– Нет. Вы не должны уходить. Почему вы должны вдруг уйти? Не уходите.
– Право же, я должна, – сказала она, оттягивая несносные широкие поля шляпы; и истолковав по-своему ту паузу, которую он сделал, как согласие с ее здравым решением, робко на него глядя, протянула ему руку и сказала:
– До свидания, – так, как будто это было самое естественное, что она могла сделать.
Рука ее была совершенно белой, белой и душистой, как лепесток, тронутый морозом в майскую ночь. Это была та самая рука, над тенью которой, опережая события этого дня, он ночью еще благоговейно склонялся и целовал ее, готовый потом расплачиваться за это дерзание; и вот сейчас все обернулось для него неслыханным счастьем.
Он взял ее руку и, не выпуская из своей, глядел ей прямо в глаза.
– До свидания, – произнесла она снова со всей прямотой, на какую только была способна, и вместе с тем слегка напрягая пальцы в знак того, что это прощанье. В ответ он сжал ее руку еще крепче.
– Вы не уйдете, не правда ли?
– Прошу вас, пустите меня, – взмолилась она, и ее прелестные брови нахмурились.
– Вы не уйдете?.. – он прижал ее белую руку к своему колотившемуся сердцу.
– Я должна уйти, – жалобно прошептала она.
– Вы не уйдете?
– Нет, уйду! Уйду!
– Скажите мне, вы хотите уйти?
Это был коварный вопрос. Несколько мгновений она не отвечала на него, а потом переборола себя и сказала:
– Да.
– Вы… вы хотите уйти? – он смотрел на нее, стараясь заглянуть ей в глаза; веки его дрожали.
В ответ он услышал еще более тихое «да».
– Вы хотите… хотите меня оставить? – на этих словах дыхание его пресеклось.
– Право же, я должна уйти.
Он окончательно завладел ее рукой.
Все тело ее охватила тревожная пьянящая дрожь. Она перебежала к ней от него, чтобы снова к нему вернуться. Грозовое предвестье любви метнулось от сердца к сердцу, стучась и в то, и в другое, пока наконец с силой не вырвалось из своего заточения. Теперь оба дрожали, и это были уже двое влюбленных под этим ласковым утренним небом.
– Вы уйдете? – снова повторил он, как только голос к нему вернулся.
Но она уже не в силах была ничего ответить и только попыталась освободить свою руку.
– Раз так, то прощайте! – воскликнул он, и, припав губами к этой нежной, тонкой руке, поцеловал ее, и опустил голову; он отодвинулся от нее, почувствовав, что расставание – смерть.
Странно, но именно теперь, когда она очутилась на свободе, ей захотелось остаться. Странно, что настойчивость его, вместо того чтобы встретить решительный отпор, пробудила краску у нее на лице, и робость, и нежные слова:
– Вы на меня не сердитесь?
«Сердиться на вас, любимая! – вырывалось из его души. – А вы меня прощаете, милая?»
– Должно быть, нехорошо было с моей стороны уйти и не поблагодарить вас еще раз, – сказала она и снова протянула ему руку.
Наверху, над его головой звонко запела птица. Сияющее небо благодатью вливалось ему в душу. Он коснулся ее руки, не сводя с нее глаз и не говоря ни слова, она же, едва слышно простившись с ним еще раз, прошла по приступкам изгороди, и поднялась по тенистой тропинке среди мокрых от росы зарослей, и, выйдя из освещенного свода, скрылась с его глаз.
И вместе с ее уходом развеялось все неслыханное очарование. Он глядел в пустоту. Но мир для него был уже не тот, что вчера. Вспыхнувшее перед ним великолепие жизни заронило семена, готовые прорасти и расцвести, стоит ему увидеть ее вновь; а запавшие ему в сердце голос, лицо, стан взмывают вдруг и озаряют его, как прерывистые летние зарницы – призраки солнца, исчезнувшего за горизонтом.
Ничто не оповестило его о том, что он влюбился и с неимоверной стремительностью объяснился в любви; а сам он этого не знал. Нежные зардевшиеся румянцем щеки! Прелестные губы! Поистине удивительные брови! Глаза, в которых полыхало такое нежное пламя! Как мог его возмужалый взгляд увидеть вас и не умолить вас остаться с ним? Нет, как мог он вас отпустить? И он со всей серьезностью вновь и вновь задавал себе один и тот же вопрос.
Завтра место это станет для него заветным – речка и луг, и этот низвергающийся поток; сердце его построит здесь храм; первосвященником в нем будет жаворонок; певчим – старый иссиня-черный дрозд; причастием – ягоды ежевики. Сегодня трава остается еще травой: сердце его преследуют призраки, и оно нигде не находит себе покоя. Только тогда, когда он вбирает в себя эту недавнюю свежесть, наступает минута покоя. Но не успевает она прийти, как снова ожесточаются его муки, страх, что жизнь может их разлучить.
Вскоре он узнает, что ее зовут Люси. Вскоре он встречает Ралфа и обнаруживает, что за один-единственный день он намного его опередил. Он, и Ралф, и лобернский викарий гуляют втроем, и между ними возникают классические споры по поводу восхитительных женских волос, тех, что украшали столь многих, начиная от Клеопатры и кончая Лукрецией Борджиа.
– Хороши! Хороши! Светловолосые! Светловолосые! Все они светловолосы! – вздыхает меланхолический викарий. – Равно как и те, что созданы нам на погибель! Мне думается, что у нас в Англии найдутся такие, что не уступят итальянкам или гречанкам.
Мысли его уносятся к миссис Дорайе; Ричард краснеет, подумав о Люси, а Ралф, у героини которого волосы темные, не соглашается с ними и хочет принять участие в кровопролитной борьбе мужчин за темноволосых красавиц. Они не поверяют друг другу своих тайн, но они все трое исключительно друг к другу добры; всеми троими движет одно и то же чувство.
ГЛАВА XVI
Разоблачение мастера Риптона Томсона
Леди Блендиш и другие лица, проявлявшие интерес к судьбе и к будущему воспитываемого по Системе юноши, в разговорах подчас называли семьи, породниться с которыми, по их соображениям, не было бы унизительным для Феверелов; и вот на перечень этих фамилий, которые сэр Остин успел незаметно занести в свою записную книжку, именно на этот открытый ее листок и упал рассеянный взгляд баронета в то время, как он подъезжал к столице. Тут были фамилии исторические и наряду с ними – самые заурядные и никому не известные; те, которые Завоеватель не отказался бы иметь в своем списке, и те, что, несомненно, были подброшены в высшие слои цивилизованной жизни мельничным колесом или прилавком. Фамилии эти баронет отметил буквами «Д.», «П.» или «Пр.», что означало «деньги», «положение», «принципы», причем последние были заключены в особые скобки. Практическая мудрость, к которой он обращался по временам, подсказывала ему, что, прежде чем приступить к посещению намеченных им домов, он должен посоветоваться со своим адвокатом и доктором и выведать, что тот и другой думают касательно каждого дома в отдельности, ведь адвокаты, да и врачи тоже, все равно что крысы: они знают, что заслуживает внимания в доме и на каком фундаменте дом этот возведен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171