А кто-то из них троих в свою очередь рассказал обо всем Мэтью. Но она не собиралась виниться в содеянном. Совсем наоборот!
– Я подумала, что это было бы совсем неплохо! – с вызовом ответила она.
Глаза Мэтью налились кровью.
– Я терпеть не могу эту бабенку! – прорычал он. – И тебе это прекрасно известно! Я на дух не выношу этого выскочку Джадда Стриттера и его придурка папашу! А больше всех я ненавижу Нолана Маккоя! – Он предостерегающе поднял палец. – Я заметил, как этот коп пожирает тебя глазами! Учти, что ты моя жена, и он не смеет даже мечтать о том, чтобы прикоснуться к тебе! И ты не смеешь заигрывать с ним! Запомни это хорошенько, а то как бы тебе не нажить гораздо более серьезных бед, чем выброшенные на пол креветки с рисом!
Не успев договорить, Мэтью с искаженным яростью лицом одним взмахом руки смел со стола тарелки Донны и Джози. Тонкий фарфор, жалобно звякнув, раскололся о твердый дубовый пол. Настал черед стаканов для воды. Мэтью один за другим швырнул их в стену.
Донна в ужасе прикрыла голову руками. Мэтью рванул ее за локти и завизжал, брызгая слюной:
– Убери все это! И не мешкай! А когда закончишь, отправляйся в магазин и наведи порядок в служебных помещениях! И в следующий раз пусть Джози сам идет к врачу! Я предоставил тебе кров, пищу и одежду, и будь любезна отработать то, что я на тебя трачу! Кто ничего не делает, тот ничего и не получает, ясно?! Попробуй у меня полодырничать! Мало того, что ты глуха, как тетерев, что ты не говоришь, а мычишь, как полоумная!.. – Передернувшись от отвращения, Мэтью быстрыми шагами пересек столовую. Через несколько секунд Донна почувствовала, как входная дверь с грохотом захлопнулась за ним.
Теперь, когда Джози и Мэтью оставили ее одну, у Донны от всего пережитого подогнулись ноги. Прислонившись к стене, она прижала локти к бокам, пытаясь унять нервную дрожь, сотрясавшую все ее тело. Но это не помогло. Ее по-прежнему трясло так, что зубы ее выбивали частую дробь. Разум также отказывался служить ей. Она не могла сконцентрироваться ни на одной мысли, в голове ее, сжимаемой тисками боли, проносились обрывки каких-то смутных воспоминаний, душу переполняли досада, гнев, страх, и над всем этим витало чувство невосполнимой утраты, которое, несмотря на его зыбкость и расплывчатость, причиняло ей невыразимые страдания. Тело не повиновалось ей, и она не могла ни сделать шага, чтобы опуститься на стул, ни даже присесть на корточки. Она попыталась было закричать, но из горла ее, как в кошмарном сне, не вырвалось ни звука. На полу из остатков еды, осколков фарфора и стекла сама собой составилась какая-то чудовищная сюрреалистическая картина, и Донна, поймав себя на том, что не отрываясь глядит на нее, с усилием закрыла глаза.
Боль и гнев с новой, неистовой силой охватили все ее существо. Она чувствовала, как, подобно океанским волнам, они окатывают ее с головой и влекут в пучину безысходного отчаяния. Тело ее трепетало и, прижавшись к стене, она стояла без движения, утратив чувство времени и потеряв всякую связь с реальностью.
Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем сознание начало мало-помалу возвращаться к ней. Дрожь унялась, исчезла и тяжесть в голове и ногах. Открыв глаза, она обнаружила, что стоит на осколках стекла от разбитого стакана.
Ощупав рукой влажное лицо, она судорожно вздохнула и осторожно, Глядя под ноги, выбралась из столовой. В кухне она сняла с себя всю одежду, сложила ее на одну из полок и, тщательно вымыв лицо и руки, распустила волосы, проведя по ним мокрой пятерней. Взбираясь по лестнице наверх, она продолжала приглаживать волосы рукой.
Через несколько минут она вышла из дома. На ней были голубые джинсы и теплый свитер, поверх которого она надела свою выцветшую куртку. Она миновала короткий переулок и оказалась на главной городской площади. Стоя спиной к церкви, она долго смотрела на три величественных каменных особняка по другую сторону лужайки. Ее переполняло отвращение ко всему, что олицетворяли собой эти роскошные здания. Она проклинала тот день, когда родилась в семье Пламов, и тот, когда вышла замуж за одного из Фарров. Она проклинала узы, неразрывно связавшие ее с Норвич Нотчем, который ей не суждено было покинуть до конца своих дней.
