Кругом целыми стаями слонялись собаки и еще какая-то непонятная живность. Один из членов парламента был даже с совой на поводке, и притом жирнющей. Часть бумаг была почему-то разложена не только на столе у спикера, но и на полу перед этим столом. «Чтобы Евангелие цвело во всем его блеске и чистоте, как теперь принято выражаться, – издевательски говорил кто-то, – вовсе не нужны такие жестокие казни». «У вас такой вид, Флитвуд, словно вы уже обрели спасение и теперь свысока поглядываете на других», – пошутил Кромвель, пробираясь за его спиной к своему креслу. Флитвуд перекосился. Позади заседающих было огромное окно. Лавки поднимались амфитеатром. Именно там, в Палате общин, Гвидион вынырнул из тихой задумчивости и высказал предположение:
– Может быть, Змейк хотел спасти Кэмпбеллу жизнь? Просто он по каким-то причинам не мог этого обнаружить. Я… почти уверен в этом, потому что… потому что у него доброе сердце.
– А по-моему, Змейк готов был выбросить Кэмпбелла хоть в мусорный ящик. Знаешь, чтобы твой акт милосердия так мерзко выглядел, надо быть поистине великим человеком, – отозвался Ллевелис.
На стене справа от них висела не очень искусная картина, от которой, однако, если долго к ней присматриваться, со временем делалось не по себе. Там изображено было очень большое дерево, под которым паслись жирные овечки. Пас их пастушок, с лицом, сильно напоминающим Кромвеля, и с посохом.
– А посох он держит так, как будто собирается сейчас поддать какой-нибудь овце, – заметил Ллевелис, и тут его осенило. – О Боже! А развесистое дерево – это олива.
– Почему? – не понял Гвидион, поглощенный своими горькими мыслями.
– Потому что он Оливер .
– Э?..
– А ты еще вон туда посмотри, – предложил Ллевелис.
На второй стене была еще более безобразная, но менее аллегоричная картина. Это был опять же Кромвель, в железном облачении, в одной руке – Библия, в другой – жезл. Над головой у него летал откормленный голубь. В клюве у голубя была ветвь; в видовой принадлежности ветви Гвидион с Ллевелисом уже не сомневались.
– Гораздо лучше было бы сделать Кромвеля в виде статуи, – рассудил Ллевелис. – Он должен стоять в величественной позе и указывать всем на дверь. А у ног его… ты видишь? – вернулся он к картине.
– Он попирает кого-то ногами, – сказал Гвидион, силясь разглядеть, в чем там дело. – Какую-то женщину с хвостом. Видимо, этому есть какое-то объяснение, – призвал он на помощь здравый смысл. – Погоди… может быть, даже это не женщина… а мужчина… но кто-то с хвостом.
– Ну, это да. А еще ниже-то, совсем у него под ногами… ты видишь? – не отставал Ллевелис.
У ног железнокованного Кромвеля обретались мелкие людишки, ужасно мелкие.
– Много мелких человечков, – прошептал Ллевелис.
Потом они принялись рассматривать людей в парламенте.
– Не думал, что эти штаны у них так резко заканчиваются, – простодушно прошептал Гвидион.
– А на нас-то что надето? – напомнил Ллевелис. – Нас-то Курои в какие, по-твоему, штаны облачил?
– Да, действительно, – сказал Гвидион, опуская взгляд на собственные штаны. – Слушай, а почему все без париков? Я всегда думал, что в XVII веке…
– Да, но не при Кромвеле, – путем некоторого напряжения вспомнил Ллевелис. – Пуританское же правление. Парики запрещались, но длинные волосы разрешались, просто считалось неприличным чересчур за ними ухаживать: слишком часто мыть или еще что-нибудь такое.
Тем временем внизу началось заседание парламента. Зал очистили от собак и прозвонили в колокольчик, но дела как-то быстро пошли вкось и вкривь. Не успел спикер объявить, какое сегодня число, на что очень рассчитывал Ллевелис, как слушание было прервано приходом каких-то крайне неприглядно одетых людей. Поднялся шум, кто-то кого-то отталкивал.
– Вы не должны здесь находиться, вы нарушаете неприкосновенность парламента! – кричал кто-то.
Навстречу оборванцам вышел офицер мушкетеров, обязанных поддерживать порядок в зале, и спросил:
– Что вы здесь делаете?
– Мы ищем Господа, – был ответ.
– Поищите его где-нибудь в другом месте. Не видите, его здесь нет? – дружески посоветовал офицер.
Новоприбывшие не успокаивались и продолжали протискиваться к столу спикера. Между скамьями и столом, где сидел спикер, была деревянная перегородка, похожая на прилавок. Они перелезли через перегородку и подступили к Кромвелю поближе. Кромвель отшатнулся от них.
