Ариман- бог, воплощающий злое начало (в древнеперсид-ской религии).
через год-другой... по каким-нибудь причинам... наступит разрыв? И они и я — все мы люди, все трое...
Но тут у Кремера блеснула новая мысль. Он выпучил глаза и, хлопнув себя ладонями по коленям, вскочил с кресла.
Так! И только так! Это будет самая прочная основа.
И ему показалось, будто дверь уже открывается и в комнату входит эта большая девочка, привычно и уютно улыбаясь...
Так — честнее всего. В этом решении есть даже благородство. Не каждому можно доверить такую важную жизненную артерию, да еще без всяких денег в залог — откуда бобыль их возьмет! Просто наудачу, на риск! Ведь это дело требует гораздо большей сноровки и умения, чем кажется с первого взгляда, а Тыиу, этот простак... По ничего!.. Рискнем!..
А они-то! Я думаю (и господин фон Кремер, смеясь, комично повертел головой вправо и влево), они будут довольны — стоит им только посмотреть па Яана! Они должны быть даже признательны... честное слово, должны быть признательны!
С волнением человека, которому наконец открылась истина, он принялся шагать из угла в угол, засунув руки в карманы брюк и высоко подняв голову; даже редкие волосенки на его макушке затрепыхались.
...Конечно, в осуществлении этой идеи есть свои загвоздки, и немалые. Надо будет возвратить Яану залог... залог и деньги, взятые вперед. Эту последнюю сумму можно начать понемногу погашать уже сейчас, и если осенью урожай будет хороший, то к юрьеву дню расквитаемся. А вот залог... Это потребует особой операции, довольно трудной... к сожалению, довольно трудной. Но ничего — возьмем на себя это бремя!
Он остановился перед зеркалом и смело взглянул в глаза своему двойнику. Он чувствовал, что теперь между ними царит полное согласие. Стоя в той же позе, он додумал свою мысль до конца.
...Яан, конечно, уедет, и я отдам усадьбу Куру им. Сверх всего прочего. На этот участок многие зарились. А если я еще прикуплю коров, тогда... Ну, короче говоря
Он взял шляпу и палку и пошел гулять.
Но занавес все не открывался, и Тыну не выступал на
1 Можно открывать занавес! (нем.)
сцену: его никто не звал. Кремер со дня на день откладывал вызов, сам не зная почему. Разве только потому, что завтра ему казалось лучше, чем сегодня, а послезавтра — еще лучше.
Однажды утром, проходя через сосняк, он увидел Тыну и подозвал его, но, когда тот подошел, оказалось, что барину нечего сказать ему.
— А, ерунда — я уже забыл!
Тыну подумал, что помещик вспомнил про его долг, и промолвил:
— Все, что я задолжал, летом барину отработаю.
— Нот, пот. И думал о чем-то другом. Зайдешь как-нибудь вечером в контору, тогда скажу.
Тыну явился в «контору» (то есть в господский кабинет) на другой же день, но, как видно, пришел слишком рано — барин долго-долго думал, прежде чем заговорить, а потом сказал только:
— Ах да! Ты уже с Рээметом толковал насчет покоса?
— Да-
— Где он тебе обещал выдолить клин? «— 11а болоте, где ж еще.
Барин поглядел в окно и что-то пробормотал. Тыну показалось как будто: «Мог бы получить и повыше...» — но он не был в этом вполне уверен. И вдруг барин выпалил:
— Послушай, Тыну, взялся бы ты по осени да выкорчевал все барбарисовые кусты вокруг моих полей. Мой брат, хозяин Сяргвере, читал в одной книжке, что от этих кустов хлебам большой вред. От них-то всходы и болеют ржавчиной.
— Так ведь осенью огородники из города приедут, купят у барина ягоды, деньги заплатят.
— Огуречники эти? Много ли они, прохвосты, мне заплатит! Убытку в десять рал больше. Впрочем, можешь начать, когда они ужо уедут. Хворост возьмешь себе.
Нот и весь разговор. А до осени еще бог знает сколько времени. Тыну никак по может взять в толк—почему барину именно сейчас так приспичило с этими барбарисами.
Следующие дни Ульрих провел в странном настроении — вялом и тоскливом. Он сам себя не понимал, в его душе как бы что-то сместилось. Все казалось в полном порядке — а дело не двигалось! Все было решено — л духу не хватало! Он уже не видел никакого перста, ни предостерегающего, ни угрожающего и все-таки топтался на месте. Что это могло значить? Что еще могло ему мешать?
Стыдился он их? Их обоих и всех остальных?
Нет! — отвечал он с почти презрительной усмешкой. Те двое, да и все прочие, могут о нем думать что угодно, ему от этого ни холодно ни жарко. Он всегда поступал так, как находил нужным, не обращал на них никакого внимания,— не то изволь еще стесняться лошадей или ворон! Только три человека не должны ничего знать — три пингвина из Сяргвере. А от них легко все скрыть.
