А теперь — теперь смеются они, наконец-то пришел их черед! Чуть позже, после того как этп четверо расходятся в разные стороны, смеется уже все Круузимяэ, а еще через час-другой — вся деревня Альткюла, причем не только бобыли, но и хозяева усадеб...
Тыну же бродит по лугу и ухмыляется, думая о том, какая сногсшибательная новость у него еще есть в запасе.
С пей, правда, нужно повременить, чтобы связь между событиями не так бросалась в глаза, чтобы люди не начали строить догадки и нодслежинать. Барии тоже считает, что так будет лучше. Но когда наконец этот день настанет — ох какие у них будут рожи, какие рожи!
И Тыйу, прислонившись к изгороди, пытается представить себе все эти рожи поодиночке.
При этом он, хихикая, повторяет на разные лады: «Лохматый Приллуп забрал молоко и хутор! Слыхал? Знаешь? Лохматый Приллуп забрал молоко и хутор!»
Хорошо, что он догадался уже сегодня вставить словцо насчет сундучишки и зажиточной родни. Небось они потом об этом вспомнят. Э-э, пусть, пусть качают головами! Разве кто лазил в сундук к Тыну Приллупу или к его родичам? Разве кто слышал, как Приллупов высокий покровитель в тот день сказал ему: «Ну, если нигде не достанешь, если не хватит, я сам тебе одолжу».
Да, Тыну может быть совершенно спокоен, ему даже нет нужды идти искать где-то денег. Впрочем, ходить пришлось бы попусту, можно уже заранее сказать. К сожалению, как у Тыну, так и у Мари все родственники относятся к тому разряду людей, которых куруский Яан огулом называет «голодранцами», хотя кое-кто из них, например отец п дяди молодухи, живущие в Руйзу, и зять Приллупа, крестьянин из соседней волости, числятся мелкими хозяевами.
Тыну может быть вполне спокоен и по вечерам играть на губной гармонике, к которой он вдруг в последнее время пристрастился. Ржавая гармоника, валявшаяся среди старого хлама, наверно, еще с тех времен, когда Тыну был мальчишкой, после долгих поисков нашлась, и теперь не проходит вечера, чтобы в каморке у печки не раздавалось ее пиликанье, тягучее и наводящее тоску. Мари и дети устают слушать, но Тыну не устает играть: кажется, будто этим он избавляет себя от необходимости думать и говорить. Прежние занятия, в том числе и чтение Библии, оставлены ради маленькой жестяной свиристелки.
Однажды вечером, когда Мари, переодевшись в амбаре, ушла из дому, Анни не выдержала: чуть не плача, она подступает вплотную к отцу и отрывает гармонику от губ.
— Переспишь! Перестань, а то я заболею!
Отец, дергает головой не понимай, что произошло. Потом видит по-(еднешиее личико, глаза, полные слез, и опускает свою олыпую костлявую руку на голову девочки.
— Ладно, ладно! Займемся чем-нибудь другим!
Откуда-то из угла, зевая, появляется Юку и тоже оста-па иливается перед отцом. У него большой живот, тонкие ножки и грубый голос.
— Куда Мари ушла?
Мари? Мари пошла м гости... Да, да, ребятки, что-нибудь веселое... что-нибудь этакое...-- И левая рука Приллупа, большая и, ложится на голову мальчика.
— К кому Мари пошла в гости? — спрашивает Анни. Ге |убы все еще дрожат от болезненного возбуждения.
— Мама?.. Мама пошла... мама пошла в Тийтсу... Слушайте,играть в нолики и крестики... а?. .Правда, нолики и крестики... как вы думаете?.. Юку, где доска?
Но Юку стоит на месте, упираясь своим большим животом в колени отца. Грубый голосок тянет:
— Когда Мари придет?
И Анни — у нее отцовские рыже-карие грустные глаза — добавляет:
— Почему это Мари пошла в гости так поздно?
— Нет,— отвечает Тыну, глядя поверх голов детей,— нолики и крестики — это не так весело. Я вам лучше буду зайчиков показывать... зайчиков, знаете? II всяких других зверей... А-а, мама? Ничего, придет, у нее там дело есть. Нот погодите, поставлю лампу как надо, и тогда увидите!
освещенной стене появляются черные зайцы, поросята, овцы, они едят, мычат, роют землю петухи хлопают крыльями и кукарекают, собаки встают на задние лапы или лают, быки бодаются, кошки ловят мышей, и всякие другие звери вытворяют всякие другие чудеса.
Но этих чудес и забав становится в конце концов слишком много, так много, что Юку засыпает на полу. Ашш тоже борется со сном... А за окошком так темно, так темно.,. На лбу у отца блестят крупные капли пота. Но его вытянутые вперед большие руки, отбрасывая причудливые тени, шевелятся и дергаются, как будто силятся разорвать невидимые путы.