К этому времени стало ясно, что это просители. Из их собственных выкриков следовало, что они выступают от имени народа, а из выражения лица Кромвеля – что то ли он их народом не считает, то ли он не очень хорошего мнения о народе в целом.
Просители велели одному из своих зачитать бумагу. Слова были слышны и наверху.
– «Мы, веря в вашу искренность, избрали вас в качестве наших поверенных и защитников, и вы, призывая Бога в свидетели, клялись со слезами на глазах не обмануть нашего доверия. Мы предоставили в ваше распоряжение то немногое, чем владели, и вы ограбили и разорили нас. Мы доверили вам свою свободу, и вы поработили нас, мы доверили вам свою жизнь, и вы убиваете и истязаете нас ежедневно».
Пока все это звучало под сводами зала парламента, Кромвель не раз и не два оборачивался на Змейка. Змейк сидел безучастно.
– Слушай, это известный очень какой-то документ, знаменитый. Это исторический день какой-то, – зашептал Ллевелис. – Помнишь: просители, петиция…
Внизу стоял гул от многих голосов.
– Вглядитесь внимательно в наши лица; попробуйте жить, как мы, на два пенса в день!..
Кромвель в очередной раз обернулся взглянуть на Змейка, как бы ища поддержки. Змейк кивнул ему.
– Довольно. Я положу этому конец, – вскричал Кромвель, сбежал с возвышения, выхватил кинжал и ударил им читавшего петицию. Тот упал. – Я отучу этих мерзавцев устраивать здесь погромы! Смерть…
– Боже мой! Это знаменитый день, точно. Это… это… 12 июля 1653 года! Травля собаками просителей в парламенте!.. Там же был и голод, и тяжелое положение, и действительно пришли люди с отчаяния!.. – потерянно говорил Гвидион, перегибаясь через балюстраду и стараясь разглядеть, что сталось с упавшим.
Змейк стоял, наблюдая за происходящим с некоторого расстояния. Затем он поднялся, легким шагом пересек возвышение вроде кафедры, спрыгнул с невысокого края и встал у Кромвеля за спиной. Затем появились собаки, явно ища, чем они могут быть полезны лорду-протектору, и подтверждая, что Гвидион помнит правильно.
– Я… совершенно не боюсь собак, – деревянным голосом сказал Ллевелис. – Но…
– Гоните вон весь этот сброд, – Кромвель слабо протянул руку вперед, указывая на жертв. Затем он пошатнулся. Змейк твердо взял его под руку и повлек прочь, попутно говоря ему что-то на ухо, и то, как Кромвель вис на нем, наводило на мысль, что без Змейка он, скорее всего, не может ступить ни шагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115
– Может быть, Змейк хотел спасти Кэмпбеллу жизнь? Просто он по каким-то причинам не мог этого обнаружить. Я… почти уверен в этом, потому что… потому что у него доброе сердце.
– А по-моему, Змейк готов был выбросить Кэмпбелла хоть в мусорный ящик. Знаешь, чтобы твой акт милосердия так мерзко выглядел, надо быть поистине великим человеком, – отозвался Ллевелис.
На стене справа от них висела не очень искусная картина, от которой, однако, если долго к ней присматриваться, со временем делалось не по себе. Там изображено было очень большое дерево, под которым паслись жирные овечки. Пас их пастушок, с лицом, сильно напоминающим Кромвеля, и с посохом.
– А посох он держит так, как будто собирается сейчас поддать какой-нибудь овце, – заметил Ллевелис, и тут его осенило. – О Боже! А развесистое дерево – это олива.
– Почему? – не понял Гвидион, поглощенный своими горькими мыслями.
– Потому что он Оливер .
– Э?..
– А ты еще вон туда посмотри, – предложил Ллевелис.
На второй стене была еще более безобразная, но менее аллегоричная картина. Это был опять же Кромвель, в железном облачении, в одной руке – Библия, в другой – жезл. Над головой у него летал откормленный голубь. В клюве у голубя была ветвь; в видовой принадлежности ветви Гвидион с Ллевелисом уже не сомневались.
– Гораздо лучше было бы сделать Кромвеля в виде статуи, – рассудил Ллевелис. – Он должен стоять в величественной позе и указывать всем на дверь. А у ног его… ты видишь? – вернулся он к картине.
– Он попирает кого-то ногами, – сказал Гвидион, силясь разглядеть, в чем там дело. – Какую-то женщину с хвостом. Видимо, этому есть какое-то объяснение, – призвал он на помощь здравый смысл. – Погоди… может быть, даже это не женщина… а мужчина… но кто-то с хвостом.
