и ничто так не огорчает умудренных опытом мужей, как понимание того, что все это далеко не так».
Автор этого изречения, по всей вероятности, простил бы Риптону Томсону его первое случайное сумасбродство, если бы только заметал, сколько восторга и поклонения вызвала в сердце юноши женственная доброта Люси. Может быть, разглядев в нем это чувство, баронет научился бы больше доверять человеческой природе.
Риптон подумал о ней и загрустил. Он побрел по саду один, вышел оттуда через открытую калитку и улегся в кустах на склоне холма. В то время как он лежал там и предавался раздумью, до него донеслись чьи-то голоса.
– Что ему надо? – произнес женский голос. – Еще одна низость с его стороны, я это знаю. Честное слово, Брейдер, когда я думаю о том, сколько горя он мне причинил, то мне начинает казаться, что мне остается либо сойти с ума, либо убить его.
– Боже, как трагично! – сказал достопочтенный Питер. – А разве вам, Белла, не случалось мстить за себя, и притом довольно часто? Будем говорить откровенно. Это чисто коммерческая сделка. Вы просите денег, и вы их получите – при одном условии; удвойте сумму – и все долги уплачены.
– И он обращается с этим ко мне!
– Вы отлично знаете, милая Белла, что у вас с ним давно все покончено. На мой взгляд, Маунт вел себя очень хорошо, если принять во внимание, сколько он всего о вас знает. Вы понимаете, что одурачить его не так-то легко. Он покоряется судьбе и охотится за другой дичью.
– Итак, вы мне ставите условие: вы хотите, чтобы я соблазнила этого юношу?
– Милая моя Белла, у вас прямо-таки ястребиная хватка. Я ведь не сказал «соблазнили». Удерживайте его… играйте с ним. Развлеките его.
– Я не привыкла останавливаться на полпути.
– Женщинам это редко удается.
– До чего я вас ненавижу, Брейдер!
– Благодарствуйте, ваша светлость.
Они прошли дальше. Риптон уловил только часть их разговора. Он поднялся, удрученный, предчувствуя, что дорогим ему людям грозит беда, хоть и понятия не имел о том, что могло повлечь за собой поставленное достопочтенным Питером условие.
Когда они плыли обратно, Ричард снова оказался рядом с миссис Маунт. Брейдер и Адриен затеяли шутки. Оба приживальщика отлично ладили друг с другом. Ласково плескалась под лодкой вода; ласково колыхались лучи луны; ласково скользили берега. Дамы были в упоении. Не дожидаясь, пока их об этом попросят, они запели. Все они были убеждены, что сочинитель английских баллад отлично выразил владевшие ими чувства. После хорошего вина, и к тому же, когда его выпито немало, певицам со звучными голосами нетрудно бывает заставить проглотить эти примечательные творения даже людей, у которых хороший вкус. Очи, шеи, белы, стрелы, пределы, ночи; уста, красота; ланиты, ракиты; веки, навеки! От всех этих трогательных слов они просто млели. Как миссис Маунт ни просили, петь она все же не стала. Она сохраняла величественность. Они плыли и плыли под высокими осинами Брентфорд-эйта, и светлая луна озаряла их путь. Рука Ричарда лежала ладонью вверх на борту. По какой-то странной случайности маленькая белая ручка миссис Маунт оказалась на этой ладони. Ее не пожали, не погладили за это искусное вторжение; пальцы, которым всегда так много дано сказать, не приласкали ее. Белая ручка продолжала спокойно лежать в его руке, как на промерзшей земле комок снега. Облетевший желтый осиновый лист задел щеку Ричарда, и он тут же отдернул руку, чтобы откинуть волосы назад и провести ею по лицу, после чего сложил руки на груди, нимало не замечая наносимую им обиду. Он был погружен в честолюбивые мысли о собственной жизни, кровь в его жилах текла мерно, невозмутимо, голова была холодна.
«Что же опаснее?» – вот вопрос, который задает себе «Пилигрим»: «Поддаться искусительнице Еве или ее раздразнить?»
Миссис Маунт посмотрела на молодого человека как на редкого чудака и, повернувшись к одному из своих кавалеров, принялась флиртовать с ним. Гвардейцы ее были полны самых пылких чувств. Кто-то из них в это время болтал, а один оказался таким добродушным малым, что Адриену так и не удалось представить его в смешном свете. Остальные молчали и, казалось, были заняты тем, чтобы вытянуть поудобнее свои длинные ноги. Как ни далеко они сидели, в ногах их в конце концов все равно запутывались. Продолжая изучать этих людей, Адриен пришел к выводу, что то же интеллектуальное и моральное сродство, какое он обнаружил между нашей знатью и крестьянами, можно обнаружить у гвардейцев и кордебалета: тех и других кормят ноги, и самый ум их, если он вообще не весь сосредоточился в ногах, рождается уж во всяком случае из них: те и другие отличаются легкомыслием; на тех и на других в одинаковой степени влияют вино, табак и лунные ночи; и даже, если принять во внимание неоспоримо существующее между ними различие, в конце-то концов, не все ли равно, как кокетничать и грешить – крепко стоя на двух ногах или на пальцах одной.
