Я почувствовала себя лисенком: сердитым, негодующим и совершенно не желающим быть прирученным.
Но у лисенка по крайней мере была нора, в которой он мог спрятаться.
Наконец, не видя никакого способа избежать нового развития событий, я молча удалилась. «Ничего, – твердила я себе, – вот вернется Кевин, и мы все исправим».
Итак, Лавиния прибыла ко двору. Это была маленькая и пухлая женщина, с тщательно завитыми волосами и благоухающая духами, за которыми регулярно посылала к торговцу в Марсель. Она была безумно аккуратной и принялась управлять моей жизнью, словно курица, пытающаяся выгнать утенка из воды, и с таким же успехом.
В первое же утро после ее приезда я проснулась и обнаружила, что моя туника и штаны исчезли, а на том месте, где я оставила их, на колышках было аккуратно развешено простое длинное платье.
– Туники, особенно туники ярких расцветок, – твердо заявила она, – носят женщины с дурной славой. И ни одна приличная женщина не наденет штаны. Не представляю, о чем думала твоя нянька, позволив тебе бегать как дикарке или еще того хуже.
Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.
– Приличные вещи мы используем, – жизнерадостно сказала она, – а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.
Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.
Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.
Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, – там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.
Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:
– Что случилось с волосами этой женщины?
Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.
Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.
– При изысканных дворах спят на полотняных простынях, – заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.
– Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? – спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.
Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.
– Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, – вздохнула она. – В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.
Я много слышала о тех днях, когда процветала торговля с Римом и по всей империи можно было встретить библиотеки, ювелирные лавки и большие магазины, полные стеклянных вещей. Родная бабушка Винни родилась в Риме и обычно подробно рассказывала ей о величии этого города. Рим, по мнению Винни, по-прежнему был законодателем вкусов и хороших манер, и по сравнению с ним наша северная часть «британской провинции», безусловно, была очень отсталой.
К возвращению Катбада наш образ жизни вполне устоялся. Друида приняли при дворе очень доброжелательно, но одновременно известили, что мое образование теперь доверено вдове из Йорка.
Меня при разговоре не было, но, когда он крупными шагами вышел из комнат моего отца с гневным выражением на красивом лице, я была в зале.
– Плохо, когда дочь кумбрийца учится только римским обычаям, – бросил он коротко, зло посмотрев сначала на Лавинию, потом на меня. – Придет день, когда ты пожалеешь об этом, девочка, помяни мое слово.
Он вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись и ни с кем не попрощавшись. К сожалению, у меня не было возможности объяснить ему, что это придумала не я.
После приезда Винни основная часть домочадцев оставалась в Карлайле, а отец ездил по северу, по-прежнему намереваясь предстоящей весной сообщить королю Артуру окончательное решение по предложенному договору. Я подозревала, что он использовал эту поездку как предлог, чтобы сбежать от перемен в нашей домашней жизни, потому что Лавиния, хотя и не настаивала на кушетках, в первую же неделю своего пребывания при дворе приказала подавать к столу чаши для мытья рук и полотенца.
Устроившись, моя наставница сразу же завела разговор о том, что мне пора учиться письму и чтению. Я открыто восстала, и мы договорились только тогда, когда Бригит позволили учиться вместе со мной – и за компанию, и потому, что ей тоже этого хотелось.
Я тосковала по прежней свободной жизни, вспоминая не только приключения с Кевином, но и уроки Катбада. Мне недоставало его рассказов о самых разных вещах, долгих прогулок по лесу при хорошей погоде и повествований о других странах и временах. Все это стало частью мечты, к которой я снова и снова мысленно возвращалась.
К тому времени я уже убедила себя, что Кевин вернется к Белтейну, когда объявляется всепрощение, и ему не придется бояться наказания за наше неудачное приключение с Владычицей или за его бегство. Это делало жизнь более или менее терпимой. Медленно текли месяцы. Пришла зима, и рыночная площадь иногда недели подряд стояла пустой. В этом году было холоднее, чем в прошлом, и я не однажды просыпалась по ночам, дрожа не от стужи, а из-за того, что где-то в темноте ночи был Кевин, лишенный семьи, дома и тепла.
Иногда ко двору заезжали путники, и время от времени приходило известие от отца, но, по сравнению с годами, наполненными поездками и празднествами, тесным общением с людьми и замечательными вечерами с пирами и песнями, жизнь стала тусклой и скучной. Я терпеливо ждала, наблюдая за возвращением солнца после зимнего солнцестояния и цепляясь за мысль, что в праздник Белтейна вернется все, о чем я тосковала, – свобода и смех и, конечно, Кевин.
Винни вознамерилась обучить меня всем видам рукоделий, и в скором времени в доме скопилась куча вышитых материй. Тем не менее они никогда не использовались, а наоборот, тщательно складывались в кедровый сундук, который бабушка Винни привезла из Рима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130
Но у лисенка по крайней мере была нора, в которой он мог спрятаться.
Наконец, не видя никакого способа избежать нового развития событий, я молча удалилась. «Ничего, – твердила я себе, – вот вернется Кевин, и мы все исправим».
Итак, Лавиния прибыла ко двору. Это была маленькая и пухлая женщина, с тщательно завитыми волосами и благоухающая духами, за которыми регулярно посылала к торговцу в Марсель. Она была безумно аккуратной и принялась управлять моей жизнью, словно курица, пытающаяся выгнать утенка из воды, и с таким же успехом.
В первое же утро после ее приезда я проснулась и обнаружила, что моя туника и штаны исчезли, а на том месте, где я оставила их, на колышках было аккуратно развешено простое длинное платье.
– Туники, особенно туники ярких расцветок, – твердо заявила она, – носят женщины с дурной славой. И ни одна приличная женщина не наденет штаны. Не представляю, о чем думала твоя нянька, позволив тебе бегать как дикарке или еще того хуже.
