Кошачий дворец прямо по курсу.
Ленивой походкой Норман перешел на четную сторону Дарэм-авеню,
зная, что любой наблюдатель меньше обращает внимания на прохожих,
идущих по дальнему тротуару. Под наблюдателем подразумевалась (ее рожа
постоянно маячила перед глазами) черномазая бочка жира, снимок которой
он видел в газете. Норману казалось, что этот гигантский мешок с
кишками сидит у окна с мощным полевым биноклем в одной руке и
растаявшей плиткой сливочного шоколада "Меллоу Кримз" в другой. Он
чуть-чуть замедлил шаг. "Сигнал боевой тревоги, - напомнил он себе, -
они в полной боеготовности".
Это было большое панельное здание, гадкое в неудавшейся попытке
имитировать стиль викторианской эпохи, пережиток рубежа веков, три
этажа сплошного уродства. С фасада оно казалось узким, однако Норман
вырос в доме, мало отличавшемся от стоящего напротив, и готов был
поклясться, что оно тянется на весь квартал, до самой следующей улицы.
"Шлюха-шлюха здесь-здесь, шлюха-шлюха там-там, - мысленно
замурлыкал Норман на мотив старой детской песенки, стараясь не
убыстрить шаг, не изменить ленивую фланирующую походку, осторожно и
внимательно поедая глазами здание, но не одним взглядом-глотком, а
постепенно, разжевывая его по кусочкам. - Шлюха здесь, шлюха там,
всюду шлюхи-шлюхи". Это точно. Всюду шлюхи-шлюхи. Он почувствовал, как
застучал в висках знакомый молоточек нарастающей ярости, и вместе с
ним перед глазами встал обычный в последнее время образ, воплощавший
сейчас все, что он ненавидел: банковская кредитная карточка. Зеленая
банковская карточка, которую она осмелилась украсть. Зеленая карточка
не оставляла его теперь ни на секунду, она отражала все ужасы и
безумие его жизни - то, против чего восставал его разум; лица (матери,
например, белое, тестообразное и одновременно ехидное), которые
возникали порой в сознании, когда он валялся ночью на постели,
дожидаясь прихода сна, голоса, которые преследовали его в сновидениях.
Голос отца, например. "Иди-ка сюда, Норми. Мне надо сказать тебе
кое-что, и я хотел бы поговорить с тобой начистоту". Иногда такая
фраза предвещала побои. Иногда, если везло, а отец был пьян, дело
ограничивалось рукой, щупающей его мошонку.
Но сейчас все это неважно; важен только дом на другой стороне
улицы. Ему больше не удастся рассмотреть его так, как сейчас, и если
он упустит драгоценные секунды, копаясь в воспоминаниях о далеком
прошлом, кто тогда обезьяна?
Он находился прямо напротив здания. Узкая, уходящая вглубь
ухоженная лужайка, красивые клумбы с брызгами ярких весенних цветов по
обе стороны от длинного крыльца. В центре каждой клумбы возвышались
увитые диким виноградом металлические столбы. Однако вокруг черных
пластмассовых цилиндров, установленных на верхушках столбов, стебли
винограда были срезаны, и Норман знал почему: в темных коробках
прячутся телекамеры, с помощью которых можно наблюдать за прилегающей
частью улицы слева и справа от здания. Если кто-то в этот миг сидит
перед мониторами, он - или она - видит маленького черно-белого
человечка в бейсбольной кепке и темных очках, переходящего с одного
экрана на другой, шагающего неспешно на слегка согнутых в коленях
ногах, чтобы казаться ниже ростом.
Еще одна камера глядела на улицу со своего места над входной
дверью, которую нельзя отпереть ключом, ибо на ней нет обычной
замочной скважины: дубликат ключа слишком легко изготовить, замок
ничего не стоит открыть, если имеешь опыт обращения с отмычками. Нет,
на двери будет щель для карточки электронного замка или панель с
цифровыми клавишами; возможно, и то, и другое. И, разумеется,
дополнительные телекамеры с другой стороны здания.
Проходя мимо, Норман рискнул бросить еще один прощальный взгляд в
дворик сбоку от дома. Он увидел небольшой сад и двух шлюх в шортах,
втыкавших палки - подпорки для помидоров, решил он - в землю. Одна с
оливковой кожей и черными волосами, стянутыми в пучок на затылке. Не
тело, а динамитная шашка, на вид лет двадцать пять. Другая помоложе,
возможно, еще не достигшая совершеннолетия, одна из панковитых
потаскух с волосами, покрашенными в два цвета. Левое ухо младшей
скрывала большая повязка. Она была одета в психоделической расцветки
майку без рукавов, и на левом бицепсе Норман разглядел татуировку. С
такого расстояния трудно было судить, что именно изображено на ней,
однако он достаточно долго проработал в полиции, чтобы предположить
либо название модной рок-группы, либо неумело выполненный рисунок
марихуаны.