Наконец и Анни засыпает на скамье. А звери на стене все живут.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Когда «новый Мяэкюла» появился па рынке среди других молочников, те, оглядев его, не смогли пи к чему придраться: волосы подстрижены, на йогах сапоги, притом новехонькие черные сапоги. «Да, да, нанося выкуси! —- думал Тыну, ловя взгляды, которые бросали на него исподлобья соседи.— Постолов и длинных патлов — ис нихт! Думали, видно, что этот новый — тоже мужлан, деревенщина, что в Мяэкюле других и не водится! Ан нет, этот еще вас поучит, а не вы его!»
«Новый Мяэкюла» вертелся, показывал себя со всех сторон, и ничего в нем не замечалось такого, что позорило бы молочный ряд: даже одежда была новая и платок на шее почище, чем у многих других. А когда они искоса поглядывали на его телегу, конягу и посуду — нельзя ли насмешливо скривить рот? — то оказывалось, что кривить рот нечего. Далеко не у каждого пофыркивал в оглоблях такой резвый гнедой, повозка была такой справной, а посуда —- только что от бочара. Хоть и спрашивал новый молочник у старого, не продаст ли тот кадушки и бадейки, да где там! Из того желчь так и брызжет. Не продал, назло не продал! Они, дескать,«ему для своего молочника понадобятся... Делать нечего — пришлось заказать новые. Новый купец — новая посуда.
И пусть они не думают, эти старые, что Приллупу не сравняться с ними в проворстве и учтивости. Гляди — уже величает женщин сударынями, а девушек барышнями, так и сыплет, не хуже других. Принимая деньги, говорит «спасибо», а кто поблагороднее — тем даже поклон отвешивает. Масло расхваливает, дает попробовать, молоко наливает с походом. Может быть, покупателям и приходится чуть дольше задерживаться у его повозки, в руках еще той сноровки нет — и товар отпусти, и деньги сосчитай,— да небось он тоже скоро наловчится. Те, старые, были, конечно, очень довольны, когда у него в первый день торговли фунт масла шлепнулся в грязь, а на другой день он двум-трем покупателям неверно дал сдачу. По если бы почтенные сотоварищи припомнили свои первые базарные дни, то, пожалуй, и ухмыляться не стоило бы.
Что же касается добро!! славы мязкгольского товара, хвастался, то, как Приллуи вскоре убедился, пин была сильно преувеличена. Прайда, некоторые, с сомнением поглядывающие на нового молочника, искали «мн.жюльского», по чтоб они валом валили — но оправдывалось и наполовину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Тыну же бродит по лугу и ухмыляется, думая о том, какая сногсшибательная новость у него еще есть в запасе.
С пей, правда, нужно повременить, чтобы связь между событиями не так бросалась в глаза, чтобы люди не начали строить догадки и нодслежинать. Барии тоже считает, что так будет лучше. Но когда наконец этот день настанет — ох какие у них будут рожи, какие рожи!
И Тыйу, прислонившись к изгороди, пытается представить себе все эти рожи поодиночке.
При этом он, хихикая, повторяет на разные лады: «Лохматый Приллуп забрал молоко и хутор! Слыхал? Знаешь? Лохматый Приллуп забрал молоко и хутор!»
Хорошо, что он догадался уже сегодня вставить словцо насчет сундучишки и зажиточной родни. Небось они потом об этом вспомнят. Э-э, пусть, пусть качают головами! Разве кто лазил в сундук к Тыну Приллупу или к его родичам? Разве кто слышал, как Приллупов высокий покровитель в тот день сказал ему: «Ну, если нигде не достанешь, если не хватит, я сам тебе одолжу».
Да, Тыну может быть совершенно спокоен, ему даже нет нужды идти искать где-то денег. Впрочем, ходить пришлось бы попусту, можно уже заранее сказать. К сожалению, как у Тыну, так и у Мари все родственники относятся к тому разряду людей, которых куруский Яан огулом называет «голодранцами», хотя кое-кто из них, например отец п дяди молодухи, живущие в Руйзу, и зять Приллупа, крестьянин из соседней волости, числятся мелкими хозяевами.
Тыну может быть вполне спокоен и по вечерам играть на губной гармонике, к которой он вдруг в последнее время пристрастился. Ржавая гармоника, валявшаяся среди старого хлама, наверно, еще с тех времен, когда Тыну был мальчишкой, после долгих поисков нашлась, и теперь не проходит вечера, чтобы в каморке у печки не раздавалось ее пиликанье, тягучее и наводящее тоску. Мари и дети устают слушать, но Тыну не устает играть: кажется, будто этим он избавляет себя от необходимости думать и говорить. Прежние занятия, в том числе и чтение Библии, оставлены ради маленькой жестяной свиристелки.
