Ну,
этому конец. Всю жизнь я стремился сорвать с Истины ее вуаль. Я считаю, вы
можете сделать это, де Керадель. Поэтому - я останусь.
Он с любопытством спросил:
- Которой же из двух моих историй вы поверили?
Я рассмеялся.
- Обеим и ни одной. Разве иначе заслуживал бы я быть вашим учеником?
Он сказал, почти задумчиво:
- Хотел бы я верить вам... Алан де Карнак! Мы бы много могли достичь
вместе.
Я ответил:
- Верите вы мне или нет, но как я, будучи здесь, могу повредить вам?
Если я исчезну... или покончу самоубийством... или сойду с ума... это,
конечно, может вам повредить.
Он с отсутствующим видом покачал головой, с холодным равнодушием
сказал:
- Я легко могу избавиться от вас, де Карнак, и никаких объяснений не
понадобится... но я хотел бы вам верить.
- Но если вы ничего не теряете, почему бы не согласиться?
Он по-прежнему медленно сказал:
- Я согласен.
Взял в руки блюдо жертвоприношений и взвесил его. Поставил на стол.
Протянул ко мне обе руки, не касаясь меня, и сделал жест, на который я,
при всем том, что было в моем сердце, не мог ответить. Этому священному
жесту научил меня тибетский лама, которому я спас жизнь... и де Керадель
осквернил его... но все же жест означал обязательства... обязательства,
которые простираются за пределы жизни...
Спасла меня Дахут. В комнату полился поток солнечных лучей. Вместе с
ним появилась и Дахут. Если бы что-то нужно было для подтверждения второй
версии де Кераделя, версии здравого смысла, так это Дахут, идущая в лучах
солнца. Но ней был костюм для верховой езды, сапоги, сине-зеленый шарф,
соответствовавший цвету ее глаз, и берет точно такого же цвета. Подойдя ко
мне в солнечных лучах, она выбила из моей головы и де Кераделя, и все
остальное.
Она сказала:
- Здравствуйте, Алан. Прояснилось. Не хотите ли прогуляться?
И тут она увидела блюдо жертвоприношений. Глаза ее расширились, так
что стали видны белки... и в глазах заплясали фиолетовые огни.
Лицо де Кераделя побледнело. В нем появилось понимание...
предупреждение, известие - от него к ней. Ресницы мадемуазель дрогнули.
Я сказал беззаботно, как будто ничего не заметил:
- Прекрасно. пойду переоденусь. - Я уже знал, что не де Керадель
поставил рядом со мной блюдо. Теперь я знал, что и Дахут не делала этого.
Тогда кто же?
Я вошел к себе в комнату и снова как будто услышал жужжание... Алан,
берегись Дахут...
Может, все-таки тени будут ко мне добры.
18. ПСЫ ДАХУТ
Как бы ни разгадывалась загадка блюда, приглашение Дахут было тем
счастливым случаем, на который я надеялся. Я торопливо переоделся. Мне
представлялось, что ее разговор с отцом будет не вполне дружеским, и я не
хотел, чтобы она переменила намерение насчет прогулки. Возможно, в деревню
мне попасть не удастся, но до скалы, где дежурят рыбаки, я доберусь.
Я написал записку Мак Канну:
- Будьте у скалы ночью от одиннадцати до четырех. Если я не покажусь,
будьте здесь же завтра ночью в те же часы. То же и относительно ночи
послезавтра. Если я тогда не покажусь, передайте Рикори, чтобы действовал
по усмотрению.
К тому времени Рикори уже должен приехать. И если я тогда не смогу
связаться с Мак Канном, значит я в трудном положении, если вообще способен
находиться в любом положении. Я надеялся на изобретательность и
безжалостность Рикори, не меньшие, чем у де Кераделя. И он будет
действовать быстро. Я изготовил дубликат записки: в конце концов, может,
удастся попасть и в деревню. Одну записку положил в двухунциевую бутылочку
и плотно закрыл, вторую сунул в карман.
Насвистывая, спустился вниз, предупреждая о своем появлении. Вошел в
комнату так, будто никого в мире ни в чем не подозреваю. Впрочем, я не
играл: я испытывал душевный подъем; так боксер, проигрывавший раунд за
раундом в бою с противником с совершенно незнакомым стилем, вдруг получает
ключ к противнику и знает, как с ним справиться.
Мадемуазель стояла у очага, постукивая по сапогам рукоятью арапника.
Де Керадель по-прежнему сидел за столом, слегка съежившись. Блюда
жертвоприношений не было видно. Мадемуазель напоминала прекрасную осу, да
Керадель - маленький Гибралтар, отражающий нападки осы.