Долговязый гвардеец низким басом пел грустную песню о том, как рвутся сердца влюбленных, которых безжалостно разлучили, и пришлось упорно его увещевать, а потом уже просто колотить по спине, чтобы он наконец замолчал; прежде чем он допел свою песню, Адриен рассмешил сидевших поблизости от него так, что вся компания разделилась и образовалось как бы два лагеря: одну половину охватило безудержное веселье, в то время как другая поддалась нежным излияниям чувств. Толстуха совершенно придавила Риптона, но зато ему удалось согреться больше, чем всем остальным. «Ну как, вам не холодно?» – спрашивала она, милостиво улыбаясь.
– А мне холодно, – сказала красотка словно для того, чтобы извинить свое поведение.
– Ну ты всегда прикидываешься мерзлячкой, – шмыгая носом, проговорила толстуха.
– Так, может быть, вы согреете обоих, миссис Мортимер? – спросила озорница.
Обращенный на нее презрительный взгляд заставил ее замолчать. Мужчины, близко знавшие этих дам, веселились, слушая их непрестанные препирательства.
– Беднягу этого непременно раздавят, – громко прошептала красотка.
Дамы очень охотно и грелись сами, и делились теплом, потому что становилось холодно и сыро от нависавшего над рекою тумана. Рядом с Адриеном сидела та благопристойная дама, которая помешала ему рассказать до конца его занимательную историю. Она не возражала против обмена теплом и лишь изредка вставляла свое шипящее «Тише, тише!»
Они миновали Кью и Хаммерсмит, проехали по прохладной тихой воде, мимо Патни под Баттерсийским мостом; их теперь уже со всех сторон обступал город, и тени огромных сонных фабрик преграждали путь лунному свету.
Сойдя на берег, дамы принялись весело щебетать о том, как чудесно прошел у них день; несколько кавалеров оспаривали честь проводить миссис Маунт домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Автор этого изречения, по всей вероятности, простил бы Риптону Томсону его первое случайное сумасбродство, если бы только заметал, сколько восторга и поклонения вызвала в сердце юноши женственная доброта Люси. Может быть, разглядев в нем это чувство, баронет научился бы больше доверять человеческой природе.
Риптон подумал о ней и загрустил. Он побрел по саду один, вышел оттуда через открытую калитку и улегся в кустах на склоне холма. В то время как он лежал там и предавался раздумью, до него донеслись чьи-то голоса.
– Что ему надо? – произнес женский голос. – Еще одна низость с его стороны, я это знаю. Честное слово, Брейдер, когда я думаю о том, сколько горя он мне причинил, то мне начинает казаться, что мне остается либо сойти с ума, либо убить его.
– Боже, как трагично! – сказал достопочтенный Питер. – А разве вам, Белла, не случалось мстить за себя, и притом довольно часто? Будем говорить откровенно. Это чисто коммерческая сделка. Вы просите денег, и вы их получите – при одном условии; удвойте сумму – и все долги уплачены.
– И он обращается с этим ко мне!
– Вы отлично знаете, милая Белла, что у вас с ним давно все покончено. На мой взгляд, Маунт вел себя очень хорошо, если принять во внимание, сколько он всего о вас знает. Вы понимаете, что одурачить его не так-то легко. Он покоряется судьбе и охотится за другой дичью.
– Итак, вы мне ставите условие: вы хотите, чтобы я соблазнила этого юношу?
– Милая моя Белла, у вас прямо-таки ястребиная хватка. Я ведь не сказал «соблазнили». Удерживайте его… играйте с ним. Развлеките его.
– Я не привыкла останавливаться на полпути.
– Женщинам это редко удается.
– До чего я вас ненавижу, Брейдер!
– Благодарствуйте, ваша светлость.
Они прошли дальше. Риптон уловил только часть их разговора. Он поднялся, удрученный, предчувствуя, что дорогим ему людям грозит беда, хоть и понятия не имел о том, что могло повлечь за собой поставленное достопочтенным Питером условие.
