Мнения дам расходились, но аргументы совпадали. И коровы прекратили жвачку, чтобы, в свою очередь, оглядеть и подвергнуть оценке этих пришлых критиков.
Но вожаком стада был молодой бык красной породы, которому, как видно, гости пришлись но но вкусу. Он издали вытаращился на них, засопел, взмахнул хвостом и предостерегающе замычал.
Никто, однако, не обратил па это внимания. В имении его знали как довольно мирное животное, к тому же гости увлеклись оживленной беседой. Красного на них ничего не было — даже ленточки или цветка на шляпке.
А Рыжий злился все сильнее. Он рыл копытом землю, топал ногами; обойдя вокруг стада, он очутился совсем близко от господ, запятых своим спором. Он не хотел действовать исподтишка, нет, он еще раз подал знак мычанием, вернее, уже ревом. Но, увидев, что никто не принимает этого всерьез, решил на деле показать, чего он стоит.
Одно мгновение бык стоял неподвижно; из ноздрей и с морды у него капало, глаза налились кровью, по хребту пробежала дрожь. Потом он выставил рога вперед и ринулся на приступ. Кто-то из господ вдруг взлетел в воздух и навзничь шлепнулся наземь. Бык хотел было еще раз поддеть его на рога, но в этот миг на загривок животного обрушился тяжелый удар палкой от ушата. Бык остановился, захрапел и повернулся было к новому противнику, но, оглушенный еще одним ударом по голове, предпочел отступить; по его морде стекали две струйки крови. С глухим ревом отбежал он подальше, к стаду.
Только теперь раздался многоголосый крик, только теперь все увидели, что тот, кого бык поднял на рога и бросил наземь, был не кто иной, как мяэкюльский хозяин, Ульрих фон Кремер лежал на траве с восковым лицом и посиневшими губами. Первыми над ним склонились сестры и брат, и он сказал им почему-то не на родном языке, а по-эстонски:
— Отведите меня домой!
— Ульрих, ты ранен! —- хором возопили три барышни, всплеснув руками. Братец же Адальберт растерянно топтался вокруг них и без конца повторял:
Возможно ли это? (нем.)
Как всегда, по пятам за ним следовал покорно и виновато белый борзой пес, который перед этим, поддавшись плотской слабости, завязал около ворот хлева дружбу с пастуховой сучкой.
— Пошлите за врачом! — попросил раненый уже по-немецки и, приподнявшись, сел без посторонней помощи. Отведя свою руку, которую он держал слева от паха, он у ни дел на пальцах немного крови и уставился на нее широко раскрытыми глазами.
Госпожа Рэзмст и куруская молодуха — она только теперь бросила на землю палку от ушата — собирались уже подпить пострадавшего, но братец Адальберт наконец пришел и себя настолько, что догадался заменить жену управляющего. Со стороны конюшни прибежали кучера, и младший из них, мя;жюльский, поддержал барина, освободив от :>того молодуху. Опираясь на обоих мужчин, Ульрих фон Кремор побрел к дому, не сводя стеклянного взгляда со своих окровавленных пальцев. За ним в безмолвном отчаянии следовали барышни, судорожно держась за руки и до смешного одинаково приоткрыв рты. Шествие замыкала госпожа Р:к>мот — она хотела помочь раненому и в доме, так как* по надеялась на хладнокровие девицы Филлеми-пы; и руке госпожа Гзэмет несла фуражку хозяина, подобранную на земле.
Хозяйка усадьбы Куру возвратилась к своей тележке, нагруженной теперь кадушками, которые она везла в моечную, и вдруг столкнулась с Приллупом: он внезапно вынырнул из-за будки ледника, находившегося неподалеку.
Глаза у Ириллупа пылали, щеки дергались, и в лицо молодухе брызнула горячая слюна, когда он прошипел сквозь -зубы:
— Что этот бугай тебе сделал? Зачем тебе понадобилось его лупить?
— Как?.. Что?..
Тыну покосился на доярок, которые, сбившись в кружок, все еще стояли на месте происшествия и горячо обсуждали случившееся, и шагнул еще ближе к жене, словно хотел что-то добавить. Но потом махнул стиснутым кулаком и проскрежетал, отворачиваясь:
— Проваливай со своими кадушками, стерва!
И зашагал к молочне, ссутулив острые плечи, втянув голову и не оглядываясь назад.
Мари минутку поглядела ему вслед, быстрым привычным движением прошлась рукой у себя под носом и взялась за дышло тележки.
На середине двора ей повстречался Пээтер, спешивший от господского дома к конюшне.
— В город, за доктором! — бросил он, взмахнув рукой.
Этот медлительный парень был смешон в своем старании проявить расторопность, и Мари улыбнулась. Она увидела, как перед конюшней Пээтер споткнулся, и опять улыбнулась.
