отношения» не стоили даже того, чтобы упомянуть о них в письме домой.
— Тони, я не хочу «отношений», понимаешь? Если я влюблюсь, я хочу, чтобы у меня был настоящий старомодный роман. Между нами ничего подобного нет, ты прекрасно знаешь.
— Как бы там ни было, Элизабет, что ты пытаешься сказать? Ты не хочешь больше меня видеть? — Он смотрел на неё в упор — его неприятно поразила мысль, что он один из тех неудачников, которых бросают девушки.
— Да, наверное, именно это я и хочу сказать. Но очень важно, чтобы ты не думал, что не нравишься мне — ты мне нравишься, — но я сейчас так занята, да и ты тоже, и я думаю, что нам пора честно признаться друг другу, что наши отношения ни к чему не приведут. (Добро пожаловать на городскую свалку, малыш. Население — ты.)
— О'кей. Так теперь мы просто друзья, да?
— Да. (Надеюсь, даже не это.) Тебя так устроит? — Она видела, что его это не устроит, и огорчилась. На самом деле Тони её не хотел — она это знала — и все равно упирался. Даже теперь, когда она сама пыталась решить проблему, он упрямился, чтобы усложнить ей жизнь. — Похоже, у меня нет выбора, не так ли?
— Господи, Тони, да в чем проблема? Мы же с тобой не Ромео и Джульетта, правда? Я просто хочу, чтобы все было сказано.
— Но почему? Почему сейчас? Что тебя побудило?
— Ничего меня не побудило. — Тут она едва не поддалась искушению сказать что-нибудь вроде: «Видишь ли, мне больше нравится проводить время с собакой, чем с тобой». — Я просто вижу, как ты занят, и хочу быть честной с тобой. Я тоже буду в ближайшее время занята, и если не смогу ответить на твой звонок, я хочу, чтобы ты знал, почему. Понимаешь? Ничего личного. Мы взрослые люди, Тони, я думаю, что должна это сделать, и хотела бы, чтобы мы остались друзьями.
Подошёл официант, поставил тарелки. Было ясно, что теперь нужно просто постараться и закончить обед. Тони, полагала она, чувствовал то же самое.
Они поговорили немного о лекциях, об оценках, затем Тони в качестве прощального жеста заплатил за обоих и ушёл. Почему-то ему было важно расстаться именно так, а Элизабет из-за этого стало неловко. Она посидела в одиночестве, попросила официанта разогреть кофе и попыталась нащупать в себе если не вину, то хотя бы капельку сожаления. Но нет, только облегчение. Тони был не тем мужчиной, который ей нужен.
В том году проливные дожди, которыми знаменит Тихоокеанский Северо-запад, начались необычайно поздно. Сокрушительные ливни, подгоняемые ветром, перемежались мелкой туманной моросью, и она висела в воздухе целыми днями. В первый день сезона дождей Элизабет примчалась в корпус вовремя, но без малейшего намерения выходить на улицу. Привычно поздоровалась со всеми соседями Дамиана, затем открыла дверь и выпустила его из клетки.
— Хочешь гулять? Понимаю, но мы никуда не пойдём сегодня, дружок. Даже не думай. Мы должны остаться здесь.
Ей не пришло в голову принести какую-нибудь игрушку, поэтому она решила попробовать научить его некоторым трюкам. Без ошейника, поводка или лакомств, одними похвалами она начала — в высшей степени наугад — учить его основным командам: «сидеть», «лежать» или «к ноге». Пёс весь дрожал. Он наслаждался любым вниманием, даже взглядом, но слова одобрения, когда ему удавалось понять, чего она хочет, радовали его и смущали в равной мере. Он старался понять, а она старалась быть понятой, и к тому моменту, когда он наконец осознал, чего она хочет, произнося слово «сидеть», оба они совершенно вымотались. Они почти танцевали: он — оттого, что она довольна, а она — оттого, что он такой умный.
— Ты очень хороший, Дами, очень хороший. Мне уже пора идти, так что возвращайся в клетку. Давай иди.
Дамиан попятился, словно убитый горем. Раньше она брала его на прогулки, после которых он без сопротивления возвращался в клетку. Но теперь ей хотелось, чтобы он вернулся, а ведь они даже не вышли на улицу. Хуже того — она собиралась завершить их важную работу.
— Я вижу, ты хочешь гулять, ну прости. Ты должен остаться. Я возьму тебя туда завтра, обещаю. А сейчас иди. — Он не мог не подчиниться. Опустив голову, он поплёлся в клетку. — Извини, приятель. Гулять будем завтра. Ты молодец.
Оставшись один, обычно молчаливый питбуль заскулил — звук шёл, казалось, из самого его сердца.
Не уходи!
Он жаждал, чтобы она его поняла.
Возьми меня с собой!
Элизабет двинулась по коридору. Когда она дошла до входной двери, Дамиан внезапно издал странный, высокий, рыдающий крик, от которого она замерла.
— Оооооууууу!
— Дамиан, прекрати! Я вернусь завтра. Там дождь, понимаешь? Я знаю, что ты хочешь гулять, — обещаю, что возьму тебя завтра. А сейчас прекрати.
Дамиан покорно замолчал, и она закрыла за собой дверь.
Следующий день был ещё хуже. Когда Элизабет проснулась в половине пятого утра, в окно хлестал тяжёлый холодный проливной дождь, и на секунду она захотела выключить будильник и никуда не ходить — всего один раз. Потом вздохнула. Дамиан будет ждать. Её визиты — единственное утешение в его горестном мире, и она не может бросить его просто потому, что ей лень вставать. Она поднялась, тепло оделась, надеясь, что весна в этом году чудесным образом наступит пораньше.
Накануне вечером она заскочила в супермаркет и купила несколько теннисных мячиков. Теперь Элизабет бросала их в коридоре, чтобы Дамиан мог вволю побегать. Пёс, чавкая, радостно хватал зубами мячики, его глаза азартно блестели, когда она замахивалась. Уходя, она хотела оставить ему один мячик, но побоялась, что кто-нибудь станет выяснять, как он туда попал. Если Хоффман увидит его, он обо всем догадается. Когда Элизабет уходила, позади снова раздался страдальческий вой.
Дождь все не прекращался — обычное дело для этих мест. Серое утро сменялось серым днём, который просто исчезал в ночной темноте. На поверхность выползали червяки, становясь лёгкой добычей для промокших насквозь малиновок, которые топорщили пёрышки, пытаясь уберечься от сырости. Элизабет ничего не оставалось — только учить пса выполнять команды в помещении. Она играла с ним как умела, а к семи часам собирала игрушки и уходила до появления уборщиков.
Она видела, что Дамиан расстроен: ему не позволяют гулять, и он скучает. Начав с простых команд, дальше Элизабет стала учить его показывать фокусы, протягивать лапу и подавать голос. Захватив как-то раз с собой два шоколадных батончика, она разделила их на части и подошла к дверце клетки, показывая ему сладости. Дамиан выл и лаял, чтобы его выпустили, и она решила научить его лаять по команде.
— Ну что, хочешь гулять, да? Тогда ты должен попросить.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113