– Ну, это да. А еще ниже-то, совсем у него под ногами… ты видишь? – не отставал Ллевелис.
У ног железнокованного Кромвеля обретались мелкие людишки, ужасно мелкие.
– Много мелких человечков, – прошептал Ллевелис.
Потом они принялись рассматривать людей в парламенте.
– Не думал, что эти штаны у них так резко заканчиваются, – простодушно прошептал Гвидион.
– А на нас-то что надето? – напомнил Ллевелис. – Нас-то Курои в какие, по-твоему, штаны облачил?
– Да, действительно, – сказал Гвидион, опуская взгляд на собственные штаны. – Слушай, а почему все без париков? Я всегда думал, что в XVII веке…
– Да, но не при Кромвеле, – путем некоторого напряжения вспомнил Ллевелис. – Пуританское же правление. Парики запрещались, но длинные волосы разрешались, просто считалось неприличным чересчур за ними ухаживать: слишком часто мыть или еще что-нибудь такое.
Тем временем внизу началось заседание парламента. Зал очистили от собак и прозвонили в колокольчик, но дела как-то быстро пошли вкось и вкривь. Не успел спикер объявить, какое сегодня число, на что очень рассчитывал Ллевелис, как слушание было прервано приходом каких-то крайне неприглядно одетых людей. Поднялся шум, кто-то кого-то отталкивал.
– Вы не должны здесь находиться, вы нарушаете неприкосновенность парламента! – кричал кто-то.
Навстречу оборванцам вышел офицер мушкетеров, обязанных поддерживать порядок в зале, и спросил:
– Что вы здесь делаете?
– Мы ищем Господа, – был ответ.
– Поищите его где-нибудь в другом месте. Не видите, его здесь нет? – дружески посоветовал офицер.
Новоприбывшие не успокаивались и продолжали протискиваться к столу спикера. Между скамьями и столом, где сидел спикер, была деревянная перегородка, похожая на прилавок. Они перелезли через перегородку и подступили к Кромвелю поближе. Кромвель отшатнулся от них.
К этому времени стало ясно, что это просители. Из их собственных выкриков следовало, что они выступают от имени народа, а из выражения лица Кромвеля – что то ли он их народом не считает, то ли он не очень хорошего мнения о народе в целом.
Просители велели одному из своих зачитать бумагу. Слова были слышны и наверху.
– «Мы, веря в вашу искренность, избрали вас в качестве наших поверенных и защитников, и вы, призывая Бога в свидетели, клялись со слезами на глазах не обмануть нашего доверия. Мы предоставили в ваше распоряжение то немногое, чем владели, и вы ограбили и разорили нас. Мы доверили вам свою свободу, и вы поработили нас, мы доверили вам свою жизнь, и вы убиваете и истязаете нас ежедневно».
Пока все это звучало под сводами зала парламента, Кромвель не раз и не два оборачивался на Змейка. Змейк сидел безучастно.
– Слушай, это известный очень какой-то документ, знаменитый. Это исторический день какой-то, – зашептал Ллевелис. – Помнишь: просители, петиция…
Внизу стоял гул от многих голосов.
– Вглядитесь внимательно в наши лица; попробуйте жить, как мы, на два пенса в день!..
Кромвель в очередной раз обернулся взглянуть на Змейка, как бы ища поддержки. Змейк кивнул ему.
– Довольно. Я положу этому конец, – вскричал Кромвель, сбежал с возвышения, выхватил кинжал и ударил им читавшего петицию. Тот упал. – Я отучу этих мерзавцев устраивать здесь погромы! Смерть…
– Боже мой! Это знаменитый день, точно. Это… это… 12 июля 1653 года! Травля собаками просителей в парламенте!.. Там же был и голод, и тяжелое положение, и действительно пришли люди с отчаяния!.. – потерянно говорил Гвидион, перегибаясь через балюстраду и стараясь разглядеть, что сталось с упавшим.
Змейк стоял, наблюдая за происходящим с некоторого расстояния. Затем он поднялся, легким шагом пересек возвышение вроде кафедры, спрыгнул с невысокого края и встал у Кромвеля за спиной. Затем появились собаки, явно ища, чем они могут быть полезны лорду-протектору, и подтверждая, что Гвидион помнит правильно.
– Я… совершенно не боюсь собак, – деревянным голосом сказал Ллевелис. – Но…
– Гоните вон весь этот сброд, – Кромвель слабо протянул руку вперед, указывая на жертв. Затем он пошатнулся. Змейк твердо взял его под руку и повлек прочь, попутно говоря ему что-то на ухо, и то, как Кромвель вис на нем, наводило на мысль, что без Змейка он, скорее всего, не может ступить ни шагу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115