Все
чаще крупные гангстерские шайки на воле попадали под протекторат
ржавых урок, исправно отстегивая им "на общак" долю прибылей. А
это были весьма крупные суммы, налетами таких не заработать и в
трамвае не украсть. Урки -- тоже люди, кому не хочется гулять по
кабакам на размер души, не глядя в прейскуранты, раскатывать в
роскошных лимузинах с шикарными шлюхами, снимать дорогие номера в
гостиницах на любых курортах планеты? И многие ржавые не
удержались от соблазна -- зажили широко и с песнями. Уже прошли в
крупных городах локальные сходняки, где урки сами себе разрешили
иметь семью и собственность, в виде домов, автомобилей и долевого
участия в фирмах. Появились и "недоспелки", богатые
гангстера-уголовники, возведенные в "пробу" без соответствующего
горнила, в виде многолетних отсидок и зонных битв за авторитет.
Но за колючей проволокой все еще царила старая урочья генерация,
которой вовсе не были по душе нравы новых ребятишек и их
привязанность к большим деньгам и сытной жизни. Назревал раскол,
где одни урки с презрением относились к образу действий других.
Именно этой ситуацией Гек и воспользовался. Правильные урки
Сюзеренского централа сообща пустили на зоны маляву, в которой
жестко осудили недоспелков и тех, кто видимо за большие "бабки"
давал им рекомендации. Обновленные же, к этому времени набравшие
множество влиятельных сторонников, издали контрмаляву, в которой
ставили под сомнение дееспособность авторитетнейших, но
оторванных от действительности урок старого образца... Гек
разослал по зонам свою.
"... а в нашем Доме порядки должны быть одни для всех. Благо
арестантское должно помогать людям, а не б...м обоих полов.
Дельфинчика знаю не понаслышке и его суждениям верю. И Слон и
Лунь -- только хорошее могу о них сказать, поскольку их понятия
правильны, без гнили. А что касается деятелей, типа Амазоны,
Торча, Полуторного Фила -- я таких урок не знаю и их язычки для
меня -- звук пустой. Баклажан, отсидевший два года за хулиганку
-- это еще не урка, нет. И в наших краях, и на воле никто еще не
слыхивал, что доброго сделали они для Дома, кого они обогрели и
кому помогли. Пусть поднимутся к нам, да покажут себя, чем они от
скуржавых или от меди отличаются, тогда и поговорим. А обывателей
пугать, да газетчикам позировать -- любой дурак сумеет.
Бродягам на Крытую Маму персональный привет.
Стивен Ларей."
Слово Кромешника хоть и не поставило точку в идеологическом
споре, но обеспечило значительный перевес уркам старого зонного
уклада, что те не понимать не могли. Кое-кто из них пытался все
же поставить вопрос о последнем Ване, де мол надо вызвать его на
правилку, да пусть объяснится и докажет, да еще надо посмотреть,
какой он там Ван... Но это так, вяло и для понта: любой урка
знал, что неподсуден, пока ему не "предъявят" его товарищи и не
докажут это на сходняке, в присутствии всех. А за Лареем никто не
знал никаких огрехов, только фантастические небыли, а главное --
былины во славу арестантского мира. И на сходняк его не имеют
права вызывать, поскольку он -- другой пробы, причем высшей. А
он в свою очередь имеет право не отвечать на их предъявы, но не
имеет права голоса на их сходняках, хотя присутствовать и
советовать может, если общество разрешит. И новые правила он
устанавливать не может, поскольку не бывает сходки из одного
человека, а других ванов нет на белом свете и новые не появятся.
Зато он может оспорить и не признать эдикты ржавой сходки,
поскольку его сан дает ему пожизненное право и обязанность --
хранить, толковать и держать в чистоте заветы арестантского мира,
сформированные многими поколениями сидельцев страны Бабилон.
Теоретически можно было бы объявить его самозванцем, но
позориться подобной гнилухой, а вдобавок ссориться с признавшими
его Дельфинчиком, Лунем, Ширкой и другими столпами уголовного
мира, стариками и молодежью, не говоря уже о самом Кромешнике и
его людях -- желающих не нашлось.
Кстати, в ту же пору он встретился и навсегда попрощался с Чомбе.
Ему пришлось для этого побывать в межзонной больничке, где Чомбе
в свои сорок неполных лет умирал от туберкулеза. Гек организовал
для него и себя отдельную палату и ночью открылся ему. Полуслепой
Чомбе все не мог поверить, что сказочный Кромешник и Гек Малек --
это одно и то же, долго трогал лицо Гека, а потом тихо
заплакал... Проговорили всю ночь. Наутро Чомбе попил через силу
чаю, обнял Гека и попросил оставить его одного: "...сам уйду, что
мучиться. Не хочу, чтобы кто-то видел, да и псам на тебя зацепки
не будет...". Гек в последний раз стиснул друга за худые плечи и
отчалил. В тот же вечер Чомбе вскрыл себе вены на руках и ногах.