Когда они плыли обратно, Ричард снова оказался рядом с миссис Маунт. Брейдер и Адриен затеяли шутки. Оба приживальщика отлично ладили друг с другом. Ласково плескалась под лодкой вода; ласково колыхались лучи луны; ласково скользили берега. Дамы были в упоении. Не дожидаясь, пока их об этом попросят, они запели. Все они были убеждены, что сочинитель английских баллад отлично выразил владевшие ими чувства. После хорошего вина, и к тому же, когда его выпито немало, певицам со звучными голосами нетрудно бывает заставить проглотить эти примечательные творения даже людей, у которых хороший вкус. Очи, шеи, белы, стрелы, пределы, ночи; уста, красота; ланиты, ракиты; веки, навеки! От всех этих трогательных слов они просто млели. Как миссис Маунт ни просили, петь она все же не стала. Она сохраняла величественность. Они плыли и плыли под высокими осинами Брентфорд-эйта, и светлая луна озаряла их путь. Рука Ричарда лежала ладонью вверх на борту. По какой-то странной случайности маленькая белая ручка миссис Маунт оказалась на этой ладони. Ее не пожали, не погладили за это искусное вторжение; пальцы, которым всегда так много дано сказать, не приласкали ее. Белая ручка продолжала спокойно лежать в его руке, как на промерзшей земле комок снега. Облетевший желтый осиновый лист задел щеку Ричарда, и он тут же отдернул руку, чтобы откинуть волосы назад и провести ею по лицу, после чего сложил руки на груди, нимало не замечая наносимую им обиду. Он был погружен в честолюбивые мысли о собственной жизни, кровь в его жилах текла мерно, невозмутимо, голова была холодна.
«Что же опаснее?» – вот вопрос, который задает себе «Пилигрим»: «Поддаться искусительнице Еве или ее раздразнить?»
Миссис Маунт посмотрела на молодого человека как на редкого чудака и, повернувшись к одному из своих кавалеров, принялась флиртовать с ним. Гвардейцы ее были полны самых пылких чувств. Кто-то из них в это время болтал, а один оказался таким добродушным малым, что Адриену так и не удалось представить его в смешном свете. Остальные молчали и, казалось, были заняты тем, чтобы вытянуть поудобнее свои длинные ноги. Как ни далеко они сидели, в ногах их в конце концов все равно запутывались. Продолжая изучать этих людей, Адриен пришел к выводу, что то же интеллектуальное и моральное сродство, какое он обнаружил между нашей знатью и крестьянами, можно обнаружить у гвардейцев и кордебалета: тех и других кормят ноги, и самый ум их, если он вообще не весь сосредоточился в ногах, рождается уж во всяком случае из них: те и другие отличаются легкомыслием; на тех и на других в одинаковой степени влияют вино, табак и лунные ночи; и даже, если принять во внимание неоспоримо существующее между ними различие, в конце-то концов, не все ли равно, как кокетничать и грешить – крепко стоя на двух ногах или на пальцах одной.
Долговязый гвардеец низким басом пел грустную песню о том, как рвутся сердца влюбленных, которых безжалостно разлучили, и пришлось упорно его увещевать, а потом уже просто колотить по спине, чтобы он наконец замолчал; прежде чем он допел свою песню, Адриен рассмешил сидевших поблизости от него так, что вся компания разделилась и образовалось как бы два лагеря: одну половину охватило безудержное веселье, в то время как другая поддалась нежным излияниям чувств. Толстуха совершенно придавила Риптона, но зато ему удалось согреться больше, чем всем остальным. «Ну как, вам не холодно?» – спрашивала она, милостиво улыбаясь.
– А мне холодно, – сказала красотка словно для того, чтобы извинить свое поведение.
– Ну ты всегда прикидываешься мерзлячкой, – шмыгая носом, проговорила толстуха.
– Так, может быть, вы согреете обоих, миссис Мортимер? – спросила озорница.
Обращенный на нее презрительный взгляд заставил ее замолчать. Мужчины, близко знавшие этих дам, веселились, слушая их непрестанные препирательства.
– Беднягу этого непременно раздавят, – громко прошептала красотка.
Дамы очень охотно и грелись сами, и делились теплом, потому что становилось холодно и сыро от нависавшего над рекою тумана. Рядом с Адриеном сидела та благопристойная дама, которая помешала ему рассказать до конца его занимательную историю. Она не возражала против обмена теплом и лишь изредка вставляла свое шипящее «Тише, тише!»
Они миновали Кью и Хаммерсмит, проехали по прохладной тихой воде, мимо Патни под Баттерсийским мостом; их теперь уже со всех сторон обступал город, и тени огромных сонных фабрик преграждали путь лунному свету.
Сойдя на берег, дамы принялись весело щебетать о том, как чудесно прошел у них день; несколько кавалеров оспаривали честь проводить миссис Маунт домой.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171