Я рассмеялся, когда это сравнение пришло мне в голову.
Дахут сказала:
- Вы веселы.
Я ответил:
- Да, весел. Веселее, чем был, - тут я взглянул на де Кераделя, -
многие годы.
Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку.
Сказала:
- Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам?
Де Керадель покачал головой.
- У меня много дел.
Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я - чалую. Некоторое
время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее.
Сказала:
- Вы так веселы, будто едете на встречу с любимой женщиной.
- Надеюсь встретить ее, хотя и не в этой поездке.
Она прошептала:
- Это Элен?
- Нет, Дахут, хотя у Элен есть много ее особенностей.
- Кто же она?
- Вряд ли вы хорошо с ней знакомы, Дахут. Она не надевает одежды,
кроме вуали на лице. Ее зовут Истина. Ваш отец пообещал мне приподнять ее
вуаль.
Она подъехала ближе, схватила меня за руку.
- Он обещал это... вам?
- Да. И очень обрадовался, что теперь ему не нужна ваша помощь.
- Почему вы говорите мне это? - Она крепче сжала мою руку.
- Потому что, Дахут, я очень хочу встретиться с этой нагой дамой
Истиной, когда на ней вообще не будет вуали. И у меня было чувство, что
если я не отвечу искренне на все вопросы, наша встреча отдалится.
Она угрожающе сказала:
- Не играйте со мной. Зачем вы сказали мне это?
- Я не играю с вами, Дахут, я отвечаю честно. Настолько, что сообщу
вам и другую причину.
- Какую же?
- Разделяй и властвуй.
Она, не понимая, смотрела на меня.
- В Индии рассказывают, - сказал я. - Это джатака, басня о животных.
Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала
джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным
крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что
весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой в
челюстях. "Хо! - воскликнул он. - О чем спор? И кто спорит?" Так сказал
этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. И песчинка в его
челюстях - их жизнь и смерть.
Дахут спросила, затаив дыхание:
- Кто же из них остался жить?
Я рассмеялся.
- Об этом ничего не говорится.
Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали
в глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59
этому конец. Всю жизнь я стремился сорвать с Истины ее вуаль. Я считаю, вы
можете сделать это, де Керадель. Поэтому - я останусь.
Он с любопытством спросил:
- Которой же из двух моих историй вы поверили?
Я рассмеялся.
- Обеим и ни одной. Разве иначе заслуживал бы я быть вашим учеником?
Он сказал, почти задумчиво:
- Хотел бы я верить вам... Алан де Карнак! Мы бы много могли достичь
вместе.
Я ответил:
- Верите вы мне или нет, но как я, будучи здесь, могу повредить вам?
Если я исчезну... или покончу самоубийством... или сойду с ума... это,
конечно, может вам повредить.
Он с отсутствующим видом покачал головой, с холодным равнодушием
сказал:
- Я легко могу избавиться от вас, де Карнак, и никаких объяснений не
понадобится... но я хотел бы вам верить.
- Но если вы ничего не теряете, почему бы не согласиться?
Он по-прежнему медленно сказал:
- Я согласен.
Взял в руки блюдо жертвоприношений и взвесил его. Поставил на стол.
Протянул ко мне обе руки, не касаясь меня, и сделал жест, на который я,
при всем том, что было в моем сердце, не мог ответить. Этому священному
жесту научил меня тибетский лама, которому я спас жизнь... и де Керадель
осквернил его... но все же жест означал обязательства... обязательства,
которые простираются за пределы жизни...
Спасла меня Дахут. В комнату полился поток солнечных лучей. Вместе с
ним появилась и Дахут. Если бы что-то нужно было для подтверждения второй
версии де Кераделя, версии здравого смысла, так это Дахут, идущая в лучах
солнца. Но ней был костюм для верховой езды, сапоги, сине-зеленый шарф,
соответствовавший цвету ее глаз, и берет точно такого же цвета. Подойдя ко
мне в солнечных лучах, она выбила из моей головы и де Кераделя, и все
остальное.
Она сказала:
- Здравствуйте, Алан. Прояснилось. Не хотите ли прогуляться?
И тут она увидела блюдо жертвоприношений. Глаза ее расширились, так
что стали видны белки... и в глазах заплясали фиолетовые огни.
Лицо де Кераделя побледнело. В нем появилось понимание...
предупреждение, известие - от него к ней. Ресницы мадемуазель дрогнули.
Я сказал беззаботно, как будто ничего не заметил:
- Прекрасно. пойду переоденусь. - Я уже знал, что не де Керадель
поставил рядом со мной блюдо. Теперь я знал, что и Дахут не делала этого.
Тогда кто же?
