Итак, послав своему лондонскому приятелю письмо с просьбой последить за сыном, он пока что продолжал раскуривать свою трубку, и настроение его, пожалуй, даже несколько поднялось оттого, что он уже предвкушал, как потом отчитает сынка за это самовольное медовое времяпрепровождение.
В середине второй недели пребывания Ричарда в столице Том Бейквел приехал в Рейнем за Кассандрой и потихоньку передал Восемнадцатому Столетию письмо, содержавшее просьбу прислать денег, и притом немало. Восемнадцатое Столетие сдержала свое обещание, и Том получил от нее конверт с вложенным в него чеком на сумму, которой с избытком должно было хватить, чтобы колеса происходящих с героем событий пребывали в движении, пусть даже не очень быстром. Том отправился обратно, а Рейнем и Лоберн спали все так же спокойно, не ведая ни о чем. Обрученная с Временем Система спала и не подозревала о том, какой ей нанесли урон, – как расчеты ее упредили почти на два, да еще чреватых событиями, года. Ибо Время слышало, как герой дал обет перед алтарем и записало этот обет у себя в анналах. Увы! Почтенное иудейское Время не знает прощения. Половина всех охвативших мир приступов смятения и горячки происходит оттого, что оно жестоко мстит несчастным, вся вина которых только в том, что они однажды нанесли ему обиду. Его мести людям не избежать. В живых им не остаться. Породившее все шутки, оно само шутить не привыкло; и людям приходится узнавать это каждый раз на собственном опыте.
Дни катятся вперед. Ныне он их слуга. Миссис Берри сшила себе новое шелковое платье; у нее теперь есть чудесная шляпа, золотая брошь и изящные перчатки, и все это подарил ей наш герой, дабы завтра ей было в чем стоять за спиной невесты у алтаря. Магическая сила вышеперечисленных предметов такова, что от прежней растерянности миссис Берри не осталось и следа, и она чувствует себя на равной ноге с молодыми. Ей уже чудится, что отцы, узнав о решении детей, дают им свое согласие; все вокруг складывается так, как того хочет герой.
Наконец Время дарует им канун свадьбы, и они возносят ему хвалу за это великое благодеяние. Последние приготовления завершены; жених уезжает; миссис Берри ведет невесту наверх в спальню; Люси глядит на старинные часы, стоящие на площадке лестницы, ход которых в этот вечер особенно точен. Наступает трепетное ожидание у врат, за которыми все преобразится. Миссис Берри видит, как она трогает пальчиком на циферблате часов цифру «один» – еще минута, и пробьет час ночи; а потом она перебирает все цифры, одну за другой, пока наконец не доходит до двенадцати. Эти двенадцать ударов прозвучат назавтра у нее в ушах словом «жена», а сейчас она только беззвучно шевелит губами и торжественно оглядывает все кругом. Вид ее так умиляет миссис Берри, что, не догадываясь о том, что Время станет для бедной девочки врагом, она едва не роняет свечу, заключая Люси в свои объятия, и причитает:
– Да благословит тебя господь, моя дорогая! Агнец ты мой невинный! Будешь ты у меня счастлива! Будешь!
Заглянув вперед, Время хмурит свои брови.
ГЛАВА XXIX,
в которой последнее действие комедии идет на место первого
В тот день, когда Цезарь переходил Рубикон, дул, правда, сильный ветер, но в обычное время реку эту перейти бывает нетрудно: она спокойна, так же спокойна, как Ахерон. Поелику лодочник всякий раз получает положенную плату, незачем говорить ему, кого именно он повезет: он налегает на весла, и за какие-нибудь полчаса вы перебираетесь на другой берег. Только когда люди уже находятся по ту сторону, они видят, как они далеко уплыли. Оставленный ими берег канул в бесконечную даль. Там они только мечтали – здесь они должны действовать. Юность и нерешительность остаются там; здесь – приходят мужество и устремленность к цели. Они и на. самом деле на совершенно иной земле: духовный Ахерон делит их жизнь надвое. Им трудно даже поверить, что привезенные ими с собою воспоминания относятся к их жизни, а не к чужой. Философская география (а такая вот-вот выйдет в свет) замечает, что у каждого человека в тот или иной период его жизни есть свой Рубикон – ему приходится перебираться через поток либо чистой, либо грязной воды. Его спрашивают:
– Согласен ли ты обручиться с начертанной тебе судьбой и отречься от всего, что там, позади?