Мне было интересно, что в данном случае означало слово «хуже», но она уже открывала материнский сундук и рассматривала хранившиеся там платья.
– Приличные вещи мы используем, – жизнерадостно сказала она, – а остальные раздадим. Конечно, самые роскошные наряды мы сохраним на потом. Когда-нибудь ты станешь взрослой, и тебе понадобятся красивые одежды.
Я уставилась на очаровательные вещи, отделанные кружевами и украшенные вышивкой, и поклялась, что в скором времени они мне не понадобятся.
Мысль о том, чтобы спать в комнате с незастекленными окнами, была для Винни таким же потрясением, как и моя одежда, и она тут же потребовала, чтобы это дело немедленно было решено.
Она переехала в меньшую комнату, где жила Бригит, – там хотя бы с окнами все было в порядке, а Бригит стала спать в комнате напротив моей.
Нонни по-прежнему называлась моей нянькой, но ее ум все больше туманился, и она постоянно путала меня с моей матерью и вспоминала истории и события, происшедшие задолго до моего рождения. Временами Нонни пристально вглядывалась в Лавинию и выпаливала странные замечания, например, такие:
– Что случилось с волосами этой женщины?
Винни относилась к этому спокойно, воспринимая старую няньку-кумбрийку как впавшую в детство старуху. По крайней мере, обиженной она не выглядела.
Мое время внезапно оказалось заполненным уроками, посвященными всем видам домашнего хозяйства. Винни забрала все ключи и настаивала, чтобы я совершала с ней осмотр всех шкафов и обход всех помещений.
– При изысканных дворах спят на полотняных простынях, – заявила она, скептически разглядывая простые, но вполне приличные шерстяные одеяла, которыми пользовались мы.
– Неужели здесь никто не слышал о самосской посуде? – спросила она, недоверчиво разглядывая содержимое буфетов.
Я попыталась вставить, что у нас есть несколько чаш из красной глины, но Винни только грустно качала головой.
– Ах, это совсем не похоже на старые времена, дитя, – вздохнула она. – В доме моей матери даже после приезда в Британию пользовались только прекрасной глиняной посудой с континента. Конечно, после начала Смутного времени гораздо труднее достать что-нибудь стоящее.
Я много слышала о тех днях, когда процветала торговля с Римом и по всей империи можно было встретить библиотеки, ювелирные лавки и большие магазины, полные стеклянных вещей. Родная бабушка Винни родилась в Риме и обычно подробно рассказывала ей о величии этого города. Рим, по мнению Винни, по-прежнему был законодателем вкусов и хороших манер, и по сравнению с ним наша северная часть «британской провинции», безусловно, была очень отсталой.
К возвращению Катбада наш образ жизни вполне устоялся. Друида приняли при дворе очень доброжелательно, но одновременно известили, что мое образование теперь доверено вдове из Йорка.
Меня при разговоре не было, но, когда он крупными шагами вышел из комнат моего отца с гневным выражением на красивом лице, я была в зале.
– Плохо, когда дочь кумбрийца учится только римским обычаям, – бросил он коротко, зло посмотрев сначала на Лавинию, потом на меня. – Придет день, когда ты пожалеешь об этом, девочка, помяни мое слово.
Он вышел из комнаты, ни разу не оглянувшись и ни с кем не попрощавшись. К сожалению, у меня не было возможности объяснить ему, что это придумала не я.
После приезда Винни основная часть домочадцев оставалась в Карлайле, а отец ездил по северу, по-прежнему намереваясь предстоящей весной сообщить королю Артуру окончательное решение по предложенному договору. Я подозревала, что он использовал эту поездку как предлог, чтобы сбежать от перемен в нашей домашней жизни, потому что Лавиния, хотя и не настаивала на кушетках, в первую же неделю своего пребывания при дворе приказала подавать к столу чаши для мытья рук и полотенца.
Устроившись, моя наставница сразу же завела разговор о том, что мне пора учиться письму и чтению. Я открыто восстала, и мы договорились только тогда, когда Бригит позволили учиться вместе со мной – и за компанию, и потому, что ей тоже этого хотелось.
Я тосковала по прежней свободной жизни, вспоминая не только приключения с Кевином, но и уроки Катбада. Мне недоставало его рассказов о самых разных вещах, долгих прогулок по лесу при хорошей погоде и повествований о других странах и временах. Все это стало частью мечты, к которой я снова и снова мысленно возвращалась.
К тому времени я уже убедила себя, что Кевин вернется к Белтейну, когда объявляется всепрощение, и ему не придется бояться наказания за наше неудачное приключение с Владычицей или за его бегство. Это делало жизнь более или менее терпимой. Медленно текли месяцы. Пришла зима, и рыночная площадь иногда недели подряд стояла пустой. В этом году было холоднее, чем в прошлом, и я не однажды просыпалась по ночам, дрожа не от стужи, а из-за того, что где-то в темноте ночи был Кевин, лишенный семьи, дома и тепла.
Иногда ко двору заезжали путники, и время от времени приходило известие от отца, но, по сравнению с годами, наполненными поездками и празднествами, тесным общением с людьми и замечательными вечерами с пирами и песнями, жизнь стала тусклой и скучной. Я терпеливо ждала, наблюдая за возвращением солнца после зимнего солнцестояния и цепляясь за мысль, что в праздник Белтейна вернется все, о чем я тосковала, – свобода и смех и, конечно, Кевин.
Винни вознамерилась обучить меня всем видам рукоделий, и в скором времени в доме скопилась куча вышитых материй. Тем не менее они никогда не использовались, а наоборот, тщательно складывались в кедровый сундук, который бабушка Винни привезла из Рима.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130