В коридоре к Ричарду кинулась служанка и сунула ему что-то в руку, которая кроме этого беглого прикосновения ничего другого в эту минуту не ощутила. Коротыш привел лошадь. Шел дождь; хлынувшие потоки его струили тепло; деревья шумели от ветра. Прощаясь с Ричардом у ворот, фермер Блейз попросил его подать ему руку и сказать, что все в порядке. Молодой человек понравился ему своей серьезностью и прямотой. Сказать, что все в порядке, Ричард никак не мог, но руку все-таки протянул. На мгновение пальцы их сплелись в крепком рукопожатии, после чего он вскочил на Кассандру и ускакал в бушующую черную тьму.
Спокойный, ясный рассвет последовал за мятежным закатом, и бледное пламенеющее отражение его легло на воды озера Абби. Еще до наступления зари Том Бейквел вышел из дома и встретил своего господина: едучи из Лоберна по парковой дороге верхом на Кассандре, он мерно покачивался в седле. На них обоих – на лошадь и на всадника – было жалко смотреть. Бока Кассандры были забрызганы грязью, голова поникла: после этой неистовой ночи она была совершенно измождена. Каких только кочек и болот не одолевала она в пути; сколько сил своих отдала этой бешеной скачке сквозь кромешную тьму.
– Уведи Кассандру, – приказал Ричард, спешившись и поглаживая лошадь между глаз. – Ей, бедной, крепко сегодня досталось! Присмотри за ней, Том, а потом зайди ко мне.
Том не стал его ни о чем расспрашивать.
Оставалось всего трое суток до дня рождения Ричарда, и, хотя преданный слуга его молчал, увидав замученную лошадь и узнав о странной выходке молодого господина, гнавшего ее всю ночь, обитатели Рейнема были готовы еще к одному злосчастному торжеству; предрекавшие же неудачу испытывали при этом печальное удовлетворение. Сэру Остину предстояло потребовать от сына исполнения неприятной обязанности: речь шла о том, чтобы тот попросил прощения у Бенсона и тем самым смыл кровь, несправедливо пролитую им, когда он вырезал себе фунт мяса Грузному Бенсону было велено приготовить себя к просьбе о прощении, и он уже мысленно прикидывал, какое скорбное смирение он должен будет напустить на себя перед этою встречей. Однако, пока сын его пребывал в смятении, сэр Остин вдруг передумал: он решил, что тот вряд ли способен оценить весь благородный смысл такого поступка, и не стал ничего от него требовать, меж тем как грузный Бенсон, приняв важный вид, стоял и стоял, ожидая его, то в дверях, то у ступенек лестницы в виде динозавра-кариатиды; оттуда он всегда мог первым шагнуть навстречу наследнику Рейнема, но Ричард преспокойно прошел мимо него, как и вообще мимо всех, опустив голову и механически передвигая ноги так, как будто то были некие случайно доставшиеся ему инструменты, назначение которых ему неизвестно. Для Бенсона, который слепо верил своему господину, это было ударом: философское объяснение сего поведения нисколько его не утешило. «В натуре сильной и сложной, – гласило оно, – доброе начало произрастает медленнее, нежели в какой-либо иной, и не следует делать попыток искусственно этот рост ускорить». Бенсону важнее всего было восторжествовать над обидчиком. Он готов был простить его, как и следовало бы христианину, но он хотел, чтобы враг сначала пал перед ним на колени. И теперь, хотя его глаза динозавра видели в доме больше, чем глаза всех остальных его обитателей вместе взятых, и видели также, что Том и его господин затевают нечто такое, что должно было вывести из равновесия Систему, Бенсон, коль скоро он не получил возмещения понесенных потерь и ему не хотелось безвозмездно подвергать себя новым опасностям, предпочитал молчать.
Сэр Остин частично догадывался о том, что творится в сердце его сына, не представляя себе, однако, насколько глубоко закравшееся в него недоверие и насколько сильна охватившая юношу страсть. Он был с ним предупредителен и нежен. Подобно хитрому врачу, которому случилось допустить ошибку в дозировке лекарства, он втайне от всех тщательно продумывал дальнейшие назначения, пребывая в уверенности, что знает лучше всех, что происходит с его больным, и что, кроме него, никто не может ему помочь. Он повелел, чтобы все эти странности в поведении Ричарда прошли незамеченными. За два дня до дня рождения сына он спросил, не будет ли тот возражать, если он позовет гостей.
