Оттуда другим рейсом она собиралась добраться сначала до Лондона, а затем до Нью-Йорка.
Дэлия ясно представила свою мать в то яркое, солнечное утро – одной рукой придерживающую от порыва горячего ветра широкополую соломенную шляпу. В свои пятьдесят четыре года Тамара, демонстрируя все ту же ослепительную, как на рекламе зубной пасты, улыбку – результат безупречной работы дантиста еще в 1930 году, – была все так же вызывающе красива, как и тогда, в тридцатые годы, когда считалась признанной красавицей Голливуда. Завораживающий взгляд ее сверкающих изумрудных глаз, столь похожих на глаза самой Дэлии, в сочетании с высокими славянскими скулами и тщательно выщипанными ниточками дугообразных бровей делали ее самой заметной в толпе людей, собравшихся на эти трогательные и одновременно радостные проводы, и такой же театрально-выразительной, как в старых черно-белых фильмах с ее участием.
В течение всех этих одиннадцати лет, проведенных Дэлией вдали от дома, она с религиозной восторженностью смотрела ставшие классикой ленты с участием Тамары, как только представлялась такая возможность во время фестивалей старых фильмов или во время вечерних и ночных сеансов. Как завороженная она смотрела па экран, с трудом веря, что эта обольстительная сирена – ее мать. К тому времени, как на экране загоралась надпись «КОНЕЦ», ее всегда начинали терзать угрызения совести и охватывала сильнейшая тоска по дому, и ей хотелось вылететь в Израиль первым же рейсом, и провести как можно больше времени в кругу родных…
Дэлия почувствовала, что по телу разливается тепло, глаза засияли в предвкушении воссоединения с семьей, которое она столько раз откладывала и к которому, несмотря на это, не переставала так страстно стремиться.
Ее мысли с любовью переключились на отца. Каким удивительно красивым выглядел он в то утро, когда пришел ее проводить, в накрахмаленной рубашке цвета хаки с короткими рукавами и влажными пятнами под мышками, густыми, темными, вьющимися волосами на груди, выбивающимися через расстегнутый ворот. Он всегда держался очень уверенно, но за этой уверенностью скрывались внутренняя сила, непоколебимая вера в свою правоту и безграничная любовь к своей семье.
Генерал Дэни Бен-Яков, которого обожала и боготворила дочь, был не просто главой семьи. В свое время он был неутомимым борцом Хаганаха, сражающимся за подчинение Палестины неоперившемуся государству Израиль, а затем с отвагой ястреба, защищающего своих птенцов, охранял это самое дорогое, почти что святое сокровище, чтобы оно могло остаться оазисом еврейской свободы посреди постоянно бурлящего котла арабского Ближнего Востока. За время ее отсутствия он вышел в отставку, что, как ни странно, способствовало возрастанию его влияния: став штатским, но оставаясь самым стойким из местных патриотов, он презирал саму мысль о том, чтобы в тишине и покое наслаждаться жизнью, и охотно согласился стать консультантом при парламенте Израиля, быстро превратившись в одну из самых влиятельных и ярких политических фигур. Было обидно, что его, настоящее национальное достояние, мир знал прежде всего как человека, из-за любви к которому легендарная королева экрана Тамара покинула головокружительные сияющие высоты своей голливудской башни, любви, с самого начала имевшей под собой прочное основание, любви, выдержавшей все испытания и набирающей силы с каждым прожитым годом.
В мыслях Дэлии возник внушительный образ деда, самого Шмарии Боралеви. Деда – единственного из живущих на земле людей, который даже теперь вызывал детский страх и огромное уважение у своей утонченной двадцатидевятилетней внучки-кинозвезды. Уже тогда, в семьдесят два года, одноногий семейный патриарх был живой легендой – неофициально обожествленной, – сверхчеловеком, памятником той эпохи, когда погромы в гетто, находящемся под русской юрисдикцией и существовавшем со времен Екатерины Великой на территории восточной Польши и Украины, вынудили евреев искать спасения на необжитой и неприветливой Земле Обетованной. Сейчас дедушке должно быть… восемьдесят три? Неужели это правда? Да, и можно не сомневаться в том, что он по-прежнему пышет здоровьем.