Однажды вечером, когда Мари, переодевшись в амбаре, ушла из дому, Анни не выдержала: чуть не плача, она подступает вплотную к отцу и отрывает гармонику от губ.
— Переспишь! Перестань, а то я заболею!
Отец, дергает головой не понимай, что произошло. Потом видит по-(еднешиее личико, глаза, полные слез, и опускает свою олыпую костлявую руку на голову девочки.
— Ладно, ладно! Займемся чем-нибудь другим!
Откуда-то из угла, зевая, появляется Юку и тоже оста-па иливается перед отцом. У него большой живот, тонкие ножки и грубый голос.
— Куда Мари ушла?
Мари? Мари пошла м гости... Да, да, ребятки, что-нибудь веселое... что-нибудь этакое...-- И левая рука Приллупа, большая и, ложится на голову мальчика.
— К кому Мари пошла в гости? — спрашивает Анни. Ге |убы все еще дрожат от болезненного возбуждения.
— Мама?.. Мама пошла... мама пошла в Тийтсу... Слушайте,играть в нолики и крестики... а?. .Правда, нолики и крестики... как вы думаете?.. Юку, где доска?
Но Юку стоит на месте, упираясь своим большим животом в колени отца. Грубый голосок тянет:
— Когда Мари придет?
И Анни — у нее отцовские рыже-карие грустные глаза — добавляет:
— Почему это Мари пошла в гости так поздно?
— Нет,— отвечает Тыну, глядя поверх голов детей,— нолики и крестики — это не так весело. Я вам лучше буду зайчиков показывать... зайчиков, знаете? II всяких других зверей... А-а, мама? Ничего, придет, у нее там дело есть. Нот погодите, поставлю лампу как надо, и тогда увидите!
освещенной стене появляются черные зайцы, поросята, овцы, они едят, мычат, роют землю петухи хлопают крыльями и кукарекают, собаки встают на задние лапы или лают, быки бодаются, кошки ловят мышей, и всякие другие звери вытворяют всякие другие чудеса.
Но этих чудес и забав становится в конце концов слишком много, так много, что Юку засыпает на полу. Ашш тоже борется со сном... А за окошком так темно, так темно.,. На лбу у отца блестят крупные капли пота. Но его вытянутые вперед большие руки, отбрасывая причудливые тени, шевелятся и дергаются, как будто силятся разорвать невидимые путы.
Наконец и Анни засыпает на скамье. А звери на стене все живут.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
Когда «новый Мяэкюла» появился па рынке среди других молочников, те, оглядев его, не смогли пи к чему придраться: волосы подстрижены, на йогах сапоги, притом новехонькие черные сапоги. «Да, да, нанося выкуси! —- думал Тыну, ловя взгляды, которые бросали на него исподлобья соседи.— Постолов и длинных патлов — ис нихт! Думали, видно, что этот новый — тоже мужлан, деревенщина, что в Мяэкюле других и не водится! Ан нет, этот еще вас поучит, а не вы его!»
«Новый Мяэкюла» вертелся, показывал себя со всех сторон, и ничего в нем не замечалось такого, что позорило бы молочный ряд: даже одежда была новая и платок на шее почище, чем у многих других. А когда они искоса поглядывали на его телегу, конягу и посуду — нельзя ли насмешливо скривить рот? — то оказывалось, что кривить рот нечего. Далеко не у каждого пофыркивал в оглоблях такой резвый гнедой, повозка была такой справной, а посуда —- только что от бочара. Хоть и спрашивал новый молочник у старого, не продаст ли тот кадушки и бадейки, да где там! Из того желчь так и брызжет. Не продал, назло не продал! Они, дескать,«ему для своего молочника понадобятся... Делать нечего — пришлось заказать новые. Новый купец — новая посуда.
И пусть они не думают, эти старые, что Приллупу не сравняться с ними в проворстве и учтивости. Гляди — уже величает женщин сударынями, а девушек барышнями, так и сыплет, не хуже других. Принимая деньги, говорит «спасибо», а кто поблагороднее — тем даже поклон отвешивает. Масло расхваливает, дает попробовать, молоко наливает с походом. Может быть, покупателям и приходится чуть дольше задерживаться у его повозки, в руках еще той сноровки нет — и товар отпусти, и деньги сосчитай,— да небось он тоже скоро наловчится. Те, старые, были, конечно, очень довольны, когда у него в первый день торговли фунт масла шлепнулся в грязь, а на другой день он двум-трем покупателям неверно дал сдачу. По если бы почтенные сотоварищи припомнили свои первые базарные дни, то, пожалуй, и ухмыляться не стоило бы.
Что же касается добро!! славы мязкгольского товара, хвастался, то, как Приллуи вскоре убедился, пин была сильно преувеличена. Прайда, некоторые, с сомнением поглядывающие на нового молочника, искали «мн.жюльского», по чтоб они валом валили — но оправдывалось и наполовину.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49