Оставалось надеяться на милость помощника Севилла. Мысль не слишком приятная.
Она остановилась у телефонной будки, тупо уставилась на неё, поняв, что даже не знает фамилию Барбары. Можно попробовать позвонить ей на работу чуть позже.
Только в эти долгие, холодные, тёмные часы перед рассветом Элизабет полностью осознала, в какой отчаянной ситуации оказалась. Дамиан все ещё слаб после операций, а она весь день чувствовала, что заболевает. Она всегда была подвержена простуде, а стресс последних недель совсем подкосил её. Ощущения были очень странные — она спотыкалась в темноте о битум пригородной дороги, на ней были только промокшие теннисные туфли и футболка, и рядом на обрывке верёвки шёл хромающий пёс. Качая головой, она снова и снова думала: как это могло случиться?
Наступил рассвет, а они были все ещё в нескольких милях от места назначения. Элизабет пришлось забраться в придорожные кусты орешника. Днём идти слишком рискованно. На ветках лежала тяжёлая утренняя роса, и девушка вся промокла. Элизабет несколько мгновений разглядывала темно-коричневые резные листья, устилавшие землю в этой маленькой роще. На влажной почве тут и там росли шампиньоны; на стволах торчали большие древесные грибы. Влага стекала с веток и капли уныло шлёпались на землю. Она нерешительно присела на мокрую землю. Посмотрела на Дамиана, он взглядом ответил ей.
— Этого не может быть, — сказала она. Потом положила руку ему на голову и зажмурилась. Глаза горели, голова раскалывалась от боли. Она обвязала верёвку Дамиана вокруг своей лодыжки и решительно свернулась клубком.
Если бы у меня была подушка, я бы смогла уснуть.
Прикосновение щеки к холодной земле странно отрезвило её. Она действительно в бегах. У неё нет машины, денег, нет места, где можно поспать. С досадой она поняла, что ужасно хочет пить, но возможности достать воду у неё не будет ещё несколько часов.
Я ненормальная беженка.
Она посмотрела на пса.
А он похож на узника концлагеря.
Дамиан свернулся рядом, и она прижалась к нему. Пёс лёг на бок, вытянул заднюю лапу и со вздохом положил голову ей на руку. Элизабет слегка потрепала его.
— Тебе тоже жестковато, да?
Пёс потянулся и быстро лизнул её в щеку.
— Всегда пожалуйста, — ответила она. Она была признательна ему даже за тепло, исходившее от его тела. — Ну что, мы сделали то, что должны были, правда же? И как угодно, но я заберу тебя у него. Мы сделаем это, малыш. Я не знаю, как, но сделаем.
На ум ей пришла строчка из любимой песни, и Элизабет горько улыбнулась: насколько уместны слова. Куда идти теперь, когда зайдёшь так далеко!
В утренней тиши она подумала об отце и дедушке и будто окаменела. Как могла её любовь к одному причинить вред другим — тем, кого она тоже любила? Она вспомнила слова язычницы Барбары, которая говорила, что добра или зла нет, есть только жизнь, и то, что хорошо для одного, для другого может обернуться неотвратимой болью.
Элизабет рухнула на землю и горько заплакала. Так и есть: её отец совершал огромное зло и все же делал много добра. Она причинила ему боль и все же сделала доброе дело для Дамиана. Нанесла огромный урон своей жизни и все же для собственной души совершила великое благо. Спасение Дамиана было правильным поступком, но потеря семьи ранила её. Добро и зло неразделимы, и выбор — лишь вопрос точки зрения, ни больше, ни меньше. Поэтому она рыдала, и ей хотелось одного — вернуться домой к отцу и сказать ему, как она его любит. Но она не могла, и это терзало ей душу. Дамиан, поражённый её горем, скулил и отчаянно пытался слизывать её слезы.
Элизабет пробовала уснуть, но не могла. Дрожащая и мокрая, она лежала, свернувшись вокруг тела пса на сырой земле. Уверенный вид собаки успокаивал её: она старалась защитить его, но и он защищал её тоже.
Когда наступило утро, воробьи и вьюрки запрыгали по сводам ветвей, подрагивая коричневыми хвостами, выводя мелодичные трели. Элизабет видела, что небо светлеет, и с интересом наблюдала, как восходящее солнце мягко расцвечивает сумрачные заросли.
Цвет, — подумала она, — это ежеутренний дар солнца.
Они пролежали в кустах весь день. Спать было слишком холодно и неудобно. Элизабет думала о том, что сделала Барбара, вернувшись домой и не найдя ни её, ни собаки. Встретили её около дома терпеливые полицейские или нет? Или только Севилл и его охотники? Что Барбара сказала Севиллу, если они встретились? Она бы дорого дала, чтобы это увидеть.