– Приглашайте кого хотите, сэр, – ответил Ричард.
Начались приготовления к торжеству.
В канун своего дня рождения он обедал вместе со всеми. Приехавшая в тот день леди Блендиш с покаянным видом села по правую сторону от него. Гиппиас прогнозировал, что к утру у него расстроится желудок. Восемнадцатое Столетие утверждала, что до следующего дня рождения Ричарда ей уже не дожить. Адриен выпил по случаю того, что уже два года исполняет обязанности наставника, а Алджернон просматривал список лобернских силачей, которым наутро предстоит драться с силачами Берсли. Сэр Остин прислушивался ко всем, вставляя иногда несколько слов, внимание же его целиком было устремлено на сына. Для того чтобы понравиться также и леди Блендиш, Адриен отважился на шутки по поводу лондонской миссис Грандисон; шутки были слегка непристойные, но настолько слегка, что было бы непристойностью это заметить.
После обеда Ричард ушел. Выглядел он в этот день как обычно, разве что глаза его блестели каким-то особенным блеском, но баронет всех успокоил, сказав:
– Ничего, ничего! Пройдет.
Он, и Адриен, и леди Блендиш пили чай в библиотеке и засиделись допоздна, обсуждая разные казуистические вопросы, относящиеся главным образом к проблеме запретного плода. Разговор этот очень забавлял мудрого юношу, который получил возможность излагать перед двумя людьми строгих правил ситуации весьма сомнительного свойства и в попытках докопаться до истины незаметно для них самих завести их в такие дебри, где они совсем оробели, так, что боялись даже поднять глаза. Автор афоризмов привел в восторг сердце своей неизменной почитательницы, пусть и ранее сочиненным, но, во всяком случае, обретшим форму только сейчас, изречением, как вдруг все присутствующие обнаружили, что их уже четверо. Грузный Бенсон стоял среди них. Он оправдывался потом, говоря, что стучал и никто не ответил. На лице его можно было прочесть следы удивления и недовольства по случаю того, что в числе сидевших за столом оказался Адриен; следы эти изгладились не сразу, а, исчезнув, уступили место суровому, но вместе с тем и дряблому выражению.
– Ну что, Бенсон? – спросил баронет. – Что там такое?
– Позвольте вам доложить, сэр Остин, – провозгласил застывший в неподвижности дворецкий: – мастер Ричард!..
– Ну и что?
– Ушел!
– Ну и что же?
– И Бейквел с ним вместе!
– И что с того?
– Взяли саквояж с вещами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171
Спокойный, ясный рассвет последовал за мятежным закатом, и бледное пламенеющее отражение его легло на воды озера Абби. Еще до наступления зари Том Бейквел вышел из дома и встретил своего господина: едучи из Лоберна по парковой дороге верхом на Кассандре, он мерно покачивался в седле. На них обоих – на лошадь и на всадника – было жалко смотреть. Бока Кассандры были забрызганы грязью, голова поникла: после этой неистовой ночи она была совершенно измождена. Каких только кочек и болот не одолевала она в пути; сколько сил своих отдала этой бешеной скачке сквозь кромешную тьму.
– Уведи Кассандру, – приказал Ричард, спешившись и поглаживая лошадь между глаз. – Ей, бедной, крепко сегодня досталось! Присмотри за ней, Том, а потом зайди ко мне.
Том не стал его ни о чем расспрашивать.
