— Кто ж обо мне горевать будет? Барин, что ли?
Кремер хихикнул и ушел. Он был доволен, а чем именно — он и не старался себе дать отчет. Прохаживаясь из кабинета в столовую и обратно, он, покрутив усы, вытянул их, как пики, затем, засунув в проймы жилета большие пальцы и поигрывая остальными, сделал три-четыре круга вокруг обеденного стола. Случайно подойдя к окну, он заметил па подоконнике легкий след от постолы. Это дало господину фон Кремеру повод для долгого, хотя и доброжелательного исследования, затем направило его мысль путем индукции к осмотру оконных стекол. Основательно проверив, чисто ли они вымыты, Кремер и там нашел погрешности, каких в работе прежней уборщицы не замечалось. «Ничего, научится»,— снисходительно подумал хозяин и приступил к инспекции кабинетных окон.
Через некоторое время господину фон Кремеру показалось, будто он забыл расспросить Мари еще кое о чем, что хозяину необходимо знать. Он снова направился в залу и спросил, ходит ли Мари вместо жены пастуха доить коров, и добавил, что сам он в последние дни не бывал на скотном дворе.
Мари ответила, что ходит.
Ее вызвал управляющий или его супруга?
Из имения передали, чтоб пришла, а кто вызывал, она не знает.
Ходила ли она раньше в чье-нибудь имение мыть окна?
Нет, сегодня в первый раз.
Это... это к свадьбе Приллуп навесил дома новую дверь?
Господину фон Кремеру хотелось, очевидно, выяснить еще и другие крайне важные вопросы, по они никак не приходили ему в голову. Поэтому он ограничился сказа шил м и собрался уходить. Но тут ему кое-что вспомнилось.
— У тебя есть еще сестры?
— Да, две.
— Моложе тебя?
— Одна моложе, другая старше.
— Почему же он взял среднюю?
— Лийна еще не конфирмовалась, а Тийна за него не пошла.
— Л ты пошла?
— Кому-то надо было — не ей, так мне. У пего ведь Лээпииы дети.
— Так-так,— заключил барии сухим, деловым тоном.
Вернувшись в кабинет, Ульрих фон Кремер воззрился на большое чернильное пятно, темневшее на полинялом сукне письменного стола, и долго не сводил с него глаз, потирая виски костяшками пальцев. Ульрих фон Кремер все больше убеждался в том, что если человеку свойственны «плебейские склонности», то некоторых его глупостей не может смыть даже двухдневный дождь. И взгляд господина фон Кремера оторвался от чернильного пятна и обратился к небольшому темному портрету, писанному масляными красками, который висел на слабо осиещеипой стене рядом со вторым таким же. Дело и том, «пи слона о «плебейских склонностях», вызванные материнской треногой, некогда слетели с высокомерных аристократических уст почтенной дамы, изображенной па портрете...
Полчаса спустя господин фон Кремер сидел за обеденным столом и девица Вильгельмипа прислуживала ему.
Вдруг она остановилась, прислушалась и волосы у нее чуть не встали дыбом. «Господи Иисусе!» — прошептала она и бурно устремилась вон из комнаты, чтобы через несколько минут вплыть обратно с дребезжащей шкатулкой в руках. Вильгельмина несла ее словно ягненка, вырванного из волчьей пасти.
— Они здесь все такие наглые, ушасно наглые! Как только она пришла, я сразу уфидела, что это за птица! Знаете, господин барон, что она сделала? Плюх на ди-фан, ноги вытянула, сама потягифается и юворит: «Ой, милые мои, вот бы где хорошо пофаляться!» При мне, на моих глазах садится на дифан и говорит: «Ой, милые мои, вот бы где хорошо пофаляться!»
Пока бедная «фиртин» водворяет на угловой столик позвякивающую шкатулку, спасенную от осквернения, хозяин медленно двигает челюстями, проглатывает пере-жевапный кусок и замечает:
— Да-а, глуповаты они, эти деревенские, их надо учить...
Вечером на скотном дворе, разговорившись с женой управляющего, господин фон Кремер, между прочим, сказал:
— У нас теперь новая доильщица вместо Кай.
— Да, я велела этой прийти, она как будто опрятнее других,— ответила госпожа Рээмет.
— Окошки она вымыла хорошо, лучше, чем Кай. Можете ее всегда присылать для уборки в доме.
И господин фон Кремер, переводя речь на другое, заговорил о телятах.
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Погода стоит сухая, и мяэкюльский помещик регулярно ходит смотреть, как доят коров, иногда даже по два раза в день. Он является заранее, чтобы понаблюдать и за водопоем у колодца. Как они бегут, толкаясь и обгоняя друг друга! Как теснятся у корыта, как стекает вода по их мордам и шеям, как мелькают хвосты и раздуваются ноздри, звякают колокольчики! Все это для Ульриха фон Кремера — зрелище, полное подлинного драматизма; он ни за что не променял бы его на спектакль в городском театре, куда он попадает случайно два-три раза в зиму, так же как не променял бы своего ревущего племенного быка на самый превосходный оркестр... А потом, когда они, мечтательно жуя жвачку, стоят дразброс по всему двору и то у одной, то у другой под выменем появляется белый подойник и начинают двигаться проворные женские пальцы, господин фон Кремер бродит между коров, отгоняет своей можжевеловой палкой мух от их ног и крупов и с наслаждением вдыхает сложный запах, которым насыщен воздух,— запах их морд, их шерсти и парного молока.
Наконец он останавливается около ушата, в который сливают молоко. Тут с чулком и спицами в руках сидит на скамеечке госпожа Рээмет, наблюдающая за доением. На расспросы хозяина она всегда готова ответить сахмым обстоятельным образом. А пока они беседуют, к ушату подходит Тийу, подходит Трууту, подходит Мадли, потом одна пожилая баба, потом еще молодуха, и каждая опоражнивает свой пенящийся подойник в ушат, па тонкую ткань — цедилку. Одна из доярок — новенькая; барин посматривает па ее руки и даже провожает ее испытующим взглядом.
Женщины почти не обращают на него внимания. Он, как видно, не из тех господ, которых низший люд по-настоящему боится. Об этом, вероятно, догадывается и новая доярка, та, что из Приллупова двора: девчонка-скотница без смеха не может вспомнить, как однажды, когда старый помещик проходил мимо них, Мари обрызгала его сзади молоком из Пеструшкипого соска, так что па фалдах у барина появился словно ряд белых пуговичек. Тот, правда, оглянулся через плечо — чего это там девушки фыркают? — но потом пошел своей дорогой.
Боится барина только пастух Тоомас, но он тут единственное исключение: ведь у него жена недавно родила пятого ребенка.
Пенится молоко в подойниках, ушат все больше наполняется, а хозяйка усадьбы Куру с дочкой везут на ручной тележке из моечной в «молочню» чистые кадушки. Со стороны выгона показывается человек, которого каждый узнает даже издали.
Этого человека как будто держит за нос чья-то невидимая рука и ритмичным движением дергает его голову то вверх, то вниз, то вправо, то влево. Если смотреть со стороны, кажется, будто шея у него стала такой тонкой, что голова вот-вот отвалится.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49