Последствий ни для кого не было -- все равно он был сактирован
подчистую и не принадлежал в тот момент ни одному земному
ведомству. Но дело свое он сделал: перед смертью послал маляву, в
которой также признавал и поддерживал Ларея. А его голос очень
много значил для правильных урок.
Потребность в мирном сосуществовании и взаимодействии, таким
образом, становилось неизбежной, оставалось только выработать
соответствующие правила, но и этого не понадобилось: де-факто они
уже сложились и не противоречили арестантскому уложению и законам
обеих проб.
Так уж случилось, что невероятные легенды о последнем Ване
получили еще одно подтверждение. Причиной послужило принятое
когда-то Геком лицо Джеза Тинера и архивы, им же захваченные во
время побега и осевшие в секретном логове Ванов. Ржавые решили
снять свое проклятие, распечатать "Эльдорадо", послав для этой
цели одного из своих старейшин, Ричи Самоеда. Эту кликуху он
получил за то, что еще в молодости, сидя на той, еще "доатомной"
зоне, проиграл в карты левое ухо, сам его отрезал и якобы съел.
(На самом деле он закопал его недалеко от колючки за бараком,
похоронил, так сказать, но неизвестно кем пущенная шутка
прижилась и Ричи уже никому ничего не мог доказать. А ведь его и
прихватили той ночью, сразу после "похорон", и ухо злополучное
нашли, иначе тянуть бы ему три добавочных года за попытку к
побегу, но тщетно -- съел он свое ухо и погоняло поменял: был
Дымок, а стал Самоед. С этой кличкой его и в пробу возвели.)
Ричи прибыл не один, с ним вместе причалили к берегу "Эльдорадо"
еще трое полноправных ржавых урок, а с ними пристяжь, четверо
подающих надежды нетаков. Кроме Самоеда все они были молоды, от
двадцати с небольшим до тридцати, в то время как Самоед давно уже
разменял седьмой десяток. Он был не по-стариковски шустр и
отличался цепким и жестоким умом. Миновали те времена, когда он
сам махал пером в кровавых разборках, но и сегодня по его слову
на правильных зонах молодежь вершила суд и расправу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129
чаще крупные гангстерские шайки на воле попадали под протекторат
ржавых урок, исправно отстегивая им "на общак" долю прибылей. А
это были весьма крупные суммы, налетами таких не заработать и в
трамвае не украсть. Урки -- тоже люди, кому не хочется гулять по
кабакам на размер души, не глядя в прейскуранты, раскатывать в
роскошных лимузинах с шикарными шлюхами, снимать дорогие номера в
гостиницах на любых курортах планеты? И многие ржавые не
удержались от соблазна -- зажили широко и с песнями. Уже прошли в
крупных городах локальные сходняки, где урки сами себе разрешили
иметь семью и собственность, в виде домов, автомобилей и долевого
участия в фирмах. Появились и "недоспелки", богатые
гангстера-уголовники, возведенные в "пробу" без соответствующего
горнила, в виде многолетних отсидок и зонных битв за авторитет.
Но за колючей проволокой все еще царила старая урочья генерация,
которой вовсе не были по душе нравы новых ребятишек и их
привязанность к большим деньгам и сытной жизни. Назревал раскол,
где одни урки с презрением относились к образу действий других.
Именно этой ситуацией Гек и воспользовался. Правильные урки
Сюзеренского централа сообща пустили на зоны маляву, в которой
жестко осудили недоспелков и тех, кто видимо за большие "бабки"
давал им рекомендации. Обновленные же, к этому времени набравшие
множество влиятельных сторонников, издали контрмаляву, в которой
ставили под сомнение дееспособность авторитетнейших, но
оторванных от действительности урок старого образца... Гек
разослал по зонам свою.
"... а в нашем Доме порядки должны быть одни для всех. Благо
арестантское должно помогать людям, а не б...м обоих полов.
Дельфинчика знаю не понаслышке и его суждениям верю. И Слон и
Лунь -- только хорошее могу о них сказать, поскольку их понятия
правильны, без гнили. А что касается деятелей, типа Амазоны,
Торча, Полуторного Фила -- я таких урок не знаю и их язычки для
меня -- звук пустой. Баклажан, отсидевший два года за хулиганку
-- это еще не урка, нет. И в наших краях, и на воле никто еще не
слыхивал, что доброго сделали они для Дома, кого они обогрели и
кому помогли. Пусть поднимутся к нам, да покажут себя, чем они от
скуржавых или от меди отличаются, тогда и поговорим. А обывателей
пугать, да газетчикам позировать -- любой дурак сумеет.
