Потом взяла обе мои руки и, глядя в сторону, просто сказала:
– Кевин ушел.
– Что значит «ушел»? – Мой голос снизился до шепота.
– То и значит, Гвен. Ушел. Исчез. Скрылся. И Руфон подтвердил. Не скажу, что для меня это было полной неожиданностью, но… все же я надеялась, что этого не случится. – По ее щеке медленно прокатилась слеза, и она смахнула ее.
– Я не понимаю. Зачем… зачем ему нужно было уходить?
– Думаю, по многим причинам. Он… он сказал, что стал испытывать к тебе чувства гораздо большие, чем допустимо. И очень расстроился, когда я рассказала ему о претендентах на твою руку. И чувствовал себя ужасно виноватым из-за того, что ты попала домой почти к рассвету. Он не смог выполнить поручение охранять тебя, и твой отец имел полное право высечь его, если бы захотел. – Бригит помолчала и грустно покачала головой. – Кевин понимал, что это навлечет позор на нашу семью, а эта последняя ночь может осрамить и тебя, если твои женихи христиане. Ты же знаешь, как важна для нас непорочность… а при тех чувствах, которые он испытывает к тебе… – Голос Бригит оборвался, и она слегка сжала мои руки, по-прежнему не глядя на меня.
– Ну, все эти разговоры о непорочности просто чушь! – горячо сказала я. – Я сейчас такая же девственница, как и два дня назад, и любой, кто думает иначе только потому, что мы не вернулись домой засветло, одержим знаменитой навязчивой христианской идеей «греха».
Я даже забыла, что Бригит сама христианка, такой отвратительной была мысль о том, что чьи-то религиозные убеждения вторгаются в жизнь самых близких мне людей.
– Ну, – сказала я со вздохом, – куда он поехал? И когда вернется назад?
Бригит ничего не ответила, но, повернувшись, прямо посмотрела мне в глаза, и сердце мое замерло.
– Он не вернется, – наконец прошептала она.
– Мы попросим его вернуться, – объявила я, не желая слышать ее слова.
– Как? Он никому не сказал, куда идет. Он не может возвратиться в свою семью, потому что был оставлен заложником, а сейчас нарушил договор. Даже если он и свяжется с родными, они не станут помогать ему, и это он очень хорошо понимает. И он не осмелится поехать ни на одну из тех усадеб, где мы стояли двором, потому что люди узнают его и вернут твоему отцу… и он окажется в том же положении, от которого убежал. Нет, мы не можем связаться с ним, он сам превратил себя в изгнанника.
Раньше это не приходило мне в голову, и теперь я ошеломленно молчала, а Бригит расплакалась.
Слезы катились у нее по щекам, когда она продолжила:
– Руфон предложил поехать поискать его, но, поскольку Кевин ушел пешком, он обязательно будет пробираться по тропам. Значит, поиски бесполезны.
– Разве он не взял Галлдансера? – тупо спросила я, думая о том, как сможет мальчик-калека выжить в лесах без лошади.
– Нет… – Бригит покачала головой, – он даже не взял Эйлба. Ничего, кроме того, что было на нем, и своего кинжала. Думаю, он считал делом чести уйти, не оставшись никому должным.
– Ты знала, что он собирается так поступить? – Я вспомнила, какой измученной Бригит была сегодня утром, и подумала, что она наверняка всю ночь пыталась отговорить своего кузена от подобного безрассудства.
– Нет, точно не знала. – Рыдания стихли, и Бригит позволила мне вытереть следы ее слез. – Когда вы приехали домой, я поняла, что Кевин очень расстроен. А увидев в конюшне незнакомых лошадей и узнав, что они принадлежат людям, приехавшим тебя сватать от имени своего короля… вот тогда-то он и обезумел от горя. Он все время плакал и говорил о тебе и о том, как ему хотелось бы, чтобы все было по-другому. Но когда я уходила, он успокоился и, казалось, смирился со своей судьбой. – Ее голос снова стал хриплым. – Мне следовало бы догадаться о его намерениях, когда он попросил меня вспоминать о нем в молитвах.
Я в изнеможении откинулась на кровать, не в силах выговорить ни слова. Мысль о том, что Кевин убежал и стал одиночкой-изгнанником, что его не будет в моей новой жизни, о которой я только начала мечтать, казалась невероятно жестокой. Я уставилась в потолок сухими воспаленными глазами и гадала, не является ли это еще одним наказанием Владычицы.
Бригит встала и начала расшнуровывать мои ботинки, а когда я села, распустила пояс на моей талии.
– Завтра станет легче, – пробормотала она, помогая мне раздеться, – говорят, с горем надо переночевать.