Сколько Дэлия себя помнила, из всех членов ее выдающейся семьи ей легче всего было вызвать в своем воображении именно образ деда, независимо от того, где он находился в данный момент. Его искривленное, сухопарое тело с глубоко прорезанной морщинами кожей, задубевшей и черной от загара после десятилетий, проведенных под нещадно палящим солнцем, копна непокорных, выгоревших до белизны волос и длинная косматая борода придавали деду несколько устрашающий вид библейского пророка. Что не так уж далеко от истины, думала Дэлия с оттенком богохульства. Дед и в самом деле был своего рода пророком, уверенно предрекавшим Детям Израиля землю задолго до начала борьбы за нее. Слава о его подвигах разрослась до почти мифических размеров. Когда-то давно его любовно и почтительно прозвали «Шмарией-громовержцем», и прозвище осталось навсегда. Он по праву мог претендовать при жизни на место в анналах израильской истории наряду с такими великими людьми, как Хайм Вайзман и Давид Бен-Гурион, хотя постоянно и рычал, что не достоин их.
Только Ари Бен-Яков, ее высокий и красивый старший брат, такой же гордый израильтянин, как и она сама, пока еще не удостоился легендарного статуса.
«Но со временем так и будет, – благоговейно уверяла себя Дэлия. – Ари создан из той же крови и плоти, что и все мы, только пока еще у него не было возможности показать, на что он способен. Он из поздних цветов, но его час настанет. Он еще затмит всех нас».
Затем уголки ее ярко-оранжевых четко очерченных губ неодобрительно сжались, когда она вновь вспомнила о цели своего визита. Скоро она вновь соединится с Ари, но ненадолго. На горизонте маячила его свадьба, которая должна была состояться через два дня, и после нее Ари подхватит новобрачную, и они вдвоем умчатся куда-нибудь.
Она вздохнула. Одиннадцать лет разлуки закончились, рейс 1002 из Нью-Йорка прибыл в пункт назначения по расписанию, и она вернулась домой. Домой.
Какое чудесное слово. И все же… Ее охватил легкий страх. Действительно ли это место было ее домом? Или ее не было так долго и она сама так сильно изменилась, что оно покажется ей таким же чужим, как и мириады других мест на земном шаре, в которых она бывала?
Над креслом Дэлии склонился старший стюард.
– Добро пожаловать домой, мисс Боралеви, – радостным голосом произнес он на иврите. – Надеюсь, полет доставил вам удовольствие?
Она расстегнула ремни и подняла на него глаза.
– Да, благодарю вас. Он улыбнулся.
– Следуйте, пожалуйста, за мной, мы выпустим вас первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146
Дэлия ясно представила свою мать в то яркое, солнечное утро – одной рукой придерживающую от порыва горячего ветра широкополую соломенную шляпу. В свои пятьдесят четыре года Тамара, демонстрируя все ту же ослепительную, как на рекламе зубной пасты, улыбку – результат безупречной работы дантиста еще в 1930 году, – была все так же вызывающе красива, как и тогда, в тридцатые годы, когда считалась признанной красавицей Голливуда. Завораживающий взгляд ее сверкающих изумрудных глаз, столь похожих на глаза самой Дэлии, в сочетании с высокими славянскими скулами и тщательно выщипанными ниточками дугообразных бровей делали ее самой заметной в толпе людей, собравшихся на эти трогательные и одновременно радостные проводы, и такой же театрально-выразительной, как в старых черно-белых фильмах с ее участием.
В течение всех этих одиннадцати лет, проведенных Дэлией вдали от дома, она с религиозной восторженностью смотрела ставшие классикой ленты с участием Тамары, как только представлялась такая возможность во время фестивалей старых фильмов или во время вечерних и ночных сеансов. Как завороженная она смотрела па экран, с трудом веря, что эта обольстительная сирена – ее мать. К тому времени, как на экране загоралась надпись «КОНЕЦ», ее всегда начинали терзать угрызения совести и охватывала сильнейшая тоска по дому, и ей хотелось вылететь в Израиль первым же рейсом, и провести как можно больше времени в кругу родных…
Дэлия почувствовала, что по телу разливается тепло, глаза засияли в предвкушении воссоединения с семьей, которое она столько раз откладывала и к которому, несмотря на это, не переставала так страстно стремиться.
Ее мысли с любовью переключились на отца. Каким удивительно красивым выглядел он в то утро, когда пришел ее проводить, в накрахмаленной рубашке цвета хаки с короткими рукавами и влажными пятнами под мышками, густыми, темными, вьющимися волосами на груди, выбивающимися через расстегнутый ворот. Он всегда держался очень уверенно, но за этой уверенностью скрывались внутренняя сила, непоколебимая вера в свою правоту и безграничная любовь к своей семье.