Возвращаясь с чистыми кадушками, молодуха заметила, что доярки снова взялись за работу, но госпожи Рээмет еще не видно. Оба кучера неуклюже суетились у конюшни, запрягая лошадей в коляску. В молочне Приллуп топил хворостом печь — это нужно было для заквашивания молока: погода стояла прохладная, хотя солнце ярко светило на ясном синем небе.
Они не разговаривали, каждый делал свое дело, пока не принесли ушат.
— Тебе с них причитается хороший подарочек, молодушка,— пошутила госпожа Рээмет.— Если бы не ты, Рыжий их всех бы отделал, и что тогда от барышень осталось бы — бог знает.
— А как рана? — спросила Мари.
— Рана не смертельная, да и калекой он не будет,— ответила госпожа Рээмет,— но бедному быку не жить на свете! Барин, как только лег в постель и рану его перевязали, сказал: «Чтоб я этого быка больше не видел! Отправить его в город, к колбаснику!»
Приллуп снял грифельную доску, висевшую на столбе около полок, и, казалось, изучал заполнявшие ее кривые и угловатые цифры. Для них, правда, были проведены линейки, но цифры, пренебрегая ими, то лезли вверх, то падали вниз. Госпожа Рээмет назвала сегодняшнее количество штофов, и Тьшу записал его мелком, подвешенным на веревочке, па этот раз, по счастливой случайности, па-пав на нужную линейку. Но сама цифра получилась гораздо уродливее остальных, особенно тех, которые были кое-где написаны рукой Мари.
При Яане записи вела госпожа Рээмет.
Затем супруги молча опорожнили ушат, Мари ушла домой — сегодня не надо было сбивать масло,— а Приллуп остался присматривать за печкой. Он принес вдобавок к хворосту еще корзину торфа и время от времени ходил во вторую комнату взглянуть на маленький термометр, прибитый рядом с доской на особой стойке. Иногда он задерживался здесь подольше, обводил взглядом длинные ряды кадочек, заглядывал то в одну, то в другую, передвигал их. Но вот он вдруг прижал ладонь ко лбу, закрыл глаза и попятился, как будто у него закружилась голова от угара. Он отступил к наружной стене, прислонился к ней, и когда открыл глаза, в его взгляде был страх и мучительный вопрос. Его руки протянулись вперед, к полкам, словно он хотел их оттолкнуть от себя...
В течение дня они только два раза виделись за едой — у каждого была своя работа,— но и теперь не обменялись пи словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
Но вожаком стада был молодой бык красной породы, которому, как видно, гости пришлись но но вкусу. Он издали вытаращился на них, засопел, взмахнул хвостом и предостерегающе замычал.
Никто, однако, не обратил па это внимания. В имении его знали как довольно мирное животное, к тому же гости увлеклись оживленной беседой. Красного на них ничего не было — даже ленточки или цветка на шляпке.
А Рыжий злился все сильнее. Он рыл копытом землю, топал ногами; обойдя вокруг стада, он очутился совсем близко от господ, запятых своим спором. Он не хотел действовать исподтишка, нет, он еще раз подал знак мычанием, вернее, уже ревом. Но, увидев, что никто не принимает этого всерьез, решил на деле показать, чего он стоит.
Одно мгновение бык стоял неподвижно; из ноздрей и с морды у него капало, глаза налились кровью, по хребту пробежала дрожь. Потом он выставил рога вперед и ринулся на приступ. Кто-то из господ вдруг взлетел в воздух и навзничь шлепнулся наземь. Бык хотел было еще раз поддеть его на рога, но в этот миг на загривок животного обрушился тяжелый удар палкой от ушата. Бык остановился, захрапел и повернулся было к новому противнику, но, оглушенный еще одним ударом по голове, предпочел отступить; по его морде стекали две струйки крови. С глухим ревом отбежал он подальше, к стаду.
Только теперь раздался многоголосый крик, только теперь все увидели, что тот, кого бык поднял на рога и бросил наземь, был не кто иной, как мяэкюльский хозяин, Ульрих фон Кремер лежал на траве с восковым лицом и посиневшими губами. Первыми над ним склонились сестры и брат, и он сказал им почему-то не на родном языке, а по-эстонски:
— Отведите меня домой!
— Ульрих, ты ранен! —- хором возопили три барышни, всплеснув руками. Братец же Адальберт растерянно топтался вокруг них и без конца повторял:
Возможно ли это? (нем.)
Как всегда, по пятам за ним следовал покорно и виновато белый борзой пес, который перед этим, поддавшись плотской слабости, завязал около ворот хлева дружбу с пастуховой сучкой.
— Пошлите за врачом! — попросил раненый уже по-немецки и, приподнявшись, сел без посторонней помощи. Отведя свою руку, которую он держал слева от паха, он у ни дел на пальцах немного крови и уставился на нее широко раскрытыми глазами.