Неожиданно Норман увидел себя, перебегающего улицу, несмотря на
следящие за ним камеры; он представил, как хватает маленькую горячую
штучку с прической рок-звезды, как сжимает ее тонкую шею своей мощной
рукой, продвигаясь все выше, пока рука не упирается в нижнюю челюсть.
"Роуз Дэниелс, - говорит он второй шлюхе, красотке с темными волосами
и обалденной фигурой. - Тащи ее сюда, иначе я сверну этой соске шею,
как курице".
Это было бы замечательно, но он почти не сомневался, что Роуз в
борделе нет. В результате библиотечных изысканий он выяснил, что с
тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда Лео и Джессика
Стивенсон основали "Дочерей и сестер", услугами борделя
воспользовалось более трех тысяч женщин, и средний срок их пребывания
там не превышал четырех недель. Их довольно быстро вышвыривали на
улицу, где женщины вливались в толпы уже существующих источников или
переносчиков заразы, присоединялись к стаям мелких мошек. Может по
окончании срока обучения им даже вручали пластмассовые пенисы вместо
дипломов.
Нет, его Роуз почти наверняка покинула эту обитель лесбиянок и
пыхтит сейчас на какой-нибудь поганой работенке, которую подыскали для
нее подружки из борделя, и по ночам возвращается с работы в замшелую
конуру с клопами, которую нашли для нее они же. Хотя сучки из здания
напротив должны знать, где она, - адрес Роуз наверняка записан в
амбарной книге Стивенсон, а те две ковыряющиеся в огороде шлюхи,
возможно, даже заглядывали в тараканью ловушку, где ютится Роуз на
чашку чая и бисквитное печенье. Те, кто побывали у Роуз, наверняка
рассказали о визите тем, кто еще не успел навестить бывшую
сожительницу, потому что женщины так устроены. Легче убить их, чем
заставить замолчать.
Младшая из копавшихся в огороде лесбиянок, та, чьи волосы
напоминали флаг какой-то африканской страны, напугала Нормана - она
подняла голову, увидела его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168
Ленивой походкой Норман перешел на четную сторону Дарэм-авеню,
зная, что любой наблюдатель меньше обращает внимания на прохожих,
идущих по дальнему тротуару. Под наблюдателем подразумевалась (ее рожа
постоянно маячила перед глазами) черномазая бочка жира, снимок которой
он видел в газете. Норману казалось, что этот гигантский мешок с
кишками сидит у окна с мощным полевым биноклем в одной руке и
растаявшей плиткой сливочного шоколада "Меллоу Кримз" в другой. Он
чуть-чуть замедлил шаг. "Сигнал боевой тревоги, - напомнил он себе, -
они в полной боеготовности".
Это было большое панельное здание, гадкое в неудавшейся попытке
имитировать стиль викторианской эпохи, пережиток рубежа веков, три
этажа сплошного уродства. С фасада оно казалось узким, однако Норман
вырос в доме, мало отличавшемся от стоящего напротив, и готов был
поклясться, что оно тянется на весь квартал, до самой следующей улицы.
"Шлюха-шлюха здесь-здесь, шлюха-шлюха там-там, - мысленно
замурлыкал Норман на мотив старой детской песенки, стараясь не
убыстрить шаг, не изменить ленивую фланирующую походку, осторожно и
внимательно поедая глазами здание, но не одним взглядом-глотком, а
постепенно, разжевывая его по кусочкам. - Шлюха здесь, шлюха там,
всюду шлюхи-шлюхи". Это точно. Всюду шлюхи-шлюхи. Он почувствовал, как
застучал в висках знакомый молоточек нарастающей ярости, и вместе с
ним перед глазами встал обычный в последнее время образ, воплощавший
сейчас все, что он ненавидел: банковская кредитная карточка. Зеленая
банковская карточка, которую она осмелилась украсть. Зеленая карточка
не оставляла его теперь ни на секунду, она отражала все ужасы и
безумие его жизни - то, против чего восставал его разум; лица (матери,
например, белое, тестообразное и одновременно ехидное), которые
возникали порой в сознании, когда он валялся ночью на постели,
дожидаясь прихода сна, голоса, которые преследовали его в сновидениях.
Голос отца, например. "Иди-ка сюда, Норми. Мне надо сказать тебе
кое-что, и я хотел бы поговорить с тобой начистоту". Иногда такая
фраза предвещала побои. Иногда, если везло, а отец был пьян, дело
ограничивалось рукой, щупающей его мошонку.