Я вошел к себе в комнату и снова как будто услышал жужжание... Алан,
берегись Дахут...
Может, все-таки тени будут ко мне добры.
18. ПСЫ ДАХУТ
Как бы ни разгадывалась загадка блюда, приглашение Дахут было тем
счастливым случаем, на который я надеялся. Я торопливо переоделся. Мне
представлялось, что ее разговор с отцом будет не вполне дружеским, и я не
хотел, чтобы она переменила намерение насчет прогулки. Возможно, в деревню
мне попасть не удастся, но до скалы, где дежурят рыбаки, я доберусь.
Я написал записку Мак Канну:
- Будьте у скалы ночью от одиннадцати до четырех. Если я не покажусь,
будьте здесь же завтра ночью в те же часы. То же и относительно ночи
послезавтра. Если я тогда не покажусь, передайте Рикори, чтобы действовал
по усмотрению.
К тому времени Рикори уже должен приехать. И если я тогда не смогу
связаться с Мак Канном, значит я в трудном положении, если вообще способен
находиться в любом положении. Я надеялся на изобретательность и
безжалостность Рикори, не меньшие, чем у де Кераделя. И он будет
действовать быстро. Я изготовил дубликат записки: в конце концов, может,
удастся попасть и в деревню. Одну записку положил в двухунциевую бутылочку
и плотно закрыл, вторую сунул в карман.
Насвистывая, спустился вниз, предупреждая о своем появлении. Вошел в
комнату так, будто никого в мире ни в чем не подозреваю. Впрочем, я не
играл: я испытывал душевный подъем; так боксер, проигрывавший раунд за
раундом в бою с противником с совершенно незнакомым стилем, вдруг получает
ключ к противнику и знает, как с ним справиться.
Мадемуазель стояла у очага, постукивая по сапогам рукоятью арапника.
Де Керадель по-прежнему сидел за столом, слегка съежившись. Блюда
жертвоприношений не было видно. Мадемуазель напоминала прекрасную осу, да
Керадель - маленький Гибралтар, отражающий нападки осы.
Я рассмеялся, когда это сравнение пришло мне в голову.
Дахут сказала:
- Вы веселы.
Я ответил:
- Да, весел. Веселее, чем был, - тут я взглянул на де Кераделя, -
многие годы.
Она не пропустила ни этот взгляд, ни ответную напряженную улыбку.
Сказала:
- Идемте. Ты уверен, отец, что не хочешь присоединиться к нам?
Де Керадель покачал головой.
- У меня много дел.
Мы пошли к конюшне. Она взяла ту же гнедую, я - чалую. Некоторое
время она ехала передо мной молча, потом позволила мне догнать ее.
Сказала:
- Вы так веселы, будто едете на встречу с любимой женщиной.
- Надеюсь встретить ее, хотя и не в этой поездке.
Она прошептала:
- Это Элен?
- Нет, Дахут, хотя у Элен есть много ее особенностей.
- Кто же она?
- Вряд ли вы хорошо с ней знакомы, Дахут. Она не надевает одежды,
кроме вуали на лице. Ее зовут Истина. Ваш отец пообещал мне приподнять ее
вуаль.
Она подъехала ближе, схватила меня за руку.
- Он обещал это... вам?
- Да. И очень обрадовался, что теперь ему не нужна ваша помощь.
- Почему вы говорите мне это? - Она крепче сжала мою руку.
- Потому что, Дахут, я очень хочу встретиться с этой нагой дамой
Истиной, когда на ней вообще не будет вуали. И у меня было чувство, что
если я не отвечу искренне на все вопросы, наша встреча отдалится.
Она угрожающе сказала:
- Не играйте со мной. Зачем вы сказали мне это?
- Я не играю с вами, Дахут, я отвечаю честно. Настолько, что сообщу
вам и другую причину.
- Какую же?
- Разделяй и властвуй.
Она, не понимая, смотрела на меня.
- В Индии рассказывают, - сказал я. - Это джатака, басня о животных.
Ссорились между собой царица тигров и царь львов. Их вражда опечаливала
джунгли. И было решено, что они сядут на чашки весов над прудом, полным
крокодилов. Царица тигров и царь львов сели на чашки. И оказалось, что
весят они одинаково. Но по середине весов ползал муравей с песчинкой в
челюстях. "Хо! - воскликнул он. - О чем спор? И кто спорит?" Так сказал
этот ничтожный муравей царице тигров и царю львов. И песчинка в его
челюстях - их жизнь и смерть.
Дахут спросила, затаив дыхание:
- Кто же из них остался жить?
Я рассмеялся.
- Об этом ничего не говорится.
Она поняла, что я хочу сказать, щеки ее покраснели, искорки заплясали
в глазах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59