Год был неудачный, картофеля продано до смешного мало, урожай сена такой скудный, что не знаешь, как скот перезимует — стадо ведь немалое, пришлось расширить хлев, починить конюшню, а все это — расходы. Озабоченно упомянул старый барии и о своих долговых обязательствах, о том, как он старается наскрести денег для уплаты процентов.
Но молочник возразил, что и ему в этом году пришлось несладко. Молоко жидкое, масла мало, покупателей! не дождешься.
Ну, ведь у него, наверно, уже кое-что отложено, можно и крайнем случае и оттуда позаимствовать?
Приллуи, однако, пропустил это мимо ушей, а выложил Кремеру нечто такое, к чему тот был меньше всего подготовлен: не может ли барин сбавить цену на молоко?
Кремер с минуту сидел молча. Затем заметил, что считает слова Тыну просто шуткой. И тут же вскользь напомнил о тех деньгах, что он ссудил Приллупу в самом начале; он, Кремер, согласен и дальше терпеливо ждать, если только месячные платежи будут поступать исправно, если его не лишат этой главной опоры.
Приллупу как будто сделалось стыдно за свои требования и за этот основной долг, о котором он совсем забыл: лицо его потемнело, голос стал резким. Ну пусть, торговаться он не будет, а нехватку покроет первого числа следующего месяца.
А нельзя ли раньше? Сезонным батракам еще не уплачено, служащие каждый день клянчат... Кремер произнес это негромко, обхватив ладонью подбородок.
Ладно, можно и раньше!
Тыну ушел, оставив на этот раз в комнате запах сивухи.
Рука Кремера медленно поднялась от подбородка ко лбу.
Через две недели Приллуп принес деньги, но лишь половину недостачи, а едва барин поднял на него глаза, злобно проворчал:
— Больше нету!
И хотя Кремер даже рта еще не раскрыл, Тыну стукнул по столу рукой и рявкнул:
— Больше нету, понял?
В лицо Кремеру ударило горячим винным перегаром, даже деньги, брошенные па стол, казалось, пахли водкой. А когда Тыну — он был уже одет в дорогу — тяжело повернулся к дверям, оказалось, чю шаг у пего нетвердый: выходя, он ударился плечом о стену. Потом стало слышно, как он ощупью пробирается по темному коридору и, наконец, наружная дверь захлопнулась с таким треском, что в конторе задрожали стекла...
Дровни стояли у молочни нагруженные, Приллуп взял вожжи и сел на воз. Уже можно было ездить по зимней дороге, через замерзшее болото и реку,— землю покрывал порядочный слой снега. Кремер, глядя из окна залы, видел, как дровни, похожие на темное толстое бревно, двинулись через ворота загона на тускло белеющий двор, затем скользнули вниз по склону холма и пропали в болотной низине.
Часа два Приллуп сидел неподвижно. Он мог спокойно дремать, покачиваясь в полусне: гпедой Яска знал дорогу, и мороз был небольшой. Тыну только тогда зашевелился, когда добрый отрезок большака остался позади, близ города стали чаще попадаться встречные дровни, и яркая полная луна выглянула из-за разорванных туч. Яска заржал: они приближалпсь к первому из тех многочисленных трактиров, в которых можно было остановиться на ночлег.
Корчма эта была просторнее остальных, п Приллуп, соскочив с воза, вошел в дом поглядеть, что там делается. Случалось, что постояльцев, искавших где попросторнее, набиралось чересчур много или же галдеж стоял такой, что о сне нечего было и думать; тогда приходилось плестись дальше еще версты три.
Трактир был набит битком, люди и сидели, и стояли, глаз с трудом различал их лица в густом дыму. Но при таком множестве пьянствующих парней — большей частью окрестных жителей, которых Тыну знал,— было подозрительно мало крика: какое-то напряжение, казалось, сковы пало сидевших за столами. Трактирщик из-за своего прилавка зорко следил за компанией, устроившейся в углу. Приллуп узнал там среди других Виллема из Пууги и все понял.
— Ну, начнем, что ли? — произнес этот светловолосый парень и нетал, выпрямившись во весь свой высокий роет. Имрнжппип лица у пего было скромное и деловитое.
Тек ник никто ш» возразил, Ниллом взял со стола в обе рунй Но полной бутылке пива, стал посреди комнаты и, иимихнун бутылками, обдал всех вокруг пивным дождем. Через миг началась драка.
II рил лун видел еще, с каким проворством трактир-шик и ого слуга среди града кулачных ударов хватали со столов бутылки и стаканы,— потом выбежал во двор, вытирая щекц.
— Мнзкюла, черт, ты куда припустил? — пропыхтел кто-то ему вслед.-- Ста ив корзину пива, как тогда,— паши парии тебя и пальцем не тронут!