Но господин фон Кремер продолжал вечерами сидеть у открытого окна и размышлять, хотя все, казалось, было в полном порядке. И его размышления теперь текли вяло, так как куковавшая за огородами кукушка уже умолкла. Наверное, улетела еще куда-нибудь на смену соловью, подстегивать своим пением какого-то другого тугодума.
Впрочем, у кукушки появился преемник.
Только он не пел — он смеялся. Он хохотал там, на болоте, хриплым блеющим смехом, точно издали потешался над дураком, каких еще свет не видел.
Кремер сперва думал, что это птица — птица, которая кричит по-козлиному,— но под конец решил, что это человек или какое-то человекоподобное существо. Ульриху чудилось: он видит косматую голову и козлиную бородку, раздутые ноздри и озорные глаза, а всмотревшись, различает копыта и рожки...
Мяэкюльский помещик ударил кулаком по подоконнику и вскочил. Усы его встопорщились непреклонной решимостью. Издеваться над собой он не позволит!
Но он не мог немедленно приступить к действию, он только шагал, словно набирая разгон, через все четыре комнаты, и поступь его была железной!
Вдруг кто-то застучал дверной щеколдой. Кремер открыл. На пороге кабинета стояла Мари с корзиночкой в руках.
— Я принесла барину куриных яиц, а в кухне дикого нет, дверь заперта.
Она глянула на широко разинутый рот господина фон Кремера, но так как оттуда ответа не последовало, добавила:
— Может, барин сам примет, мне ждать некогда, надо в церковную лавку сходить.
Барип показал жестом, чтобы она вошла, но продолжал молчать
Кремер действительно слегка растерялся. Он впервые видел Мари чуть получше одетой и с таким чистым, с таким на диво умытым лицом. Глаза на этом чистеньком лице выделялись так ярко, что хоть считай голубые искорки вокруг зрачка. Даже загар был смыт — шея и нежная округлость под подбородком были теперь совсем немного более лица. Наверно, и в одежде ее были поразительно яркие краски, но все они слились перед глазами Кремера в сплошной туман. Чуть яснее вырисовывался лишь высокий пунцовый чепец: он горел, как уголек в темной золе. Кремер растерянно взял у Мари корзинку, но не поставил ее, а продолжал держан» в вытянутой руке двумя пальцами, будто взвешивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
через год-другой... по каким-нибудь причинам... наступит разрыв? И они и я — все мы люди, все трое...
Но тут у Кремера блеснула новая мысль. Он выпучил глаза и, хлопнув себя ладонями по коленям, вскочил с кресла.
Так! И только так! Это будет самая прочная основа.
И ему показалось, будто дверь уже открывается и в комнату входит эта большая девочка, привычно и уютно улыбаясь...
Так — честнее всего. В этом решении есть даже благородство. Не каждому можно доверить такую важную жизненную артерию, да еще без всяких денег в залог — откуда бобыль их возьмет! Просто наудачу, на риск! Ведь это дело требует гораздо большей сноровки и умения, чем кажется с первого взгляда, а Тыиу, этот простак... По ничего!.. Рискнем!..
А они-то! Я думаю (и господин фон Кремер, смеясь, комично повертел головой вправо и влево), они будут довольны — стоит им только посмотреть па Яана! Они должны быть даже признательны... честное слово, должны быть признательны!
С волнением человека, которому наконец открылась истина, он принялся шагать из угла в угол, засунув руки в карманы брюк и высоко подняв голову; даже редкие волосенки на его макушке затрепыхались.
...Конечно, в осуществлении этой идеи есть свои загвоздки, и немалые. Надо будет возвратить Яану залог... залог и деньги, взятые вперед. Эту последнюю сумму можно начать понемногу погашать уже сейчас, и если осенью урожай будет хороший, то к юрьеву дню расквитаемся. А вот залог... Это потребует особой операции, довольно трудной... к сожалению, довольно трудной. Но ничего — возьмем на себя это бремя!
Он остановился перед зеркалом и смело взглянул в глаза своему двойнику. Он чувствовал, что теперь между ними царит полное согласие. Стоя в той же позе, он додумал свою мысль до конца.
...Яан, конечно, уедет, и я отдам усадьбу Куру им. Сверх всего прочего. На этот участок многие зарились. А если я еще прикуплю коров, тогда... Ну, короче говоря
Он взял шляпу и палку и пошел гулять.
Но занавес все не открывался, и Тыну не выступал на
1 Можно открывать занавес! (нем.)
сцену: его никто не звал. Кремер со дня на день откладывал вызов, сам не зная почему. Разве только потому, что завтра ему казалось лучше, чем сегодня, а послезавтра — еще лучше.