– Да, согласен, – решительно отвечает он и мгновенно переносится на другой берег. В упомянутой нами авторитетной рукописи говорится, что подавляющее большинство человеческих тел, которые этот, созданный для героев поток сбрасывает вниз, в другой, – это тела молодых людей, раскаявшихся в данном ими обете и попытавшихся вернуться вплавь к берегу, с которым поначалу решили расстаться. Ибо, хотя каждый из нас, мужчин, может стать героем в некую роковую минуту, очень мало таких, кто остался бы им на протяжении одного дня; так можно ли после этого удивляться, что госпожа Судьба негодует и становится для него не знающим жалости роком? Стоит только сплоховать перед ней – в мыслях или в поступках, – и вы увидите, как ее притягательное, дышащее любовью лицо меняет свое выражение, как мрачнеет взгляд, как все непохоже на то, что было! Велик или мал ваш Рубикон, чисты или грязны его воды – все равно: возврата нет. Либо вперед, либо – в Ахерон! В «Котомке пилигрима» говорится:
«Можно спорить по поводу того, насколько опасно неполное знание вообще, но нет ничего страшнее неполного знания самого себя!» – Под этим изречением я готов подписаться.
Ричард Феверел перебирался сейчас через Реку своего Испытания. Оставленный им берег уже заволокло туманом; его жизнь разделилась на две части, и для него уже не существовало другого воздуха, кроме того, который он вбирал в эту минуту ноздрями. Воспоминание об отце, об отцовской любви, о детстве, о совсем недавних честолюбивых замыслах – все теперь подернулось дымкой. Его поэтические мечты обрели теперь плоть и кровь. Престарелая Берри и весь ее дом были для него более реальны, чем что бы то ни было в Рейнеме. И тем не менее, юноша по-прежнему любил отца, любил родной дом; добавлю при этом, что и Цезарь любил Рим. Однако любил Цезарь или нет, а, когда он уничтожил Республику, он был уже совершенно лыс, тогда как наш герой недавно лишь начал ощущать деспотический пушок, пробивавшийся у него над губою. Знал ли он себя? Разумеется, совершенно не знал. Однако высокое чувство пробуждает в человеке особый инстинкт, который может оказаться надежнее, чем трезвый разум. Ричард был выпущенной из лука стрелою. Он не видел ничего предосудительного ни в дерзкой лживости своей, ни в хитрых уловках, к которым подчас прибегал; он был твердо убежден, что, завоевав для себя Люси, он в конце концов вызовет в людях бурное одобрение, а раз так, то не будут ли тогда все средства оправданы достигнутой целью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
В середине второй недели пребывания Ричарда в столице Том Бейквел приехал в Рейнем за Кассандрой и потихоньку передал Восемнадцатому Столетию письмо, содержавшее просьбу прислать денег, и притом немало. Восемнадцатое Столетие сдержала свое обещание, и Том получил от нее конверт с вложенным в него чеком на сумму, которой с избытком должно было хватить, чтобы колеса происходящих с героем событий пребывали в движении, пусть даже не очень быстром. Том отправился обратно, а Рейнем и Лоберн спали все так же спокойно, не ведая ни о чем. Обрученная с Временем Система спала и не подозревала о том, какой ей нанесли урон, – как расчеты ее упредили почти на два, да еще чреватых событиями, года. Ибо Время слышало, как герой дал обет перед алтарем и записало этот обет у себя в анналах. Увы! Почтенное иудейское Время не знает прощения. Половина всех охвативших мир приступов смятения и горячки происходит оттого, что оно жестоко мстит несчастным, вся вина которых только в том, что они однажды нанесли ему обиду. Его мести людям не избежать. В живых им не остаться. Породившее все шутки, оно само шутить не привыкло; и людям приходится узнавать это каждый раз на собственном опыте.
Дни катятся вперед. Ныне он их слуга. Миссис Берри сшила себе новое шелковое платье; у нее теперь есть чудесная шляпа, золотая брошь и изящные перчатки, и все это подарил ей наш герой, дабы завтра ей было в чем стоять за спиной невесты у алтаря. Магическая сила вышеперечисленных предметов такова, что от прежней растерянности миссис Берри не осталось и следа, и она чувствует себя на равной ноге с молодыми. Ей уже чудится, что отцы, узнав о решении детей, дают им свое согласие; все вокруг складывается так, как того хочет герой.