Но Мн.жюла сегодня предпочел покинуть столь шумное пристанище, и вскоре Яска трусил рысцой по открытой возвышенности, к довольно крутому спуску, за которым, почти упираясь в склон холма, стоял следующий трактир. Красноватое зарево па северо-востоке (в проблесках лунного свеча виднелись даже башни в долине) показывало, где лежит город, хотя до пего оставалось еще верст десять.
Перед корчмой понуро стояли три лошади — одна с санями, две с пустыми дровнями. Сквозь мутное окно не разглядеть было, что там внутри, но слишком уж сильного гомона Приллуп не услышал, поэтому решил сразу загнать дровни под навес гумна; из ворот его как раз показался батрачонок с фонарем. Правда, здесь уже стояло четыре повозки со всяким товаром и двое дровней с молоком, но с этим еще можно было мириться: найдется, наверное, где поспать, а то иной раз сиди всю ночь на лавке. Задав гнедому корма и взяв мешок с харчами, Мяэкюла через внутреннюю дверь вошел в трактир.
Здесь расположились, куря, болтая и потягивая пиво, довольно мирные люди. Трактирщик, по-приятельски пожав Тыну руку, предложил ему перейти в маленькую комнату рядом с буфетной; но Приллуп, когда узнал, что там уже сидят молочники из Кургсалу и Лийвы, один мужичок из Тапу с женой и еще какой-то крестьянин из церковной волости с дочкой, ответил, что ему и в общей комнате хорошо. Взяв водки, он уселся в углу у края длинного стола; половина скамьи, стоявшей у стенки, еще пустовала. Тыну был доволен, что в большой комнате не оказалось ни одного знакомого: сегодня он не нашел бы в себе силы вести разговор и прикидываться веселым. Поев, он положил мешок и пиджак в изголовье, одну полу овчинного полушубка подоткнул под себя, другой полой накрылся и решил поспать.
Заснуть, однако, не удалось. Выехал он из дому пьяным, по дороге хмель прошел, но осталось глухое раздражение, смешанное со смутным страхом, которого не притупила и только что выпитая водка. Каждый громкий звук словно резал, колол его, заставлял вздрагивать, и ему часто казалось: не то скамья под ним качается, не то пол под скамьей. И в воздухе витала угроза, в углах подстерегала вражда, и все эти чужие люди, которые там смеялись и лопотали, втайне желали ему зла. Тыну притворялся спящим, чтобы кто-нибудь не подошел и не заговорил с ним:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Но молочник возразил, что и ему в этом году пришлось несладко. Молоко жидкое, масла мало, покупателей! не дождешься.
Ну, ведь у него, наверно, уже кое-что отложено, можно и крайнем случае и оттуда позаимствовать?
Приллуи, однако, пропустил это мимо ушей, а выложил Кремеру нечто такое, к чему тот был меньше всего подготовлен: не может ли барин сбавить цену на молоко?
Кремер с минуту сидел молча. Затем заметил, что считает слова Тыну просто шуткой. И тут же вскользь напомнил о тех деньгах, что он ссудил Приллупу в самом начале; он, Кремер, согласен и дальше терпеливо ждать, если только месячные платежи будут поступать исправно, если его не лишат этой главной опоры.
Приллупу как будто сделалось стыдно за свои требования и за этот основной долг, о котором он совсем забыл: лицо его потемнело, голос стал резким. Ну пусть, торговаться он не будет, а нехватку покроет первого числа следующего месяца.
А нельзя ли раньше? Сезонным батракам еще не уплачено, служащие каждый день клянчат... Кремер произнес это негромко, обхватив ладонью подбородок.
Ладно, можно и раньше!
Тыну ушел, оставив на этот раз в комнате запах сивухи.
Рука Кремера медленно поднялась от подбородка ко лбу.
Через две недели Приллуп принес деньги, но лишь половину недостачи, а едва барин поднял на него глаза, злобно проворчал:
— Больше нету!
И хотя Кремер даже рта еще не раскрыл, Тыну стукнул по столу рукой и рявкнул:
— Больше нету, понял?
В лицо Кремеру ударило горячим винным перегаром, даже деньги, брошенные па стол, казалось, пахли водкой. А когда Тыну — он был уже одет в дорогу — тяжело повернулся к дверям, оказалось, чю шаг у пего нетвердый: выходя, он ударился плечом о стену. Потом стало слышно, как он ощупью пробирается по темному коридору и, наконец, наружная дверь захлопнулась с таким треском, что в конторе задрожали стекла...
