..
— Но ты все равно женился бы на Тийу, чтобы не лишиться куска хлеба, а?.. Я не шучу, сразу вылетишь вон! Л девушка подаст на тебя в суд.
Михкель начинает сдаваться. Он медленно поднимает глаза и готов уже взглянуть барину в лицо, как вдруг до его слуха доносится со двора голос матери. Встревоженная старуха решила занять позицию под окном конторы и теперь отзывается оттуда достаточно громко.
— Вот оно какая правда на свете! Этак каждая потаскуха сумеет бабий чепец заполучить! Знай себе спи с парнями, а ежели доигралась — хватай за ворот первого попавшегося! Да еще такого, что с материных глаз и на одну ночку не отлучался! Вот как! Дитяти моему не верят, а этой старой стерве верят — зажали парня как клещами, точно он душегубец какой! Лишь бы эта гулящая мужа себе по вкусу раздобыла! Что бы там парень ни говорил со страху, неправда все это! Я-то лучше знаю! А меня, вишь, и близко не подпускают!
Едва барин поворачивается к окну, воронья голова старухи пропадает из виду, но парень уже опять словно окаменел. Хоть голову ему рубите — он в этом деле ни сном ни духом!
— Хорошо! — Кремер вынимает из кармана часы.— К пяти часам чтобы баня была очищена и чтоб вы оба убрались вой из моего поместья. Если вам еще по сегодняшнее число полагаются харчи и жалованье — я посмотрю по книге,— получите псе через управляющего. С богом!
Михкель медлит, но потом все же поворачивается к дверям, хотя память подсказывает ему, что харчи все забраны, а жалованье даже взято вперед. В то время как парень уже тянется к ручке двери, барин усаживается за пол и бормочет сквозь усы:
— Я бы тебе весной хибарку дал на Круузимяэ, но раз ты такое быдло упрямое — можешь отправляться!
Но Кетас застывает па месте, отдергивает руку от двери, и кажется, будто его большие синеватые уши настороженно шевелятся. Он долго искоса смотрит на барина, все больше поворачиваясь к нему, и вдруг порывисто кланяется.
— Ваша милость... я посоветуюсь с матерью.
— Только побыстрее! — бросает Кремер, раскрывая какую-то книгу.
Парень исчезает, но всего минуты па две. Его нескладная фигура еще не вся просунулась в дверь, а он уже спешит объявить:
— Я все-таки женюсь на Тийу.
— Ладно! — И господин фон Кремер захлопывает книгу.
— А хибарку на Круузимяэ?..
— Хпбарку получишь.
Когда мяэкюльский помещик во время вечерней дойки прохаживается среди своих коров, одна из доильщиц вдруг поднимается, хватает руку барина п молча целует ее у всех на глазах,
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Как-то осенью на рынке Тыну Приллуп узнал от молочника из имения Вока такую новость: бывший куру-ский Яан за четыре тысячи купил усадьбу в их волости около большака и думает открыть у себя небольшую лавку. Выслушав соседа, Тыну заметил только, ковыряя кпу-тонищем грязь, прилипшую к колесу телеги:
— Вишь ты! А хотел ведь имение покупать.— И, захватив копчик уса, прикусил его зубами.
А *1ы и померил! — засмеялся сосед.—На словах-то можно и двадцать имений купить. Не задаром же ему по-мощик молоко отдавал.
— Можот, ощо прикупит пару хуторов.
— Он бы тогда сразу взял, у пас их сколько хочешь продается, и с лесом и без леса.
Тыну отпустил покупателя, потом, опять пожевывая ус, произнес:
— Ну, может, торговлю большую заведет.
— Да, на пятьсот рублей, кредит ведь тоже дают.
II вокаский молочник, у которого товар уже был распродан, взобрался на спою телегу и выехал из ряда.
По дорого домой Мриллуп все покусывал то правый, то левый ус, из-под нахмуренных бровей набегали вокруг гнал морщины. Сегодня он не дремал, не сосал сигару — он сидел неподвижно между кадушками и смотрел на хвост гнедого, трусившего мелкой рысцой. Если и понукал ого, и помахивал кнутом, то только по привычке. У трактиров, где хозяин обыкновенно останавливался, мерин пытало? замедлить шаг, но Приллуп дал ему передохнуть только около одной корчмы, на полпути, поэтому прибыл домой довольно рано.
В этот раз он не привез жене из города никаких новостей. А когда через несколько дней кучер Пээтер стал рассказывать при нем и при Мари, что бывший молочник Яан купил себе хутор, Тыну промолвил спокойно, почесывая пальцем щеку под дремучей бородой:
— Ну да, вот у него и своя земля под ногами, и своя крыша над головой. Кто из нас, братец ты мой, этого не хочет!