Однажды утром, проходя через сосняк, он увидел Тыну и подозвал его, но, когда тот подошел, оказалось, что барину нечего сказать ему.
— А, ерунда — я уже забыл!
Тыну подумал, что помещик вспомнил про его долг, и промолвил:
— Все, что я задолжал, летом барину отработаю.
— Нот, пот. И думал о чем-то другом. Зайдешь как-нибудь вечером в контору, тогда скажу.
Тыну явился в «контору» (то есть в господский кабинет) на другой же день, но, как видно, пришел слишком рано — барин долго-долго думал, прежде чем заговорить, а потом сказал только:
— Ах да! Ты уже с Рээметом толковал насчет покоса?
— Да-
— Где он тебе обещал выдолить клин? «— 11а болоте, где ж еще.
Барин поглядел в окно и что-то пробормотал. Тыну показалось как будто: «Мог бы получить и повыше...» — но он не был в этом вполне уверен. И вдруг барин выпалил:
— Послушай, Тыну, взялся бы ты по осени да выкорчевал все барбарисовые кусты вокруг моих полей. Мой брат, хозяин Сяргвере, читал в одной книжке, что от этих кустов хлебам большой вред. От них-то всходы и болеют ржавчиной.
— Так ведь осенью огородники из города приедут, купят у барина ягоды, деньги заплатят.
— Огуречники эти? Много ли они, прохвосты, мне заплатит! Убытку в десять рал больше. Впрочем, можешь начать, когда они ужо уедут. Хворост возьмешь себе.
Нот и весь разговор. А до осени еще бог знает сколько времени. Тыну никак по может взять в толк—почему барину именно сейчас так приспичило с этими барбарисами.
Следующие дни Ульрих провел в странном настроении — вялом и тоскливом. Он сам себя не понимал, в его душе как бы что-то сместилось. Все казалось в полном порядке — а дело не двигалось! Все было решено — л духу не хватало! Он уже не видел никакого перста, ни предостерегающего, ни угрожающего и все-таки топтался на месте. Что это могло значить? Что еще могло ему мешать?
Стыдился он их? Их обоих и всех остальных?
Нет! — отвечал он с почти презрительной усмешкой. Те двое, да и все прочие, могут о нем думать что угодно, ему от этого ни холодно ни жарко. Он всегда поступал так, как находил нужным, не обращал на них никакого внимания,— не то изволь еще стесняться лошадей или ворон! Только три человека не должны ничего знать — три пингвина из Сяргвере. А от них легко все скрыть.
Но господин фон Кремер продолжал вечерами сидеть у открытого окна и размышлять, хотя все, казалось, было в полном порядке. И его размышления теперь текли вяло, так как куковавшая за огородами кукушка уже умолкла. Наверное, улетела еще куда-нибудь на смену соловью, подстегивать своим пением какого-то другого тугодума.
Впрочем, у кукушки появился преемник.
Только он не пел — он смеялся. Он хохотал там, на болоте, хриплым блеющим смехом, точно издали потешался над дураком, каких еще свет не видел.
Кремер сперва думал, что это птица — птица, которая кричит по-козлиному,— но под конец решил, что это человек или какое-то человекоподобное существо. Ульриху чудилось: он видит косматую голову и козлиную бородку, раздутые ноздри и озорные глаза, а всмотревшись, различает копыта и рожки...
Мяэкюльский помещик ударил кулаком по подоконнику и вскочил. Усы его встопорщились непреклонной решимостью. Издеваться над собой он не позволит!
Но он не мог немедленно приступить к действию, он только шагал, словно набирая разгон, через все четыре комнаты, и поступь его была железной!
Вдруг кто-то застучал дверной щеколдой. Кремер открыл. На пороге кабинета стояла Мари с корзиночкой в руках.
— Я принесла барину куриных яиц, а в кухне дикого нет, дверь заперта.
Она глянула на широко разинутый рот господина фон Кремера, но так как оттуда ответа не последовало, добавила:
— Может, барин сам примет, мне ждать некогда, надо в церковную лавку сходить.
Барип показал жестом, чтобы она вошла, но продолжал молчать
Кремер действительно слегка растерялся. Он впервые видел Мари чуть получше одетой и с таким чистым, с таким на диво умытым лицом. Глаза на этом чистеньком лице выделялись так ярко, что хоть считай голубые искорки вокруг зрачка. Даже загар был смыт — шея и нежная округлость под подбородком были теперь совсем немного более лица. Наверно, и в одежде ее были поразительно яркие краски, но все они слились перед глазами Кремера в сплошной туман. Чуть яснее вырисовывался лишь высокий пунцовый чепец: он горел, как уголек в темной золе. Кремер растерянно взял у Мари корзинку, но не поставил ее, а продолжал держан» в вытянутой руке двумя пальцами, будто взвешивая.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49