В ту ночь Элизабет истратила последние деньги, которые дал ей Том, купив ещё один пакет еды и немного воды. Сама она есть не хотела — это плохой признак, особенно после целого дня голодовки. Двое друзей устало потащились дальше в темноте, и Элизабет пришлось несколько раз отдыхать, присаживаясь на каменные заборы или бордюр. Она совсем ослабла и чувствовала себя ужасно. Болели голова и живот, мышцы ломило, её бросало то в жар, то в холод.
Они добрались до пустого, заброшенного мыса за полями фильтрации вскоре после восхода. Элизабет решила просить Тома о помощи. Другого выхода нет. Ему нужно будет достать для неё где-нибудь сухую одежду, обувь, затем вывезти из города и высадить достаточно далеко, чтобы она могла двигаться дальше автостопом без риска, что кто-нибудь опознает собаку. Том был её единственным шансом. Девушка изводила себя, представляя, что будет, если он откажется или, хуже того — от этой мысли у неё кровь стыла в жилах, — если он будет ждать её там с Севиллом? Прикоснувшись к мешочку на шее, она вспомнила о лососе, о его кровавой, ободранной морде. Эта рыба должна была сделать своё дело, и она продолжала двигаться. Одна в целом мире, рыба шла вперёд, встречая каждое новое препятствие без жалоб, без сомнений. Мысли о рыбе помогли, и Элизабет зашагала дальше.
Место, где она собиралась ждать Тома, оказалось искусственно созданной песчаной насыпью, выступающей в узкий залив. Безобразная смесь донного ила, тины, перегноя и обломков канализационных труб отпугивала рыбаков и случайных прохожих. Всю западную часть мыса занимал дровяной склад, заваленный огромными штабелями брёвен для отправки в Японию. Восточная сторона была пустынной, во время прилива от неё оставался только маленький пляж, а отлив обнажал длинную береговую линию. Дряхлые обветшалые доки, облепленные водорослями, постепенно гнили без присмотра. Идеальное место для укрытия, но она удивлялась, откуда о нем знал Том.
Когда взошло солнце, с моря накатил густой туман, воздух стал сырым, серым, холодным, он пах морской водой. Элизабет совсем окоченела, и сильная дрожь не отпускала её. Промокшая, вялая, с больной головой, она ни о чем не могла думать. Девушка огляделась, выбирая место, где можно провести день.
Восточная часть мало подходила для укрытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113
Она остановилась у телефонной будки, тупо уставилась на неё, поняв, что даже не знает фамилию Барбары. Можно попробовать позвонить ей на работу чуть позже.
Только в эти долгие, холодные, тёмные часы перед рассветом Элизабет полностью осознала, в какой отчаянной ситуации оказалась. Дамиан все ещё слаб после операций, а она весь день чувствовала, что заболевает. Она всегда была подвержена простуде, а стресс последних недель совсем подкосил её. Ощущения были очень странные — она спотыкалась в темноте о битум пригородной дороги, на ней были только промокшие теннисные туфли и футболка, и рядом на обрывке верёвки шёл хромающий пёс. Качая головой, она снова и снова думала: как это могло случиться?
Наступил рассвет, а они были все ещё в нескольких милях от места назначения. Элизабет пришлось забраться в придорожные кусты орешника. Днём идти слишком рискованно. На ветках лежала тяжёлая утренняя роса, и девушка вся промокла. Элизабет несколько мгновений разглядывала темно-коричневые резные листья, устилавшие землю в этой маленькой роще. На влажной почве тут и там росли шампиньоны; на стволах торчали большие древесные грибы. Влага стекала с веток и капли уныло шлёпались на землю. Она нерешительно присела на мокрую землю. Посмотрела на Дамиана, он взглядом ответил ей.
— Этого не может быть, — сказала она. Потом положила руку ему на голову и зажмурилась. Глаза горели, голова раскалывалась от боли. Она обвязала верёвку Дамиана вокруг своей лодыжки и решительно свернулась клубком.
Если бы у меня была подушка, я бы смогла уснуть.
Прикосновение щеки к холодной земле странно отрезвило её. Она действительно в бегах. У неё нет машины, денег, нет места, где можно поспать. С досадой она поняла, что ужасно хочет пить, но возможности достать воду у неё не будет ещё несколько часов.
Я ненормальная беженка.
Она посмотрела на пса.
А он похож на узника концлагеря.
Дамиан свернулся рядом, и она прижалась к нему. Пёс лёг на бок, вытянул заднюю лапу и со вздохом положил голову ей на руку. Элизабет слегка потрепала его.
— Тебе тоже жестковато, да?
Пёс потянулся и быстро лизнул её в щеку.