Но со временем молодуха начала замечать, что Тыну возвращается из города хмурый, что даже в его морщинах залегло что-то незнакомо печальное. Особенно это стало явным на второй год торговли. Мари не могла отделаться от ощущения, что у Тыну в душе поселились тайные заботы. Они преследовали его, лишали покоя. Жене он про них не заикался, и все же они давали себя знать. Гыну никогда не был брюзгой, теперь же часто брюзжал, работая в молочне; все ему казалось, что молоко и масло недостаточно хороши, и эти недостатки он почти всегда ставил в вину жене. Порой он раздражался без всяких видимых причин; особенно удивляло Мари то, что Тыну злится, видя ее веселой.
— Ты чего там хихикаешь?
— Просто так.
— Не хочешь сказать?
— Ну, смеюсь над стариком...— Мари искоса глядит на маслобойку.— Охает да ахает — у него, мол, грудь чешется, жжет, саднит и кто его знает, что еще! Дайте, говорю, я посмотрю. Он расстегивает, показывает -— а там травяная вошь! Прямо синяя, палилась уже вся... Погодите, я ее оторву... Ни за что! Отмахивается обеими руками: «Нет, нет, ради бога, я поеду в город к доктору!..» И поехал...— Мари наклоняется и вытирает щеки.— Поехал-таки на другой день к доктору!
Но ее смех резко обрывается, она умолкает, как только с удивлением замечает, какое у муя^а лицо. Оно потемнело под грязной зарослью волос, как-то странно вытянулось, челюсти будто отяжелели, а глаза были уже не карими, а огненно-красными.
Тыну немного постоял молча, потом из его горла вылетел короткий свистящий стон, задушив готовые сорваться слова. Он швырнул на пол ложку, которой снимал сметану, и, пошатываясь, вышел из избы.
В их отношения начало вкрадываться что-то новое, что-то более серьезное. Молодуху не покидало чувство, будто за ней исподтишка следят, подстерегают со всех сторон, пытаются поймать в западню. И настороженный взгляд мужа, который она ловила на себе, не всегда можно было вынести без тревоги, в нем нет-нет да и сверкнет такое, что мысль застывает в мозгу.
В один из сентябрьских вечеров, когда Приллуп, сидя на телеге между кадушками, уже поворачивал лошадь от изгороди на дорогу, из-за ворот вдруг донесся его окрик:
— Мари, поди-ка сюда на минуту!
— Забыл что-нибудь?
— Нет... хочу кое-что сказать,.. Тпр-ру, Яска!
Молодуха не могла в темноте разглядеть его лицо, почувствовала только запах водки: Тыну, став зажиточнее, держал теперь дома водку и сегодня за ужином пропустил рюмку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49
— Но ты все равно женился бы на Тийу, чтобы не лишиться куска хлеба, а?.. Я не шучу, сразу вылетишь вон! Л девушка подаст на тебя в суд.
Михкель начинает сдаваться. Он медленно поднимает глаза и готов уже взглянуть барину в лицо, как вдруг до его слуха доносится со двора голос матери. Встревоженная старуха решила занять позицию под окном конторы и теперь отзывается оттуда достаточно громко.
— Вот оно какая правда на свете! Этак каждая потаскуха сумеет бабий чепец заполучить! Знай себе спи с парнями, а ежели доигралась — хватай за ворот первого попавшегося! Да еще такого, что с материных глаз и на одну ночку не отлучался! Вот как! Дитяти моему не верят, а этой старой стерве верят — зажали парня как клещами, точно он душегубец какой! Лишь бы эта гулящая мужа себе по вкусу раздобыла! Что бы там парень ни говорил со страху, неправда все это! Я-то лучше знаю! А меня, вишь, и близко не подпускают!
Едва барин поворачивается к окну, воронья голова старухи пропадает из виду, но парень уже опять словно окаменел. Хоть голову ему рубите — он в этом деле ни сном ни духом!
— Хорошо! — Кремер вынимает из кармана часы.— К пяти часам чтобы баня была очищена и чтоб вы оба убрались вой из моего поместья. Если вам еще по сегодняшнее число полагаются харчи и жалованье — я посмотрю по книге,— получите псе через управляющего. С богом!
Михкель медлит, но потом все же поворачивается к дверям, хотя память подсказывает ему, что харчи все забраны, а жалованье даже взято вперед. В то время как парень уже тянется к ручке двери, барин усаживается за пол и бормочет сквозь усы:
— Я бы тебе весной хибарку дал на Круузимяэ, но раз ты такое быдло упрямое — можешь отправляться!
Но Кетас застывает па месте, отдергивает руку от двери, и кажется, будто его большие синеватые уши настороженно шевелятся. Он долго искоса смотрит на барина, все больше поворачиваясь к нему, и вдруг порывисто кланяется.
— Ваша милость... я посоветуюсь с матерью.
— Только побыстрее! — бросает Кремер, раскрывая какую-то книгу.
Парень исчезает, но всего минуты па две. Его нескладная фигура еще не вся просунулась в дверь, а он уже спешит объявить:
— Я все-таки женюсь на Тийу.
— Ладно! — И господин фон Кремер захлопывает книгу.