Она принялась бесцельно бродить по улицам, глубоко засунув руки в карманы джинсов. Глаза ее лихорадочно блестели, губы пересохли. Она прошла мимо магазина и, свернув возле гостиницы, углубилась в узкий переулок. В большинстве окон ярко горел свет, и лишь некоторые из них светились призрачным голубоватым сиянием. Там семьи горожан собрались у экранов телевизоров.
Донна не заглядывала в окна. Ее не интересовала жизнь соседей и знакомых. Она не чувствовала холода и не боялась темноты. Она навряд ли отдавала себе отчет в своих действиях, просто шла и шла вперед не разбирая дороги.
Она миновала здание пожарной команды и, приблизившись к школе, прошла по лужайке, затем повернула назад, на шоссе, которое вело прочь из города. Ее охватило желание идти по этой дороге не останавливаясь, пока не придет в другой город, где жизнь, возможно, окажется проще, чем в Норвич Нотче, где в ней не будут видеть одну из Пламов или одну из Фарров, где она сможет быть самой собой. Улыбаясь этим мыслям, она зашагала быстрее, но, вспомнив о Джози, сделала еще несколько нерешительных шагов, повернулась и побрела назад.
Она не останавливаясь миновала свой переулок и снова вышла на центральную площадь Норвич Нотча. Перейдя лужайку, она свернула в узкую, едва приметную улочку между парикмахерской Зи и булочной. В конце ее находилось здание полицейского участка, к которому примыкал маленький домик, занимаемый шефом полиции.
Подойдя к двери, она тихо постучала по ней костяшками пальцев. Дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился Нолан. При виде Донны он на мгновение застыл, от удивления лишившись дара речи. Ему достаточно было одного взгляда на ее взволнованное, бледное лицо, чтобы понять, что с ней стряслась беда. Не говоря ни слова, он взял ее за плечи и провел в дом.
Он любил ее. Нолан был во многих отношениях замечательным человеком, но больше всего Донну восхищало в нем то, что он любил ее. Поэтому она не остановилась на пороге, а прошла вместе с ним в уютную маленькую гостиную. Поэтому она не высвободилась из его объятий, а продолжала стоять, тесно прижавшись к нему. Поэтому она позволила ему поцеловать себя и со страстью и нежностью ответила на его поцелуй. Нолан снял с нее теплую куртку, и она покорно прошла за ним в его спальню. Он любил ее. И он считал ее достойной своей любви. Он относился к ней как к величайшей ценности, она была для него самой женственной, самой желанной и самой прекрасной из всех женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145
– Я подумала, что это было бы совсем неплохо! – с вызовом ответила она.
Глаза Мэтью налились кровью.
– Я терпеть не могу эту бабенку! – прорычал он. – И тебе это прекрасно известно! Я на дух не выношу этого выскочку Джадда Стриттера и его придурка папашу! А больше всех я ненавижу Нолана Маккоя! – Он предостерегающе поднял палец. – Я заметил, как этот коп пожирает тебя глазами! Учти, что ты моя жена, и он не смеет даже мечтать о том, чтобы прикоснуться к тебе! И ты не смеешь заигрывать с ним! Запомни это хорошенько, а то как бы тебе не нажить гораздо более серьезных бед, чем выброшенные на пол креветки с рисом!
Не успев договорить, Мэтью с искаженным яростью лицом одним взмахом руки смел со стола тарелки Донны и Джози. Тонкий фарфор, жалобно звякнув, раскололся о твердый дубовый пол. Настал черед стаканов для воды. Мэтью один за другим швырнул их в стену.
Донна в ужасе прикрыла голову руками. Мэтью рванул ее за локти и завизжал, брызгая слюной:
– Убери все это! И не мешкай! А когда закончишь, отправляйся в магазин и наведи порядок в служебных помещениях! И в следующий раз пусть Джози сам идет к врачу! Я предоставил тебе кров, пищу и одежду, и будь любезна отработать то, что я на тебя трачу! Кто ничего не делает, тот ничего и не получает, ясно?! Попробуй у меня полодырничать! Мало того, что ты глуха, как тетерев, что ты не говоришь, а мычишь, как полоумная!.. – Передернувшись от отвращения, Мэтью быстрыми шагами пересек столовую. Через несколько секунд Донна почувствовала, как входная дверь с грохотом захлопнулась за ним.