Оставалось всего трое суток до дня рождения Ричарда, и, хотя преданный слуга его молчал, увидав замученную лошадь и узнав о странной выходке молодого господина, гнавшего ее всю ночь, обитатели Рейнема были готовы еще к одному злосчастному торжеству; предрекавшие же неудачу испытывали при этом печальное удовлетворение. Сэру Остину предстояло потребовать от сына исполнения неприятной обязанности: речь шла о том, чтобы тот попросил прощения у Бенсона и тем самым смыл кровь, несправедливо пролитую им, когда он вырезал себе фунт мяса Грузному Бенсону было велено приготовить себя к просьбе о прощении, и он уже мысленно прикидывал, какое скорбное смирение он должен будет напустить на себя перед этою встречей. Однако, пока сын его пребывал в смятении, сэр Остин вдруг передумал: он решил, что тот вряд ли способен оценить весь благородный смысл такого поступка, и не стал ничего от него требовать, меж тем как грузный Бенсон, приняв важный вид, стоял и стоял, ожидая его, то в дверях, то у ступенек лестницы в виде динозавра-кариатиды; оттуда он всегда мог первым шагнуть навстречу наследнику Рейнема, но Ричард преспокойно прошел мимо него, как и вообще мимо всех, опустив голову и механически передвигая ноги так, как будто то были некие случайно доставшиеся ему инструменты, назначение которых ему неизвестно. Для Бенсона, который слепо верил своему господину, это было ударом: философское объяснение сего поведения нисколько его не утешило. «В натуре сильной и сложной, – гласило оно, – доброе начало произрастает медленнее, нежели в какой-либо иной, и не следует делать попыток искусственно этот рост ускорить». Бенсону важнее всего было восторжествовать над обидчиком. Он готов был простить его, как и следовало бы христианину, но он хотел, чтобы враг сначала пал перед ним на колени. И теперь, хотя его глаза динозавра видели в доме больше, чем глаза всех остальных его обитателей вместе взятых, и видели также, что Том и его господин затевают нечто такое, что должно было вывести из равновесия Систему, Бенсон, коль скоро он не получил возмещения понесенных потерь и ему не хотелось безвозмездно подвергать себя новым опасностям, предпочитал молчать.
Сэр Остин частично догадывался о том, что творится в сердце его сына, не представляя себе, однако, насколько глубоко закравшееся в него недоверие и насколько сильна охватившая юношу страсть. Он был с ним предупредителен и нежен. Подобно хитрому врачу, которому случилось допустить ошибку в дозировке лекарства, он втайне от всех тщательно продумывал дальнейшие назначения, пребывая в уверенности, что знает лучше всех, что происходит с его больным, и что, кроме него, никто не может ему помочь. Он повелел, чтобы все эти странности в поведении Ричарда прошли незамеченными. За два дня до дня рождения сына он спросил, не будет ли тот возражать, если он позовет гостей.
– Приглашайте кого хотите, сэр, – ответил Ричард.
Начались приготовления к торжеству.
В канун своего дня рождения он обедал вместе со всеми. Приехавшая в тот день леди Блендиш с покаянным видом села по правую сторону от него. Гиппиас прогнозировал, что к утру у него расстроится желудок. Восемнадцатое Столетие утверждала, что до следующего дня рождения Ричарда ей уже не дожить. Адриен выпил по случаю того, что уже два года исполняет обязанности наставника, а Алджернон просматривал список лобернских силачей, которым наутро предстоит драться с силачами Берсли. Сэр Остин прислушивался ко всем, вставляя иногда несколько слов, внимание же его целиком было устремлено на сына. Для того чтобы понравиться также и леди Блендиш, Адриен отважился на шутки по поводу лондонской миссис Грандисон; шутки были слегка непристойные, но настолько слегка, что было бы непристойностью это заметить.
После обеда Ричард ушел. Выглядел он в этот день как обычно, разве что глаза его блестели каким-то особенным блеском, но баронет всех успокоил, сказав:
– Ничего, ничего! Пройдет.
Он, и Адриен, и леди Блендиш пили чай в библиотеке и засиделись допоздна, обсуждая разные казуистические вопросы, относящиеся главным образом к проблеме запретного плода. Разговор этот очень забавлял мудрого юношу, который получил возможность излагать перед двумя людьми строгих правил ситуации весьма сомнительного свойства и в попытках докопаться до истины незаметно для них самих завести их в такие дебри, где они совсем оробели, так, что боялись даже поднять глаза. Автор афоризмов привел в восторг сердце своей неизменной почитательницы, пусть и ранее сочиненным, но, во всяком случае, обретшим форму только сейчас, изречением, как вдруг все присутствующие обнаружили, что их уже четверо. Грузный Бенсон стоял среди них. Он оправдывался потом, говоря, что стучал и никто не ответил. На лице его можно было прочесть следы удивления и недовольства по случаю того, что в числе сидевших за столом оказался Адриен; следы эти изгладились не сразу, а, исчезнув, уступили место суровому, но вместе с тем и дряблому выражению.
– Ну что, Бенсон? – спросил баронет. – Что там такое?
– Позвольте вам доложить, сэр Остин, – провозгласил застывший в неподвижности дворецкий: – мастер Ричард!..
– Ну и что?
– Ушел!
– Ну и что же?
– И Бейквел с ним вместе!
– И что с того?
– Взяли саквояж с вещами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171