Бродягам на Крытую Маму персональный привет.
Стивен Ларей."
Слово Кромешника хоть и не поставило точку в идеологическом
споре, но обеспечило значительный перевес уркам старого зонного
уклада, что те не понимать не могли. Кое-кто из них пытался все
же поставить вопрос о последнем Ване, де мол надо вызвать его на
правилку, да пусть объяснится и докажет, да еще надо посмотреть,
какой он там Ван... Но это так, вяло и для понта: любой урка
знал, что неподсуден, пока ему не "предъявят" его товарищи и не
докажут это на сходняке, в присутствии всех. А за Лареем никто не
знал никаких огрехов, только фантастические небыли, а главное --
былины во славу арестантского мира. И на сходняк его не имеют
права вызывать, поскольку он -- другой пробы, причем высшей. А
он в свою очередь имеет право не отвечать на их предъявы, но не
имеет права голоса на их сходняках, хотя присутствовать и
советовать может, если общество разрешит. И новые правила он
устанавливать не может, поскольку не бывает сходки из одного
человека, а других ванов нет на белом свете и новые не появятся.
Зато он может оспорить и не признать эдикты ржавой сходки,
поскольку его сан дает ему пожизненное право и обязанность --
хранить, толковать и держать в чистоте заветы арестантского мира,
сформированные многими поколениями сидельцев страны Бабилон.
Теоретически можно было бы объявить его самозванцем, но
позориться подобной гнилухой, а вдобавок ссориться с признавшими
его Дельфинчиком, Лунем, Ширкой и другими столпами уголовного
мира, стариками и молодежью, не говоря уже о самом Кромешнике и
его людях -- желающих не нашлось.
Кстати, в ту же пору он встретился и навсегда попрощался с Чомбе.
Ему пришлось для этого побывать в межзонной больничке, где Чомбе
в свои сорок неполных лет умирал от туберкулеза. Гек организовал
для него и себя отдельную палату и ночью открылся ему. Полуслепой
Чомбе все не мог поверить, что сказочный Кромешник и Гек Малек --
это одно и то же, долго трогал лицо Гека, а потом тихо
заплакал... Проговорили всю ночь. Наутро Чомбе попил через силу
чаю, обнял Гека и попросил оставить его одного: "...сам уйду, что
мучиться. Не хочу, чтобы кто-то видел, да и псам на тебя зацепки
не будет...". Гек в последний раз стиснул друга за худые плечи и
отчалил. В тот же вечер Чомбе вскрыл себе вены на руках и ногах.
Последствий ни для кого не было -- все равно он был сактирован
подчистую и не принадлежал в тот момент ни одному земному
ведомству. Но дело свое он сделал: перед смертью послал маляву, в
которой также признавал и поддерживал Ларея. А его голос очень
много значил для правильных урок.
Потребность в мирном сосуществовании и взаимодействии, таким
образом, становилось неизбежной, оставалось только выработать
соответствующие правила, но и этого не понадобилось: де-факто они
уже сложились и не противоречили арестантскому уложению и законам
обеих проб.
Так уж случилось, что невероятные легенды о последнем Ване
получили еще одно подтверждение. Причиной послужило принятое
когда-то Геком лицо Джеза Тинера и архивы, им же захваченные во
время побега и осевшие в секретном логове Ванов. Ржавые решили
снять свое проклятие, распечатать "Эльдорадо", послав для этой
цели одного из своих старейшин, Ричи Самоеда. Эту кликуху он
получил за то, что еще в молодости, сидя на той, еще "доатомной"
зоне, проиграл в карты левое ухо, сам его отрезал и якобы съел.
(На самом деле он закопал его недалеко от колючки за бараком,
похоронил, так сказать, но неизвестно кем пущенная шутка
прижилась и Ричи уже никому ничего не мог доказать. А ведь его и
прихватили той ночью, сразу после "похорон", и ухо злополучное
нашли, иначе тянуть бы ему три добавочных года за попытку к
побегу, но тщетно -- съел он свое ухо и погоняло поменял: был
Дымок, а стал Самоед. С этой кличкой его и в пробу возвели.)
Ричи прибыл не один, с ним вместе причалили к берегу "Эльдорадо"
еще трое полноправных ржавых урок, а с ними пристяжь, четверо
подающих надежды нетаков. Кроме Самоеда все они были молоды, от
двадцати с небольшим до тридцати, в то время как Самоед давно уже
разменял седьмой десяток. Он был не по-стариковски шустр и
отличался цепким и жестоким умом. Миновали те времена, когда он
сам махал пером в кровавых разборках, но и сегодня по его слову
на правильных зонах молодежь вершила суд и расправу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129