Госпожа Рэзмст и куруская молодуха — она только теперь бросила на землю палку от ушата — собирались уже подпить пострадавшего, но братец Адальберт наконец пришел и себя настолько, что догадался заменить жену управляющего. Со стороны конюшни прибежали кучера, и младший из них, мя;жюльский, поддержал барина, освободив от :>того молодуху. Опираясь на обоих мужчин, Ульрих фон Кремор побрел к дому, не сводя стеклянного взгляда со своих окровавленных пальцев. За ним в безмолвном отчаянии следовали барышни, судорожно держась за руки и до смешного одинаково приоткрыв рты. Шествие замыкала госпожа Р:к>мот — она хотела помочь раненому и в доме, так как* по надеялась на хладнокровие девицы Филлеми-пы; и руке госпожа Гзэмет несла фуражку хозяина, подобранную на земле.
Хозяйка усадьбы Куру возвратилась к своей тележке, нагруженной теперь кадушками, которые она везла в моечную, и вдруг столкнулась с Приллупом: он внезапно вынырнул из-за будки ледника, находившегося неподалеку.
Глаза у Ириллупа пылали, щеки дергались, и в лицо молодухе брызнула горячая слюна, когда он прошипел сквозь -зубы:
— Что этот бугай тебе сделал? Зачем тебе понадобилось его лупить?
— Как?.. Что?..
Тыну покосился на доярок, которые, сбившись в кружок, все еще стояли на месте происшествия и горячо обсуждали случившееся, и шагнул еще ближе к жене, словно хотел что-то добавить. Но потом махнул стиснутым кулаком и проскрежетал, отворачиваясь:
— Проваливай со своими кадушками, стерва!
И зашагал к молочне, ссутулив острые плечи, втянув голову и не оглядываясь назад.
Мари минутку поглядела ему вслед, быстрым привычным движением прошлась рукой у себя под носом и взялась за дышло тележки.
На середине двора ей повстречался Пээтер, спешивший от господского дома к конюшне.
— В город, за доктором! — бросил он, взмахнув рукой.
Этот медлительный парень был смешон в своем старании проявить расторопность, и Мари улыбнулась. Она увидела, как перед конюшней Пээтер споткнулся, и опять улыбнулась.
Возвращаясь с чистыми кадушками, молодуха заметила, что доярки снова взялись за работу, но госпожи Рээмет еще не видно. Оба кучера неуклюже суетились у конюшни, запрягая лошадей в коляску. В молочне Приллуп топил хворостом печь — это нужно было для заквашивания молока: погода стояла прохладная, хотя солнце ярко светило на ясном синем небе.
Они не разговаривали, каждый делал свое дело, пока не принесли ушат.
— Тебе с них причитается хороший подарочек, молодушка,— пошутила госпожа Рээмет.— Если бы не ты, Рыжий их всех бы отделал, и что тогда от барышень осталось бы — бог знает.
— А как рана? — спросила Мари.
— Рана не смертельная, да и калекой он не будет,— ответила госпожа Рээмет,— но бедному быку не жить на свете! Барин, как только лег в постель и рану его перевязали, сказал: «Чтоб я этого быка больше не видел! Отправить его в город, к колбаснику!»
Приллуп снял грифельную доску, висевшую на столбе около полок, и, казалось, изучал заполнявшие ее кривые и угловатые цифры. Для них, правда, были проведены линейки, но цифры, пренебрегая ими, то лезли вверх, то падали вниз. Госпожа Рээмет назвала сегодняшнее количество штофов, и Тьшу записал его мелком, подвешенным на веревочке, па этот раз, по счастливой случайности, па-пав на нужную линейку. Но сама цифра получилась гораздо уродливее остальных, особенно тех, которые были кое-где написаны рукой Мари.
При Яане записи вела госпожа Рээмет.
Затем супруги молча опорожнили ушат, Мари ушла домой — сегодня не надо было сбивать масло,— а Приллуп остался присматривать за печкой. Он принес вдобавок к хворосту еще корзину торфа и время от времени ходил во вторую комнату взглянуть на маленький термометр, прибитый рядом с доской на особой стойке. Иногда он задерживался здесь подольше, обводил взглядом длинные ряды кадочек, заглядывал то в одну, то в другую, передвигал их. Но вот он вдруг прижал ладонь ко лбу, закрыл глаза и попятился, как будто у него закружилась голова от угара. Он отступил к наружной стене, прислонился к ней, и когда открыл глаза, в его взгляде был страх и мучительный вопрос. Его руки протянулись вперед, к полкам, словно он хотел их оттолкнуть от себя...
В течение дня они только два раза виделись за едой — у каждого была своя работа,— но и теперь не обменялись пи словом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49