Антс тоже хотел, чтобы вдова вышла за него замуж и «чтоб тот, прежний, уговор остался». И вдова не отказала. Только попросила подождать:
— Сам понимаешь, ко мне придут еще и другие, и я хочу выбрать. Ты парень хоть куда, если плохое скажу — напраслину возведу, но другой, может, будет еще лучше, а третий или четвертый совсем уж замечательный. Разве такое важное дело можно решать сплеча!
Глаза Антса увлажнились, рот скривился.
— Ну, если за меня не хочешь, так, может, пойдешь за моего брата Яака? Я его позову, он тут за амбаром стоит.
— Тоже парень подходящий, всякий скажет. Но передай ему поклон, пусть и он подождет!
После похорон пришел кузнец.
Он не стремился заполучить ни курускую усадьбу, ни молоко, он хотел жениться на вдове именно без них: прежний договор должен быть расторгнут и забыт. К весне думал арендовать участок где-то в дальнем поместье, детей Приллупа обещал растить, как родных. Имея такие намерения, парень мог бы шагать твердо, говорить во весь голос, глядеть победителем; Юхан же с трудом преодолевал смущение, так как его отношения с Мари уже не были прежними: какая-то еле ощутимая отчужденность реяла в воздухе, которым они дышали, если им доводилось встречаться. Началось это с того осеннего дня, когда Антс не в меру распустил в кузнице язык, стараясь задеть Юха-нову гостью.
Юхан боязливо следил за выражением лица молодой вдовы, и вскоре слова замерли у него на языке. Щеки Мари побелели, словно из них выпили всю кровь, глаза стали большими, темными, зубы блеснули за бледными губами, и Юхан услышал крик:
— Трус! Уходи прочь!.. Слышишь, уходи!
Но когда этот трус ушел — чуть ли не пятясь задом, спотыкаясь,— Мари опустилась на лавку, уронила голову на край стола и горько заплакала.
Ее плечи еще вздрагивают и горло сжимается от судорожных всхлипываний, а ее уже окружает причудливая толпа: тут и птица, тут и медведь, кто в длинных лентах, кто в шуршащей бумаге. Юку и Анни прыгают за ними по пятам.
— Почему Мари плачет? — И их смех замолкает.
— А ничего, пустое! Сидела совсем одна Я и забыла, что завтра катеринин день! — Глаза уже сухие.— Вы, наверно, на Круузимяэ собрались?
— Да, зашли сюда только по пути. Куруская вдовушка, смеясь, поднимается:
— И я с вами, погодите немножко! Дети в один голос:
— И я! И я!
— Можете пойти, но раньше разыщи мне, Юку, свои рога!
Вскоре новая ряженая готова: черная шуба мехом наружу, борода из красной пряжи, щеки вымазаны углем, на голове отличные козлиные рожки, Юку летом нашел на сеновале.
— Сатана, настоящий сатана! — Хвалят, смеются. Только Анни робко отступает подальше.
Но что же это за бес, если рот у него не полыхает огнем! Живо, углей в коробку, спички! Кто-то тушит лампу.
— А ну, попробуй, попробуй!
И Мари пробует. Все хохочут, только Анни испуганно вскрикивает.
Детям мастерят наряды из занавесок, Мари запирает дверь, так как дядюшка уехал в город, и озорная ватага отправляется на Круузимяэ.
На дворе тихо, воздух мягкий, как вата. Снегу навалило много, темнота покоится точно на пуховом ложе. Медленно падают редкие снежинки, .деревья одеты в тускло-белые шапки, избы — словно лебеди, сидящие в гнездах.
Ряженых обгоняют сани. Звенят колокольцы. Звук у них приглушенный, как будто их язычки обернуты шелком. И полозья скользят неслышно, кажется, что барина и кучера несет под уклон снежное облако, за которым их едва видно.
Рогатый сатана садится в снег.
— Что за чудный диван, вставать не хочется!
Остальные садятся. Стайка привидений расположилась лагерем на равнине. Но они вскакивают и бегут со всех ног, когда ветерок, повеявший от рощи, доносит переливы гармони.
В то время как там, в круузимяэских хибарках, дурачатся ряженые, справляя канун катеринина дня, господин фон Кремер в холостяцком одиночестве ужинает. Но чувствует он себя отлично: пасмурное настроение оставлено в Сяргвере, душа согрета радостными надеждами, мысли вертятся вокруг плана, который возник у него там,
...Что она мне ответит?
...Более вероятно, что «да», но возможно и «нет».
Встав из-за стола, Ульрих переходит в залу и еще раз обдумывает свое предложение.
...Конечно, должна согласиться, если поразмыслит хоть немножко! Никакого труда, никаких забот, жизнь прочно обеспечена — глупа она будет, если откажется! И Ульрих верит, что она ответит согласием. И завтра он получит этот ответ!
Он прохаживается по комнате, часто останавливается, смотрит то на стол, то на диван или стену, сейчас он уставился на дрожащий огонек свечи.
...Ни с кем ее не делить — это уже более высокая ступень. Как для нее, так и для меня. Выше этого есть еще только одна ступень. Но шагнуть на эту ступень... да-а..« Ульрих фон Кремер вздыхает.
Вдруг у него за спиной тихонько звенит стекло. Кто-то быстро постукивает по окну ногтями, каждым пальцем по очереди, и так — три раза кряду. Условный знак правилен, только окно не то. И старый барин удивленно оборачивается.
В тот же миг истошный вопль вырывается из его груди, руки хватают воздух, взгляд застывает, он пятится, шатаясь. Не попадись ему позади кресло и не поймай оно его в свои объятия, он бы навзничь грохпулся на пол.
На несколько минут его словно покидает жизнь. Замирают все чувства, кровь останавливается в жилах, даже веки его опущены, смерть покрывает лицо восковой бледностью.
Но, как известно, Кремеры живучи. Они старятся медленно и умирают в весьма преклонных летах. Ульрих внезапно ощущает в груди как бы теплое журчание, тепло растекается оттуда по рукам и ногам, в голове начинает пульсировать кровь, в глазах вспыхивает свет. Ульрих щупает то свои колени, то голову, потом прижимает обе руки к сердцу, и безграничная радость заливает краской его щеки.
Снова раздается тот же троекратный стук по стеклу. Ульрих поднимается и идет к окну, каждое его движение полно бодрости. У сатаны лицо заметно посветлело, рога исчезли, рот уже не полыхает жаром, а успокоительно машущая рука — без длинных когтей.
Ульрих, смеясь, грозит ему пальцем и спешит открыть дверь. Такой юношеской поступи у него никогда не бывало!
>— Ох, я дура! Чуть не убила человека!
— Нет, нет, ты мне доставила несказанную радость... честное слово, несказанную радость!.. Ты подумай, один из моих сердечных клапанов не в порядке... из-за него я всегда избегал волнений... боялся, вдруг остановится — и конец! А теперь... а теперь...— Он ведет гостью за руку в столовую, потому что на окнах залы нет штор, как в этой комнате.— Теперь только я узнал, что буду жить еще долго... очень долго... Присядь же, я принесу тебе вина и пирожного!
Он устремляется за тем и другим. Но волнение слишком велико. Приносит бокалы, но забывает бутылку, приносит пирожное, но забывает нож. И беспрерывно говорит, говорит о своем больном клапане и недавнем испуге.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49