Генерал Дэни Бен-Яков, которого обожала и боготворила дочь, был не просто главой семьи. В свое время он был неутомимым борцом Хаганаха, сражающимся за подчинение Палестины неоперившемуся государству Израиль, а затем с отвагой ястреба, защищающего своих птенцов, охранял это самое дорогое, почти что святое сокровище, чтобы оно могло остаться оазисом еврейской свободы посреди постоянно бурлящего котла арабского Ближнего Востока. За время ее отсутствия он вышел в отставку, что, как ни странно, способствовало возрастанию его влияния: став штатским, но оставаясь самым стойким из местных патриотов, он презирал саму мысль о том, чтобы в тишине и покое наслаждаться жизнью, и охотно согласился стать консультантом при парламенте Израиля, быстро превратившись в одну из самых влиятельных и ярких политических фигур. Было обидно, что его, настоящее национальное достояние, мир знал прежде всего как человека, из-за любви к которому легендарная королева экрана Тамара покинула головокружительные сияющие высоты своей голливудской башни, любви, с самого начала имевшей под собой прочное основание, любви, выдержавшей все испытания и набирающей силы с каждым прожитым годом.
В мыслях Дэлии возник внушительный образ деда, самого Шмарии Боралеви. Деда – единственного из живущих на земле людей, который даже теперь вызывал детский страх и огромное уважение у своей утонченной двадцатидевятилетней внучки-кинозвезды. Уже тогда, в семьдесят два года, одноногий семейный патриарх был живой легендой – неофициально обожествленной, – сверхчеловеком, памятником той эпохи, когда погромы в гетто, находящемся под русской юрисдикцией и существовавшем со времен Екатерины Великой на территории восточной Польши и Украины, вынудили евреев искать спасения на необжитой и неприветливой Земле Обетованной. Сейчас дедушке должно быть… восемьдесят три? Неужели это правда? Да, и можно не сомневаться в том, что он по-прежнему пышет здоровьем.
Сколько Дэлия себя помнила, из всех членов ее выдающейся семьи ей легче всего было вызвать в своем воображении именно образ деда, независимо от того, где он находился в данный момент. Его искривленное, сухопарое тело с глубоко прорезанной морщинами кожей, задубевшей и черной от загара после десятилетий, проведенных под нещадно палящим солнцем, копна непокорных, выгоревших до белизны волос и длинная косматая борода придавали деду несколько устрашающий вид библейского пророка. Что не так уж далеко от истины, думала Дэлия с оттенком богохульства. Дед и в самом деле был своего рода пророком, уверенно предрекавшим Детям Израиля землю задолго до начала борьбы за нее. Слава о его подвигах разрослась до почти мифических размеров. Когда-то давно его любовно и почтительно прозвали «Шмарией-громовержцем», и прозвище осталось навсегда. Он по праву мог претендовать при жизни на место в анналах израильской истории наряду с такими великими людьми, как Хайм Вайзман и Давид Бен-Гурион, хотя постоянно и рычал, что не достоин их.
Только Ари Бен-Яков, ее высокий и красивый старший брат, такой же гордый израильтянин, как и она сама, пока еще не удостоился легендарного статуса.
«Но со временем так и будет, – благоговейно уверяла себя Дэлия. – Ари создан из той же крови и плоти, что и все мы, только пока еще у него не было возможности показать, на что он способен. Он из поздних цветов, но его час настанет. Он еще затмит всех нас».
Затем уголки ее ярко-оранжевых четко очерченных губ неодобрительно сжались, когда она вновь вспомнила о цели своего визита. Скоро она вновь соединится с Ари, но ненадолго. На горизонте маячила его свадьба, которая должна была состояться через два дня, и после нее Ари подхватит новобрачную, и они вдвоем умчатся куда-нибудь.
Она вздохнула. Одиннадцать лет разлуки закончились, рейс 1002 из Нью-Йорка прибыл в пункт назначения по расписанию, и она вернулась домой. Домой.
Какое чудесное слово. И все же… Ее охватил легкий страх. Действительно ли это место было ее домом? Или ее не было так долго и она сама так сильно изменилась, что оно покажется ей таким же чужим, как и мириады других мест на земном шаре, в которых она бывала?
Над креслом Дэлии склонился старший стюард.
– Добро пожаловать домой, мисс Боралеви, – радостным голосом произнес он на иврите. – Надеюсь, полет доставил вам удовольствие?
Она расстегнула ремни и подняла на него глаза.
– Да, благодарю вас. Он улыбнулся.
– Следуйте, пожалуйста, за мной, мы выпустим вас первой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146