Наконец Время дарует им канун свадьбы, и они возносят ему хвалу за это великое благодеяние. Последние приготовления завершены; жених уезжает; миссис Берри ведет невесту наверх в спальню; Люси глядит на старинные часы, стоящие на площадке лестницы, ход которых в этот вечер особенно точен. Наступает трепетное ожидание у врат, за которыми все преобразится. Миссис Берри видит, как она трогает пальчиком на циферблате часов цифру «один» – еще минута, и пробьет час ночи; а потом она перебирает все цифры, одну за другой, пока наконец не доходит до двенадцати. Эти двенадцать ударов прозвучат назавтра у нее в ушах словом «жена», а сейчас она только беззвучно шевелит губами и торжественно оглядывает все кругом. Вид ее так умиляет миссис Берри, что, не догадываясь о том, что Время станет для бедной девочки врагом, она едва не роняет свечу, заключая Люси в свои объятия, и причитает:
– Да благословит тебя господь, моя дорогая! Агнец ты мой невинный! Будешь ты у меня счастлива! Будешь!
Заглянув вперед, Время хмурит свои брови.
ГЛАВА XXIX,
в которой последнее действие комедии идет на место первого
В тот день, когда Цезарь переходил Рубикон, дул, правда, сильный ветер, но в обычное время реку эту перейти бывает нетрудно: она спокойна, так же спокойна, как Ахерон. Поелику лодочник всякий раз получает положенную плату, незачем говорить ему, кого именно он повезет: он налегает на весла, и за какие-нибудь полчаса вы перебираетесь на другой берег. Только когда люди уже находятся по ту сторону, они видят, как они далеко уплыли. Оставленный ими берег канул в бесконечную даль. Там они только мечтали – здесь они должны действовать. Юность и нерешительность остаются там; здесь – приходят мужество и устремленность к цели. Они и на. самом деле на совершенно иной земле: духовный Ахерон делит их жизнь надвое. Им трудно даже поверить, что привезенные ими с собою воспоминания относятся к их жизни, а не к чужой. Философская география (а такая вот-вот выйдет в свет) замечает, что у каждого человека в тот или иной период его жизни есть свой Рубикон – ему приходится перебираться через поток либо чистой, либо грязной воды. Его спрашивают:
– Согласен ли ты обручиться с начертанной тебе судьбой и отречься от всего, что там, позади?
– Да, согласен, – решительно отвечает он и мгновенно переносится на другой берег. В упомянутой нами авторитетной рукописи говорится, что подавляющее большинство человеческих тел, которые этот, созданный для героев поток сбрасывает вниз, в другой, – это тела молодых людей, раскаявшихся в данном ими обете и попытавшихся вернуться вплавь к берегу, с которым поначалу решили расстаться. Ибо, хотя каждый из нас, мужчин, может стать героем в некую роковую минуту, очень мало таких, кто остался бы им на протяжении одного дня; так можно ли после этого удивляться, что госпожа Судьба негодует и становится для него не знающим жалости роком? Стоит только сплоховать перед ней – в мыслях или в поступках, – и вы увидите, как ее притягательное, дышащее любовью лицо меняет свое выражение, как мрачнеет взгляд, как все непохоже на то, что было! Велик или мал ваш Рубикон, чисты или грязны его воды – все равно: возврата нет. Либо вперед, либо – в Ахерон! В «Котомке пилигрима» говорится:
«Можно спорить по поводу того, насколько опасно неполное знание вообще, но нет ничего страшнее неполного знания самого себя!» – Под этим изречением я готов подписаться.
Ричард Феверел перебирался сейчас через Реку своего Испытания. Оставленный им берег уже заволокло туманом; его жизнь разделилась на две части, и для него уже не существовало другого воздуха, кроме того, который он вбирал в эту минуту ноздрями. Воспоминание об отце, об отцовской любви, о детстве, о совсем недавних честолюбивых замыслах – все теперь подернулось дымкой. Его поэтические мечты обрели теперь плоть и кровь. Престарелая Берри и весь ее дом были для него более реальны, чем что бы то ни было в Рейнеме. И тем не менее, юноша по-прежнему любил отца, любил родной дом; добавлю при этом, что и Цезарь любил Рим. Однако любил Цезарь или нет, а, когда он уничтожил Республику, он был уже совершенно лыс, тогда как наш герой недавно лишь начал ощущать деспотический пушок, пробивавшийся у него над губою. Знал ли он себя? Разумеется, совершенно не знал. Однако высокое чувство пробуждает в человеке особый инстинкт, который может оказаться надежнее, чем трезвый разум. Ричард был выпущенной из лука стрелою. Он не видел ничего предосудительного ни в дерзкой лживости своей, ни в хитрых уловках, к которым подчас прибегал; он был твердо убежден, что, завоевав для себя Люси, он в конце концов вызовет в людях бурное одобрение, а раз так, то не будут ли тогда все средства оправданы достигнутой целью?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171