— Всегда пожалуйста, — ответила она. Она была признательна ему даже за тепло, исходившее от его тела. — Ну что, мы сделали то, что должны были, правда же? И как угодно, но я заберу тебя у него. Мы сделаем это, малыш. Я не знаю, как, но сделаем.
На ум ей пришла строчка из любимой песни, и Элизабет горько улыбнулась: насколько уместны слова. Куда идти теперь, когда зайдёшь так далеко!
В утренней тиши она подумала об отце и дедушке и будто окаменела. Как могла её любовь к одному причинить вред другим — тем, кого она тоже любила? Она вспомнила слова язычницы Барбары, которая говорила, что добра или зла нет, есть только жизнь, и то, что хорошо для одного, для другого может обернуться неотвратимой болью.
Элизабет рухнула на землю и горько заплакала. Так и есть: её отец совершал огромное зло и все же делал много добра. Она причинила ему боль и все же сделала доброе дело для Дамиана. Нанесла огромный урон своей жизни и все же для собственной души совершила великое благо. Спасение Дамиана было правильным поступком, но потеря семьи ранила её. Добро и зло неразделимы, и выбор — лишь вопрос точки зрения, ни больше, ни меньше. Поэтому она рыдала, и ей хотелось одного — вернуться домой к отцу и сказать ему, как она его любит. Но она не могла, и это терзало ей душу. Дамиан, поражённый её горем, скулил и отчаянно пытался слизывать её слезы.
Элизабет пробовала уснуть, но не могла. Дрожащая и мокрая, она лежала, свернувшись вокруг тела пса на сырой земле. Уверенный вид собаки успокаивал её: она старалась защитить его, но и он защищал её тоже.
Когда наступило утро, воробьи и вьюрки запрыгали по сводам ветвей, подрагивая коричневыми хвостами, выводя мелодичные трели. Элизабет видела, что небо светлеет, и с интересом наблюдала, как восходящее солнце мягко расцвечивает сумрачные заросли.
Цвет, — подумала она, — это ежеутренний дар солнца.
Они пролежали в кустах весь день. Спать было слишком холодно и неудобно. Элизабет думала о том, что сделала Барбара, вернувшись домой и не найдя ни её, ни собаки. Встретили её около дома терпеливые полицейские или нет? Или только Севилл и его охотники? Что Барбара сказала Севиллу, если они встретились? Она бы дорого дала, чтобы это увидеть.
В ту ночь Элизабет истратила последние деньги, которые дал ей Том, купив ещё один пакет еды и немного воды. Сама она есть не хотела — это плохой признак, особенно после целого дня голодовки. Двое друзей устало потащились дальше в темноте, и Элизабет пришлось несколько раз отдыхать, присаживаясь на каменные заборы или бордюр. Она совсем ослабла и чувствовала себя ужасно. Болели голова и живот, мышцы ломило, её бросало то в жар, то в холод.
Они добрались до пустого, заброшенного мыса за полями фильтрации вскоре после восхода. Элизабет решила просить Тома о помощи. Другого выхода нет. Ему нужно будет достать для неё где-нибудь сухую одежду, обувь, затем вывезти из города и высадить достаточно далеко, чтобы она могла двигаться дальше автостопом без риска, что кто-нибудь опознает собаку. Том был её единственным шансом. Девушка изводила себя, представляя, что будет, если он откажется или, хуже того — от этой мысли у неё кровь стыла в жилах, — если он будет ждать её там с Севиллом? Прикоснувшись к мешочку на шее, она вспомнила о лососе, о его кровавой, ободранной морде. Эта рыба должна была сделать своё дело, и она продолжала двигаться. Одна в целом мире, рыба шла вперёд, встречая каждое новое препятствие без жалоб, без сомнений. Мысли о рыбе помогли, и Элизабет зашагала дальше.
Место, где она собиралась ждать Тома, оказалось искусственно созданной песчаной насыпью, выступающей в узкий залив. Безобразная смесь донного ила, тины, перегноя и обломков канализационных труб отпугивала рыбаков и случайных прохожих. Всю западную часть мыса занимал дровяной склад, заваленный огромными штабелями брёвен для отправки в Японию. Восточная сторона была пустынной, во время прилива от неё оставался только маленький пляж, а отлив обнажал длинную береговую линию. Дряхлые обветшалые доки, облепленные водорослями, постепенно гнили без присмотра. Идеальное место для укрытия, но она удивлялась, откуда о нем знал Том.
Когда взошло солнце, с моря накатил густой туман, воздух стал сырым, серым, холодным, он пах морской водой. Элизабет совсем окоченела, и сильная дрожь не отпускала её. Промокшая, вялая, с больной головой, она ни о чем не могла думать. Девушка огляделась, выбирая место, где можно провести день.
Восточная часть мало подходила для укрытия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113