– Может быть, он передумает и вернется, – прошептала я, все еще надеясь, что произошло какое-то невероятное недоразумение. Я слишком устала, чтобы думать об этом дальше, и, всхлипывая, забралась под одеяла, позволив Бригит укутать меня. Она немного посидела рядом, пока я не уснула.
Должно быть, я была очень измучена, потому что проспала до конца дня и всю ночь; но это время нельзя было назвать спокойным – в своих снах я искала какую-то вещь или место и никак не могла найти. И все время рядом была Владычица со своим странным ледяным смехом, преграждающим мне дорогу. Я проснулась с рассветом, отчетливо понимая: случилось нечто ужасное, и только потом вспомнила, что же именно.
Я встала и пошла на выгон посмотреть на Быстроногую, потому что после той ночной поездки у меня не было времени проведать ее.
Руфон уже занимался лошадьми, меняя припарки на передней ноге моей кобылы.
– Как она? – спросила я, проводя рукой по морде лошади.
Она мотнула головой и ласково фыркнула мне в плечо.
– Ничего такого, чего нельзя вылечить, девочка, – сказал конюший. Он сидел на корточках у передней ноги лошади, радом стоял горшок с теплым варевом из трав. Я наблюдала, как бережно он прикладывает полные пригоршни мягких мокрых листьев к ее ноге, потом осторожно накрывает это место полоской чистой овечьей шерсти. – Я слышал, что ты сама поранилась, – добавил он, не отрываясь от дела.
– Немного, – призналась я. – Как Галлдансер?
Более откровенно спросить о Кевине я не могла.
– Прекрасно, с ним все в порядке. Думаю, что сейчас, когда мальчик ушел, мы отведем его в Стенвикс и выпустим на пастбище.
Я кивнула, чувствуя, как в горле у меня встает комок, и, торопливо моргая, прислонилась к шее Быстроногой, глядя на работу Руфона. Опытными движениями он наложил поверх шерсти полотняную повязку и начал завязывать концы материй аккуратными мягкими узлами. По своему опыту я знала, что эта работа на самом деле была труднее, чем казалось, потому что повязка должна быть достаточно плотной, чтобы удержать припарку на месте, но не настолько, чтобы мешать току крови. Мы с Кевином по многу часов упражнялись на запястьях друг друга, чтобы приобрести сноровку.
– Ты знаешь, куда он ушел? – наконец рискнула я спросить, решив, что мой голос звучит вполне твердо.
– Нет, девочка, знаю только то, что он велел не искать его, – Руфон присел на корточки, осмотрел свою работу, а потом взглянул на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
– Кевин ушел.
– Что значит «ушел»? – Мой голос снизился до шепота.
– То и значит, Гвен. Ушел. Исчез. Скрылся. И Руфон подтвердил. Не скажу, что для меня это было полной неожиданностью, но… все же я надеялась, что этого не случится. – По ее щеке медленно прокатилась слеза, и она смахнула ее.
– Я не понимаю. Зачем… зачем ему нужно было уходить?
– Думаю, по многим причинам. Он… он сказал, что стал испытывать к тебе чувства гораздо большие, чем допустимо. И очень расстроился, когда я рассказала ему о претендентах на твою руку. И чувствовал себя ужасно виноватым из-за того, что ты попала домой почти к рассвету. Он не смог выполнить поручение охранять тебя, и твой отец имел полное право высечь его, если бы захотел. – Бригит помолчала и грустно покачала головой. – Кевин понимал, что это навлечет позор на нашу семью, а эта последняя ночь может осрамить и тебя, если твои женихи христиане. Ты же знаешь, как важна для нас непорочность… а при тех чувствах, которые он испытывает к тебе… – Голос Бригит оборвался, и она слегка сжала мои руки, по-прежнему не глядя на меня.
– Ну, все эти разговоры о непорочности просто чушь! – горячо сказала я. – Я сейчас такая же девственница, как и два дня назад, и любой, кто думает иначе только потому, что мы не вернулись домой засветло, одержим знаменитой навязчивой христианской идеей «греха».
Я даже забыла, что Бригит сама христианка, такой отвратительной была мысль о том, что чьи-то религиозные убеждения вторгаются в жизнь самых близких мне людей.
– Ну, – сказала я со вздохом, – куда он поехал? И когда вернется назад?
Бригит ничего не ответила, но, повернувшись, прямо посмотрела мне в глаза, и сердце мое замерло.
– Он не вернется, – наконец прошептала она.
– Мы попросим его вернуться, – объявила я, не желая слышать ее слова.
– Как? Он никому не сказал, куда идет. Он не может возвратиться в свою семью, потому что был оставлен заложником, а сейчас нарушил договор. Даже если он и свяжется с родными, они не станут помогать ему, и это он очень хорошо понимает. И он не осмелится поехать ни на одну из тех усадеб, где мы стояли двором, потому что люди узнают его и вернут твоему отцу… и он окажется в том же положении, от которого убежал. Нет, мы не можем связаться с ним, он сам превратил себя в изгнанника.
