– Да, теперь я понимаю, почему лапидарные надписи называются лапидарными, – сказал Ллевелис. – Это беда какая-то.
Но сознание того, что он нашел изображение Миаха, с ученическим видом стоявшего плечом к плечу с Мак Кехтом, не дало ему долго сожалеть о бездарном характере надписи. Он взял громадный лист кальки, сделал прорись, чмокнул на радостях святого Коллена и улетучился из камнехранилища.
После визита в камнехранилище Ллевелис взбежал, запыхавшись, на башню, собираясь сразить Гвидиона вновь добытыми сведениями, но Гвидион, сам того не желая, поразил его гораздо сильнее: он препарировал в то время лягушку, устроил перерыв и, как прирожденный медик, не смущаясь обстановкой, с аппетитом налегал на завтрак.
Ллевелис, подойдя, уставился на него с таким ужасом в глазах, что Гвидион счел нужным ответить на этот немой вопрос:
– Рукою правой я держу лягушку, – с достоинством пояснил он, – а левою рукой я вафлю ем.
Этим он хотел дать понять, что еще не потерял представления о нормах гигиены.
– Да ну тебя! – в сердцах сказал Ллевелис. Он развернул свою кальку и пристроил ее так, чтобы на нее падал свет от очага. На нижнем барельефе среди толпы присутствовали все те же лица. Нуаду сидел на троне. Мак Кехт был без инструментов, но с мечом.
Надпись над вторым барельефом уничтожила все надежды Ллевелиса на оправдание Мак Кехта в этой истории; по камню шла глубоко врезанная строка: «И в тот раз Диан Кехт убил Миаха, хотя это было нелегко».
Ллевелис так увлеченно хмыкал, изучая барельеф, что Гвидион постепенно тоже заинтересовался проблемой. Как человек с недюжинными познаниями в медицине он первым обратил внимание на то, что у Нуаду на верхнем барельефе начисто отсутствует правая рука.
* * *
Сюань-цзан устроился на первой ступени лестницы, тщательно растер палочку туши, отлитую в форме дракона, достал из футляра кисточку и стал писать на куске шелка иероглиф «ци» почерком цаошу, так как неважно себя чувствовал, а, как известно, если смотреть на каллиграфически начертанный иероглиф «ци», любая болезнь постепенно пройдет.
Афарви, едва дыша, смотрел ему через плечо, пристроившись несколькими ступеньками выше. Сюань-цзан закончил свой иероглиф и смотрел на него, пока ему не стало лучше. Тогда он обернулся через плечо и протянул кисть Афарви.
– Возьмите, – предложил Сюань-цзан. – Я научу вас правильно держать ее и покажу, как писать иероглифы «и», «эр», «cань».
Афарви молча помотал головой.
– Вы не можете, или не хотите, или вы издеваетесь надо мной? – притворно рассердился наконец Сюань-цзан.
– Я хочу, видит Бог… Но за этими иероглифами последуют другие… Эта гора громоздится до небес, – где мне взойти на нее! Я… я не могу похвастать способностями, – сказал Афарви и ужаснулся тому, какого размера слезы наворачиваются ему на глаза. – Вы только потеряете со мною время, дорогой наставник. Не лучше ли мне не переступать порога храма, если я никогда не подойду к алтарю?
Сюань-цзан посмотрел на него искоса и сказал:
– Остался фут единый,
Но так мешают дождь и ветер,
Что не подняться мне на эти
Лушаньские вершины.
И чудится в ненастье,
Что там в тумане туч, в пещерах,
Еще живут монахи эры
Былых шести династий.
– Кто это написал? – разволновался Афарви.
– Цянь Ци, – сказал Сюань-цзан, поднимаясь, и скрылся за воротами своей башни.
* * *
На седьмом курсе история Британии перетекала в археологию, и семикурсники проходили археологическую практику под присмотром Мерлина прямо в школе. Мерлин выделил им место во дворе западной четверти и дал указание копать. С тех пор он только изредка захаживал посмотреть, как подвигаются дела. Дела подвигались не слишком ходко. В основном старшим студентам приходилось двигать отвал, но Мерлин уверял их, что именно этим и приходится заниматься настоящим археологам большую часть жизни. Дело в том, что начиная копать, археологи поначалу выбрасывают землю из раскопа в одну, произвольно выбранную сторону, и накидывают этой земли огромную гору. Впоследствии неизменно оказывается, что интересующий их культурный слой уходит именно под этот отвал. Дальше им остается только снять пиджаки, сдернуть через голову свитера и, поплевав на руки, двигать отвал. Мерлин уверял, что он еще не встречал археологов, которые с самого начала поместили бы отвал столь удачно, чтобы с ним больше не пришлось возиться.
Пододвинув слегка отвал, старшекурсники на шестую неделю раскопок на глазах обрадованных младших студентов выкопали огромный глиняный сосуд с коническим донышком, размером внутри с небольшую комнату. Неизвестно откуда возникший Мерлин пояснил, что сосуд греческий, называется пифос, предназначен для хранения вина и масла и должен вкапываться в землю для устойчивости. Появившийся здесь же Дион Хризостом провозгласил, что сосуд вкапывать в землю вовсе не следует, а напротив – надо положить его на бок, и он лично будет в нем жить, подобно великому кинику Диогену Синопскому, который жил в точно таком же пифосе, выказывая презрение ко всему миру. Подошедший при этих словах Орбилий Плагосус заметил, что если Дион намерен выказывать презрение ко всему миру, то ему придется лишить себя общества поэтов и музыкантов, не мыться, не бриться, проповедовать воздержание и в особенности отказаться от паштета из соловьиных языков, который он так любит. И никакого фалернского. Дион завопил, что фалернское – страшная дрянь, что пьет он исключительно хиосское или родосское, что по своим взглядам он всегда был ближе к неоплатоникам и даже, пожалуй, склоняется иногда к Древней Стое. Орбилий Плагосус бесцеремонно заметил, что к Древней Стое Дион склоняется, видимо, тогда, когда ему случается съесть лишнего и его пучит, и что, кстати, настоящие стоики тоже не отличались тягой к излишествам. Тогда Дион исхитрился и, сплетя замысловатый софизм, объявил себя последователем киренаиков, после чего забрался все-таки в пифос и гулко, со своеобразным эхом, сообщил оттуда, что отныне все уроки греческого языка будет вести из недр этого вместительного сосуда. После этого пришел Тарквиний Змейк, заглянул в пифос и негромко сказал:
– Не думайте, Дион, что на ваше место не найдется желающих, когда вас уволят.
– Британия далекая!.. Кто сюда поедет? – донеслось из пифоса.
– Тиртей поедет, – вкрадчиво отвечал Змейк, стоя у входа в сосуд.
Пифос разразился хохотом.
– О, он, конечно, поэт и талантлив невероятно, но вот учить!.. Все у него будете распевать хором и маршировать в фаланге!..
После этого Змейк прекратил спор и выкурил Диона из сосуда с помощью бертолетовой соли, красного фосфора и еще двух-трех несложных пиротехнических средств. Сосуд был отдан в хозяйство хлебопечкам.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115