Дровни стояли у молочни нагруженные, Приллуп взял вожжи и сел на воз. Уже можно было ездить по зимней дороге, через замерзшее болото и реку,— землю покрывал порядочный слой снега. Кремер, глядя из окна залы, видел, как дровни, похожие на темное толстое бревно, двинулись через ворота загона на тускло белеющий двор, затем скользнули вниз по склону холма и пропали в болотной низине.
Часа два Приллуп сидел неподвижно. Он мог спокойно дремать, покачиваясь в полусне: гпедой Яска знал дорогу, и мороз был небольшой. Тыну только тогда зашевелился, когда добрый отрезок большака остался позади, близ города стали чаще попадаться встречные дровни, и яркая полная луна выглянула из-за разорванных туч. Яска заржал: они приближалпсь к первому из тех многочисленных трактиров, в которых можно было остановиться на ночлег.
Корчма эта была просторнее остальных, п Приллуп, соскочив с воза, вошел в дом поглядеть, что там делается. Случалось, что постояльцев, искавших где попросторнее, набиралось чересчур много или же галдеж стоял такой, что о сне нечего было и думать; тогда приходилось плестись дальше еще версты три.
Трактир был набит битком, люди и сидели, и стояли, глаз с трудом различал их лица в густом дыму. Но при таком множестве пьянствующих парней — большей частью окрестных жителей, которых Тыну знал,— было подозрительно мало крика: какое-то напряжение, казалось, сковы пало сидевших за столами. Трактирщик из-за своего прилавка зорко следил за компанией, устроившейся в углу. Приллуп узнал там среди других Виллема из Пууги и все понял.
— Ну, начнем, что ли? — произнес этот светловолосый парень и нетал, выпрямившись во весь свой высокий роет. Имрнжппип лица у пего было скромное и деловитое.
Тек ник никто ш» возразил, Ниллом взял со стола в обе рунй Но полной бутылке пива, стал посреди комнаты и, иимихнун бутылками, обдал всех вокруг пивным дождем. Через миг началась драка.
II рил лун видел еще, с каким проворством трактир-шик и ого слуга среди града кулачных ударов хватали со столов бутылки и стаканы,— потом выбежал во двор, вытирая щекц.
— Мнзкюла, черт, ты куда припустил? — пропыхтел кто-то ему вслед.-- Ста ив корзину пива, как тогда,— паши парии тебя и пальцем не тронут!
Но Мн.жюла сегодня предпочел покинуть столь шумное пристанище, и вскоре Яска трусил рысцой по открытой возвышенности, к довольно крутому спуску, за которым, почти упираясь в склон холма, стоял следующий трактир. Красноватое зарево па северо-востоке (в проблесках лунного свеча виднелись даже башни в долине) показывало, где лежит город, хотя до пего оставалось еще верст десять.
Перед корчмой понуро стояли три лошади — одна с санями, две с пустыми дровнями. Сквозь мутное окно не разглядеть было, что там внутри, но слишком уж сильного гомона Приллуп не услышал, поэтому решил сразу загнать дровни под навес гумна; из ворот его как раз показался батрачонок с фонарем. Правда, здесь уже стояло четыре повозки со всяким товаром и двое дровней с молоком, но с этим еще можно было мириться: найдется, наверное, где поспать, а то иной раз сиди всю ночь на лавке. Задав гнедому корма и взяв мешок с харчами, Мяэкюла через внутреннюю дверь вошел в трактир.
Здесь расположились, куря, болтая и потягивая пиво, довольно мирные люди. Трактирщик, по-приятельски пожав Тыну руку, предложил ему перейти в маленькую комнату рядом с буфетной; но Приллуп, когда узнал, что там уже сидят молочники из Кургсалу и Лийвы, один мужичок из Тапу с женой и еще какой-то крестьянин из церковной волости с дочкой, ответил, что ему и в общей комнате хорошо. Взяв водки, он уселся в углу у края длинного стола; половина скамьи, стоявшей у стенки, еще пустовала. Тыну был доволен, что в большой комнате не оказалось ни одного знакомого: сегодня он не нашел бы в себе силы вести разговор и прикидываться веселым. Поев, он положил мешок и пиджак в изголовье, одну полу овчинного полушубка подоткнул под себя, другой полой накрылся и решил поспать.
Заснуть, однако, не удалось. Выехал он из дому пьяным, по дороге хмель прошел, но осталось глухое раздражение, смешанное со смутным страхом, которого не притупила и только что выпитая водка. Каждый громкий звук словно резал, колол его, заставлял вздрагивать, и ему часто казалось: не то скамья под ним качается, не то пол под скамьей. И в воздухе витала угроза, в углах подстерегала вражда, и все эти чужие люди, которые там смеялись и лопотали, втайне желали ему зла. Тыну притворялся спящим, чтобы кто-нибудь не подошел и не заговорил с ним:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49