Теперь, когда Джози и Мэтью оставили ее одну, у Донны от всего пережитого подогнулись ноги. Прислонившись к стене, она прижала локти к бокам, пытаясь унять нервную дрожь, сотрясавшую все ее тело. Но это не помогло. Ее по-прежнему трясло так, что зубы ее выбивали частую дробь. Разум также отказывался служить ей. Она не могла сконцентрироваться ни на одной мысли, в голове ее, сжимаемой тисками боли, проносились обрывки каких-то смутных воспоминаний, душу переполняли досада, гнев, страх, и над всем этим витало чувство невосполнимой утраты, которое, несмотря на его зыбкость и расплывчатость, причиняло ей невыразимые страдания. Тело не повиновалось ей, и она не могла ни сделать шага, чтобы опуститься на стул, ни даже присесть на корточки. Она попыталась было закричать, но из горла ее, как в кошмарном сне, не вырвалось ни звука. На полу из остатков еды, осколков фарфора и стекла сама собой составилась какая-то чудовищная сюрреалистическая картина, и Донна, поймав себя на том, что не отрываясь глядит на нее, с усилием закрыла глаза.
Боль и гнев с новой, неистовой силой охватили все ее существо. Она чувствовала, как, подобно океанским волнам, они окатывают ее с головой и влекут в пучину безысходного отчаяния. Тело ее трепетало и, прижавшись к стене, она стояла без движения, утратив чувство времени и потеряв всякую связь с реальностью.
Ей показалось, что прошла целая вечность, прежде чем сознание начало мало-помалу возвращаться к ней. Дрожь унялась, исчезла и тяжесть в голове и ногах. Открыв глаза, она обнаружила, что стоит на осколках стекла от разбитого стакана.
Ощупав рукой влажное лицо, она судорожно вздохнула и осторожно, Глядя под ноги, выбралась из столовой. В кухне она сняла с себя всю одежду, сложила ее на одну из полок и, тщательно вымыв лицо и руки, распустила волосы, проведя по ним мокрой пятерней. Взбираясь по лестнице наверх, она продолжала приглаживать волосы рукой.
Через несколько минут она вышла из дома. На ней были голубые джинсы и теплый свитер, поверх которого она надела свою выцветшую куртку. Она миновала короткий переулок и оказалась на главной городской площади. Стоя спиной к церкви, она долго смотрела на три величественных каменных особняка по другую сторону лужайки. Ее переполняло отвращение ко всему, что олицетворяли собой эти роскошные здания. Она проклинала тот день, когда родилась в семье Пламов, и тот, когда вышла замуж за одного из Фарров. Она проклинала узы, неразрывно связавшие ее с Норвич Нотчем, который ей не суждено было покинуть до конца своих дней.
Она принялась бесцельно бродить по улицам, глубоко засунув руки в карманы джинсов. Глаза ее лихорадочно блестели, губы пересохли. Она прошла мимо магазина и, свернув возле гостиницы, углубилась в узкий переулок. В большинстве окон ярко горел свет, и лишь некоторые из них светились призрачным голубоватым сиянием. Там семьи горожан собрались у экранов телевизоров.
Донна не заглядывала в окна. Ее не интересовала жизнь соседей и знакомых. Она не чувствовала холода и не боялась темноты. Она навряд ли отдавала себе отчет в своих действиях, просто шла и шла вперед не разбирая дороги.
Она миновала здание пожарной команды и, приблизившись к школе, прошла по лужайке, затем повернула назад, на шоссе, которое вело прочь из города. Ее охватило желание идти по этой дороге не останавливаясь, пока не придет в другой город, где жизнь, возможно, окажется проще, чем в Норвич Нотче, где в ней не будут видеть одну из Пламов или одну из Фарров, где она сможет быть самой собой. Улыбаясь этим мыслям, она зашагала быстрее, но, вспомнив о Джози, сделала еще несколько нерешительных шагов, повернулась и побрела назад.
Она не останавливаясь миновала свой переулок и снова вышла на центральную площадь Норвич Нотча. Перейдя лужайку, она свернула в узкую, едва приметную улочку между парикмахерской Зи и булочной. В конце ее находилось здание полицейского участка, к которому примыкал маленький домик, занимаемый шефом полиции.
Подойдя к двери, она тихо постучала по ней костяшками пальцев. Дверь бесшумно отворилась, и на пороге появился Нолан. При виде Донны он на мгновение застыл, от удивления лишившись дара речи. Ему достаточно было одного взгляда на ее взволнованное, бледное лицо, чтобы понять, что с ней стряслась беда. Не говоря ни слова, он взял ее за плечи и провел в дом.
Он любил ее. Нолан был во многих отношениях замечательным человеком, но больше всего Донну восхищало в нем то, что он любил ее. Поэтому она не остановилась на пороге, а прошла вместе с ним в уютную маленькую гостиную. Поэтому она не высвободилась из его объятий, а продолжала стоять, тесно прижавшись к нему. Поэтому она позволила ему поцеловать себя и со страстью и нежностью ответила на его поцелуй. Нолан снял с нее теплую куртку, и она покорно прошла за ним в его спальню. Он любил ее. И он считал ее достойной своей любви. Он относился к ней как к величайшей ценности, она была для него самой женственной, самой желанной и самой прекрасной из всех женщин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145