— А хибарку на Круузимяэ?..
— Хпбарку получишь.
Когда мяэкюльский помещик во время вечерней дойки прохаживается среди своих коров, одна из доильщиц вдруг поднимается, хватает руку барина п молча целует ее у всех на глазах,
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Как-то осенью на рынке Тыну Приллуп узнал от молочника из имения Вока такую новость: бывший куру-ский Яан за четыре тысячи купил усадьбу в их волости около большака и думает открыть у себя небольшую лавку. Выслушав соседа, Тыну заметил только, ковыряя кпу-тонищем грязь, прилипшую к колесу телеги:
— Вишь ты! А хотел ведь имение покупать.— И, захватив копчик уса, прикусил его зубами.
А *1ы и померил! — засмеялся сосед.—На словах-то можно и двадцать имений купить. Не задаром же ему по-мощик молоко отдавал.
— Можот, ощо прикупит пару хуторов.
— Он бы тогда сразу взял, у пас их сколько хочешь продается, и с лесом и без леса.
Тыну отпустил покупателя, потом, опять пожевывая ус, произнес:
— Ну, может, торговлю большую заведет.
— Да, на пятьсот рублей, кредит ведь тоже дают.
II вокаский молочник, у которого товар уже был распродан, взобрался на спою телегу и выехал из ряда.
По дорого домой Мриллуп все покусывал то правый, то левый ус, из-под нахмуренных бровей набегали вокруг гнал морщины. Сегодня он не дремал, не сосал сигару — он сидел неподвижно между кадушками и смотрел на хвост гнедого, трусившего мелкой рысцой. Если и понукал ого, и помахивал кнутом, то только по привычке. У трактиров, где хозяин обыкновенно останавливался, мерин пытало? замедлить шаг, но Приллуп дал ему передохнуть только около одной корчмы, на полпути, поэтому прибыл домой довольно рано.
В этот раз он не привез жене из города никаких новостей. А когда через несколько дней кучер Пээтер стал рассказывать при нем и при Мари, что бывший молочник Яан купил себе хутор, Тыну промолвил спокойно, почесывая пальцем щеку под дремучей бородой:
— Ну да, вот у него и своя земля под ногами, и своя крыша над головой. Кто из нас, братец ты мой, этого не хочет!
Но со временем молодуха начала замечать, что Тыну возвращается из города хмурый, что даже в его морщинах залегло что-то незнакомо печальное. Особенно это стало явным на второй год торговли. Мари не могла отделаться от ощущения, что у Тыну в душе поселились тайные заботы. Они преследовали его, лишали покоя. Жене он про них не заикался, и все же они давали себя знать. Гыну никогда не был брюзгой, теперь же часто брюзжал, работая в молочне; все ему казалось, что молоко и масло недостаточно хороши, и эти недостатки он почти всегда ставил в вину жене. Порой он раздражался без всяких видимых причин; особенно удивляло Мари то, что Тыну злится, видя ее веселой.
— Ты чего там хихикаешь?
— Просто так.
— Не хочешь сказать?
— Ну, смеюсь над стариком...— Мари искоса глядит на маслобойку.— Охает да ахает — у него, мол, грудь чешется, жжет, саднит и кто его знает, что еще! Дайте, говорю, я посмотрю. Он расстегивает, показывает -— а там травяная вошь! Прямо синяя, палилась уже вся... Погодите, я ее оторву... Ни за что! Отмахивается обеими руками: «Нет, нет, ради бога, я поеду в город к доктору!..» И поехал...— Мари наклоняется и вытирает щеки.— Поехал-таки на другой день к доктору!
Но ее смех резко обрывается, она умолкает, как только с удивлением замечает, какое у муя^а лицо. Оно потемнело под грязной зарослью волос, как-то странно вытянулось, челюсти будто отяжелели, а глаза были уже не карими, а огненно-красными.
Тыну немного постоял молча, потом из его горла вылетел короткий свистящий стон, задушив готовые сорваться слова. Он швырнул на пол ложку, которой снимал сметану, и, пошатываясь, вышел из избы.
В их отношения начало вкрадываться что-то новое, что-то более серьезное. Молодуху не покидало чувство, будто за ней исподтишка следят, подстерегают со всех сторон, пытаются поймать в западню. И настороженный взгляд мужа, который она ловила на себе, не всегда можно было вынести без тревоги, в нем нет-нет да и сверкнет такое, что мысль застывает в мозгу.
В один из сентябрьских вечеров, когда Приллуп, сидя на телеге между кадушками, уже поворачивал лошадь от изгороди на дорогу, из-за ворот вдруг донесся его окрик:
— Мари, поди-ка сюда на минуту!
— Забыл что-нибудь?
— Нет... хочу кое-что сказать,.. Тпр-ру, Яска!
Молодуха не могла в темноте разглядеть его лицо, почувствовала только запах водки: Тыну, став зажиточнее, держал теперь дома водку и сегодня за ужином пропустил рюмку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49