Но сейчас все это неважно; важен только дом на другой стороне
улицы. Ему больше не удастся рассмотреть его так, как сейчас, и если
он упустит драгоценные секунды, копаясь в воспоминаниях о далеком
прошлом, кто тогда обезьяна?
Он находился прямо напротив здания. Узкая, уходящая вглубь
ухоженная лужайка, красивые клумбы с брызгами ярких весенних цветов по
обе стороны от длинного крыльца. В центре каждой клумбы возвышались
увитые диким виноградом металлические столбы. Однако вокруг черных
пластмассовых цилиндров, установленных на верхушках столбов, стебли
винограда были срезаны, и Норман знал почему: в темных коробках
прячутся телекамеры, с помощью которых можно наблюдать за прилегающей
частью улицы слева и справа от здания. Если кто-то в этот миг сидит
перед мониторами, он - или она - видит маленького черно-белого
человечка в бейсбольной кепке и темных очках, переходящего с одного
экрана на другой, шагающего неспешно на слегка согнутых в коленях
ногах, чтобы казаться ниже ростом.
Еще одна камера глядела на улицу со своего места над входной
дверью, которую нельзя отпереть ключом, ибо на ней нет обычной
замочной скважины: дубликат ключа слишком легко изготовить, замок
ничего не стоит открыть, если имеешь опыт обращения с отмычками. Нет,
на двери будет щель для карточки электронного замка или панель с
цифровыми клавишами; возможно, и то, и другое. И, разумеется,
дополнительные телекамеры с другой стороны здания.
Проходя мимо, Норман рискнул бросить еще один прощальный взгляд в
дворик сбоку от дома. Он увидел небольшой сад и двух шлюх в шортах,
втыкавших палки - подпорки для помидоров, решил он - в землю. Одна с
оливковой кожей и черными волосами, стянутыми в пучок на затылке. Не
тело, а динамитная шашка, на вид лет двадцать пять. Другая помоложе,
возможно, еще не достигшая совершеннолетия, одна из панковитых
потаскух с волосами, покрашенными в два цвета. Левое ухо младшей
скрывала большая повязка. Она была одета в психоделической расцветки
майку без рукавов, и на левом бицепсе Норман разглядел татуировку. С
такого расстояния трудно было судить, что именно изображено на ней,
однако он достаточно долго проработал в полиции, чтобы предположить
либо название модной рок-группы, либо неумело выполненный рисунок
марихуаны.
Неожиданно Норман увидел себя, перебегающего улицу, несмотря на
следящие за ним камеры; он представил, как хватает маленькую горячую
штучку с прической рок-звезды, как сжимает ее тонкую шею своей мощной
рукой, продвигаясь все выше, пока рука не упирается в нижнюю челюсть.
"Роуз Дэниелс, - говорит он второй шлюхе, красотке с темными волосами
и обалденной фигурой. - Тащи ее сюда, иначе я сверну этой соске шею,
как курице".
Это было бы замечательно, но он почти не сомневался, что Роуз в
борделе нет. В результате библиотечных изысканий он выяснил, что с
тысяча девятьсот семьдесят четвертого года, когда Лео и Джессика
Стивенсон основали "Дочерей и сестер", услугами борделя
воспользовалось более трех тысяч женщин, и средний срок их пребывания
там не превышал четырех недель. Их довольно быстро вышвыривали на
улицу, где женщины вливались в толпы уже существующих источников или
переносчиков заразы, присоединялись к стаям мелких мошек. Может по
окончании срока обучения им даже вручали пластмассовые пенисы вместо
дипломов.
Нет, его Роуз почти наверняка покинула эту обитель лесбиянок и
пыхтит сейчас на какой-нибудь поганой работенке, которую подыскали для
нее подружки из борделя, и по ночам возвращается с работы в замшелую
конуру с клопами, которую нашли для нее они же. Хотя сучки из здания
напротив должны знать, где она, - адрес Роуз наверняка записан в
амбарной книге Стивенсон, а те две ковыряющиеся в огороде шлюхи,
возможно, даже заглядывали в тараканью ловушку, где ютится Роуз на
чашку чая и бисквитное печенье. Те, кто побывали у Роуз, наверняка
рассказали о визите тем, кто еще не успел навестить бывшую
сожительницу, потому что женщины так устроены. Легче убить их, чем
заставить замолчать.
Младшая из копавшихся в огороде лесбиянок, та, чьи волосы
напоминали флаг какой-то африканской страны, напугала Нормана - она
подняла голову, увидела его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168