Раньше это не приходило мне в голову, и теперь я ошеломленно молчала, а Бригит расплакалась.
Слезы катились у нее по щекам, когда она продолжила:
– Руфон предложил поехать поискать его, но, поскольку Кевин ушел пешком, он обязательно будет пробираться по тропам. Значит, поиски бесполезны.
– Разве он не взял Галлдансера? – тупо спросила я, думая о том, как сможет мальчик-калека выжить в лесах без лошади.
– Нет… – Бригит покачала головой, – он даже не взял Эйлба. Ничего, кроме того, что было на нем, и своего кинжала. Думаю, он считал делом чести уйти, не оставшись никому должным.
– Ты знала, что он собирается так поступить? – Я вспомнила, какой измученной Бригит была сегодня утром, и подумала, что она наверняка всю ночь пыталась отговорить своего кузена от подобного безрассудства.
– Нет, точно не знала. – Рыдания стихли, и Бригит позволила мне вытереть следы ее слез. – Когда вы приехали домой, я поняла, что Кевин очень расстроен. А увидев в конюшне незнакомых лошадей и узнав, что они принадлежат людям, приехавшим тебя сватать от имени своего короля… вот тогда-то он и обезумел от горя. Он все время плакал и говорил о тебе и о том, как ему хотелось бы, чтобы все было по-другому. Но когда я уходила, он успокоился и, казалось, смирился со своей судьбой. – Ее голос снова стал хриплым. – Мне следовало бы догадаться о его намерениях, когда он попросил меня вспоминать о нем в молитвах.
Я в изнеможении откинулась на кровать, не в силах выговорить ни слова. Мысль о том, что Кевин убежал и стал одиночкой-изгнанником, что его не будет в моей новой жизни, о которой я только начала мечтать, казалась невероятно жестокой. Я уставилась в потолок сухими воспаленными глазами и гадала, не является ли это еще одним наказанием Владычицы.
Бригит встала и начала расшнуровывать мои ботинки, а когда я села, распустила пояс на моей талии.
– Завтра станет легче, – пробормотала она, помогая мне раздеться, – говорят, с горем надо переночевать.
– Может быть, он передумает и вернется, – прошептала я, все еще надеясь, что произошло какое-то невероятное недоразумение. Я слишком устала, чтобы думать об этом дальше, и, всхлипывая, забралась под одеяла, позволив Бригит укутать меня. Она немного посидела рядом, пока я не уснула.
Должно быть, я была очень измучена, потому что проспала до конца дня и всю ночь; но это время нельзя было назвать спокойным – в своих снах я искала какую-то вещь или место и никак не могла найти. И все время рядом была Владычица со своим странным ледяным смехом, преграждающим мне дорогу. Я проснулась с рассветом, отчетливо понимая: случилось нечто ужасное, и только потом вспомнила, что же именно.
Я встала и пошла на выгон посмотреть на Быстроногую, потому что после той ночной поездки у меня не было времени проведать ее.
Руфон уже занимался лошадьми, меняя припарки на передней ноге моей кобылы.
– Как она? – спросила я, проводя рукой по морде лошади.
Она мотнула головой и ласково фыркнула мне в плечо.
– Ничего такого, чего нельзя вылечить, девочка, – сказал конюший. Он сидел на корточках у передней ноги лошади, радом стоял горшок с теплым варевом из трав. Я наблюдала, как бережно он прикладывает полные пригоршни мягких мокрых листьев к ее ноге, потом осторожно накрывает это место полоской чистой овечьей шерсти. – Я слышал, что ты сама поранилась, – добавил он, не отрываясь от дела.
– Немного, – призналась я. – Как Галлдансер?
Более откровенно спросить о Кевине я не могла.
– Прекрасно, с ним все в порядке. Думаю, что сейчас, когда мальчик ушел, мы отведем его в Стенвикс и выпустим на пастбище.
Я кивнула, чувствуя, как в горле у меня встает комок, и, торопливо моргая, прислонилась к шее Быстроногой, глядя на работу Руфона. Опытными движениями он наложил поверх шерсти полотняную повязку и начал завязывать концы материй аккуратными мягкими узлами. По своему опыту я знала, что эта работа на самом деле была труднее, чем казалось, потому что повязка должна быть достаточно плотной, чтобы удержать припарку на месте, но не настолько, чтобы мешать току крови. Мы с Кевином по многу часов упражнялись на запястьях друг друга, чтобы приобрести сноровку.
– Ты знаешь, куда он ушел? – наконец рискнула я спросить, решив, что мой голос звучит вполне твердо.
– Нет, девочка, знаю только то, что он велел не искать его, – Руфон присел на корточки, осмотрел свою работу, а потом взглянул на меня.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130