– Голова у меня что-то закружилась, миледи, – оправдывался Джон. Когда он стал наливать вино, видно было, что руки у него дрожат.
– Не надо было тебе слушать. Пойди-ка выпей коньячку.
Лакей вышел.
– Мой храбрый Дик! Ричард! Ну на что вы похожи!
В лице его не было ни кровинки, он сильно нахмурился.
– Вы что, не выносите даже разговора о крови? Поймите же, речь всего лишь о пропащей женщине. Приходский священник не отказался похоронить ее по всем правилам. Мы ведь тоже христианки! Ура! – Прокричав это, она расхохоталась. Окружавшее ее мрачное сияние походило на огни преисподней.
– Выпейте же за меня, Дик! Выпейте и придите в себя. Что тут такого? Всем нам суждено умереть – хорошим и плохим. Пеплу пепел, праху прах, а живым губам вино! Почти что стихи. «Нет, унывать нам не дано, пока не допито вино!» Неплохо, не правда ли? Может, только чуточку грубовато, ну и что! По-вашему, я ужасна?
– Вина мне! – вскричал Ричард. Он выпил два бокала, один за другим, и огляделся вокруг. Не в аду ли он, не слышит ли он сейчас вопли погибшей души?
– Отлично сказано! И отлично сделано, мой славный Дик! Теперь мы с вами товарищи. «Мечталось ей, чтоб для нее господь такого создал». Ах, Дик! Дик! Слишком поздно уже! Слишком поздно! – Голос ее звучал нежно. Ее сощуренные глаза сверкали.
– Видите? – она показала ему маленький, усыпанный драгоценными камнями якорь у себя на груди, обвитый шнурком из волос. Это был его подарок.
– А вы знаете, когда я выкрала у вас эту прядь волос? Какой вы непонятливый, Дик! Вы подарили мне якорь без троса. Взгляните-ка!
Она вскочила из-за стола и кинулась на диван.
– Собственных волос не узнаете! Я бы свой волосок узнала среди миллиона чужих.
В то время как он глядел на эти волосы свои на груди у Далилы, он чувствовал, что силы его убывают.
– А вы ничего и не знали? Да вы и сейчас-то их не очень узнаете! Чего только женщина не могла бы у вас украсть! Но вы не тщеславны, Дик, и это вас хранит. Вы настоящее чудо, Дик; мужчина, лишенный тщеславия! Садитесь сюда вот. – Она свернулась калачиком, чтобы дать ему сесть рядом с ней на диване. – Давайте же поговорим с вами как друзья, которые расстаются, чтобы больше не встретиться. Вы увидали корабль, на борту которого вспыхнула лихорадка, и, не испугавшись, причалили к нему, и стоите с ним рядом. Как видите, лихорадка эта не заразительна. Пусть же наши слезы льются одним потоком. Ха-ха! Один мужчина как-то сказал мне эти слова. Этому лицемеру хотелось заразиться лихорадкой, но он был слишком для этого стар. Сколько вам лет, Дик?
Ричард прибавил себе несколько месяцев.
– Двадцать один? Вам и на вид как раз столько же, мой цветущий юноша. А теперь скажите-ка, мой Адонис, сколько лет мне?…Двадцать… с чем?
Ричард дал ей двадцать пять лет. Она неистово расхохоталась.
– Не очень-то вы щедры на комплименты, Дик. Лучше будем честными. Угадывайте еще раз. Что, не хотите? Ни двадцать пять, ни двадцать четыре, ни двадцать три, ни… подумать только, как он удивлен!…ни двадцать два. Не больше, не меньше как двадцать один, мой милый. День моего рождения еще через месяц. А ну-ка, поглядите на меня пристальней… еще пристальней. Есть ли у меня на лице хоть одна морщинка?
– Так скажите, ради всего святого, когда же… – он вдруг умолк.
– Понимаю. Когда я начала жить этой жизнью? Шестнадцати лет, когда я созрела, я повстречала одного дворянина, который был без ума от моей красоты. Он поклялся, что покончит с собой. Я не хотела, чтобы это случилось. Поэтому, чтобы сохранить жизнь этого несчастного для его родных, я уехала с ним, и надо сказать, что родные его никак не оценили жертву, которую я принесла, да и сам он очень скоро перестал о ней помнить, если вообще когда-нибудь помнил. Так уж повелось на свете.
Ричард потянулся к бутылке с выдохшимся шампанским, налил все, что в ней оставалось, в свой бокал и выпил.
Лакей Джон вошел, чтобы убрать со стола, после чего никто им уже не мешал.
– Белла! Белла! – проникновенно и печально повторил Ричард, расхаживая по комнате взад и вперед.
Она оперлась на локоть; лицо ее раскраснелось, волосы сбились; глаза были полузакрыты.
– Белла! – едва слышно произнес он. – Вы несчастны.
Она посмотрела на него из-под опущенных ресниц и зевнула, будто пробуждаясь от сна.
– Вы, кажется, что-то говорили, – сказала она.
– Вы несчастны, Белла. Вы не можете это скрыть. Ваш смех безумен. Я уверен, что вы несчастны. И вы еще так молоды! Вам всего-навсего двадцать один!
– Какое это имеет значение? Кому я нужна?
Струившаяся из его глаз великая жалость облекала ее всю. Она не сочла ее порывом нежности, как то легко могла сделать любая другая.
– Кому вы нужны, Белла? Мне. Вы думаете, мне не тягостно, что я вижу вас в таком состоянии и не знаю, как вам помочь? Боже милосердный! Это уже чересчур – стоять в бессилии рядом и смотреть, как человеческое существо погибает у тебя на глазах.
Он продолжал судорожно сжимать ее руку, охваченный страданием, от которого все тело его сотрясалось.
Невольно на глаза ее навернулись слезы. Она быстро на него взглянула, потом опустила голову, отдернула руку и погладила ее, пристально на нее смотря.
– Белла! Отец ваш жив?
– Да, он торгует льном. Он носит белый галстук.
Упоминание об этом предмете туалета сразу же изменило характер их разговора, ибо он стремительно вскочил, едва не раздавив при этом ее болонку, которая так жалобно запищала и завыла, что хозяйке пришлось ее очень нежно ласкать.
– Милый мой маленький Мампси, – причитала она, – до чего же бедняжке было больно, когда его мягкую шелковую спинку придавила такая противная тяжелая лапа; бо-бо было, да, бо-бо, да еще как, и он знал, куда ему побежать, и он так плакал, и знал, кто его приласкает и пригреет. И теперь ему будет хорошо, он теперь у своей хозяйки, где его любят, бедняжку.
– Ну конечно! – буркнул Ричард из другого угла. – Вы заботитесь о том, чтобы собачке вашей было хорошо.
– А кто же еще о нас будет заботиться, – ответила она, продолжая гладить шелковистую шерстку.
Ричард потянулся к шляпе. Мампси тут же уложили на диване.
– А теперь, – сказала Белла, – вы должны подойти и попросить у Мампси прощения, все равно – сделали вы это нечаянно или нарочно, потому что песики этого не знают, да и откуда им знать? И вот бедненький Мампси думает, что явился какой-то его соперник, огромный и страшный, и решил смять его, растоптать, сделав вид, что попросту его не заметил. И он весь дрожит от страха, милый мой песик! Да, сэр, никто не может запретить мне любить моего Мампси, вот я его и люблю. И я не хочу, чтобы с ним дурно обращались, он ведь никогда меня к вам не ревновал, и притом он милый; это существо в десять раз более преданное, чем мужчина, и я люблю его в пятьдесят раз больше.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171