Пока они не тревожат своих
соседей, но вскоре, конечно же, попытаются завоевать прилегающие
территории, в том числе и земли индейцев онондаго на другом берегу Реки.
До сих пор ни одному рабу не удалось убежать и поведать соседям о
намерениях этих двух маньяков.
- Но люди, живущие у границ, сами в состоянии увидеть, что рабы
возводят крепостные стены, - удивился Бартон.
Спрюс посмотрел на него и криво улыбнулся.
- Геринг распространил слухи о том, что это все из-за евреев. Его,
видите ли, интересуют только евреи, и он только из них намерен набирать
себе контингент рабов... Поэтому, дескать, соседям нечего беспокоиться. Но
как вы сами могли убедиться, это абсолютная ложь. Половина рабов не
являются евреями.
С наступлением сумерек Бартона, Руаха, де Грейстока и Моната вывели
из загона и погнали к чашному камню. Здесь собралось уже около двухсот
рабов, охраняемых семьюдесятью приверженцами Геринга. Чаши Бартона и его
друзей поставили в камень и стали ждать. После того, как прогрохотало
пламя, чаши были убраны. Каждый из рабов открыл свою, и стражники изъяли
из них табак, спиртное и половину еды.
- Значит, мы - настоящие рабы! - чуть ли не с гордостью произнес
Фригейт. - Дик, вы довольно долго размышляли об институте рабства. Что вы
думаете о нем сейчас?
- Все, что мы знали на Земле можно было бы назвать "восточным"
рабством. Здесь же у раба нет ни малейшей возможности стать свободным
человеком. Здесь нет никаких личных чувств между рабом и рабовладельцем,
кроме ненависти. На востоке же положение резко отличалось. Разумеется, как
у любого человеческого института, там были свои злоупотребления.
- Вы упрямый человек, - произнес Фригейт. - Вы заметили, что по
крайней мере половина рабов - евреи? Причем большинство из государства
Израиль двадцатого века. Девушка возле чашного камня сказала мне, что
Герингу удалось ввести чашное рабство, возбудив антисемитизм в этой
местности. Разумеется, чтобы его можно было возбудить, он и раньше должен
был существовать. Затем, после того как он с помощью Тулла добился власти,
он обратил в рабство многих своих бывших сторонников. Самое дьявольское во
всем этом, - продолжал он, - это то, что Геринг на самом деле - не
антисемит. Он неоднократно лично вмешивался в дела Гиммлера и других,
чтобы спасти некоторых евреев. Но Геринг в чем-то даже хуже, чем искренние
антисемиты. Он - оппортунист. Антисемитизм был приливной волной в
Германии. Для того, чтобы заполучить приличное место, нужно было оседлать
именно эту волну. Так же как Геринг воспользовался ею там, он
воспользовался ею и здесь. Такие антисемиты, как Геббельс или Франко,
верили в принципы, которые они проповедовали. Пусть это были извращенные,
основанные на ненависти, но все же это были принципы. В то время
"счастливчик" Геринг был по сути абсолютно равнодушен к евреям. Он просто
использовал их.
- Все это хорошо, - согласился Бартон, - но какое это имеет ко мне
отношение? О, я понимаю! Этот взгляд! Вы, я вижу, готовитесь поучать меня!
- Дик, я восхищаюсь вами в такой степени, как восхищался очень
немногими. Вы мне нравитесь, как мужчина может нравиться мужчине. Я очень
счастлив, что мне повезло встретиться с вами. Так был бы счастлив Плутарх,
доведись ему встретиться с Тесеем или Алкивиадом. Но я не слеп. Мне
известны ваши недостатки, которых, кстати, у вас много. И поверьте мне, я
очень огорчен этим.
- Каким же вы огорчены сейчас?
- Ну... допустим, хотя бы книгой "Еврей, Цыган и Эль-Ислам". Как вы
только могли написать ее?
Как вы могли написать столь античеловечный документ, полный
кровожадной чепухи, выдумок и суеверий? Взять только эти ритуальные
убийства!
- Поверьте, я был обижен несправедливыми наговорами, от которых мне
пришлось столько натерпеться в Дамаске. Не забывайте, что меня прямо-таки
вышвырнули с должности консула из-за вранья, распространяемого моими
недругами, среди которых...
- Это не может служить вам оправданием того, чтобы писать ложь в
отношении всей нации, - перебил Бартона Фригейт.
- Ложь?! Я написал чистую правду!
- Может быть, вы только думали, что это чистая правда. Но я вырос в
столетии, когда было определенно известно, что это все ложь. По сути, даже
в ваше время никто из здравомыслящих не верил в такую чушь!
- Факты таковы, - медленно выговаривая каждое слово, произнес Бартон,
- что ростовщики-евреи там, в Дамаске, ссужали займы беднякам под тысячу
процентов. Факты таковы, что они навязывали чудовищное лихоимство не
только мусульманам и христианам, но и своим соплеменникам. Факты таковы,
что когда мои недруги в Англии обвинили меня в антисемитизме, многие евреи
в Дамаске встали на мою защиту. Общеизвестно, что я протестовал, когда
турки продали здание синагоги евреев Дамаска православному епископу,
который хотел превратить ее в церковь. Всем известно: я сумел убедить
восемнадцать мусульман свидетельствовать в суде в пользу евреев. Факт и
то, что я защищал христианских миссионеров от курдов. И именно я
предупредил курдов, что этот жирный и льстивый турецкий боров - Рашид-паша
- пытается толкнуть их на восстание, чтобы потом иметь возможность
устроить резню. А когда меня отозвали с должности консула из-за лжи,
распускаемой христианскими миссионерами, попами, Рашид-пашой и
евреями-лихоимцами, тысячи христиан, мусульман и евреев встали на мою
защиту, хотя было уже поздно.
И наконец, фактом является то, что я не должен отвечать ни перед
вами, ни перед любым другим человеком за свои действия!
На Фригейта это было похоже - затронуть неуместный вопрос в столь
неподходящее время. Возможно, так он пытался уйти от угрызений совести,
обратив собственный страх и гнев на Бартона. Или, может быть, он на самом
деле почувствовал, что его кумир больше не оправдывает возложенных на него
надежд.
Лев Руах сидел, уткнувшись в ладони. Он поднял голову и как бы в
пустоту произнес:
- Добро пожаловать в концентрационный лагерь, Бартон! Вы впервые
вкусили, что это такое. Для меня же это давным-давно забытая история. И я
уже устал ее слушать. Я сидел в нацистском лагере - и сбежал оттуда! В
Израиле меня схватили арабы - я опять спасся бегством. И теперь, наверное,
мне удастся бежать! Но куда бежать? В другой лагерь? Похоже, им не будет
конца. Человек во все времена строит их и помещает туда вечных узников,
например - евреев. И даже здесь, где мы получили возможность начать все с
самого начала, где все религии, все предрассудки должны быть разбиты
вдребезги молотом Воскрешения, мало что изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72
соседей, но вскоре, конечно же, попытаются завоевать прилегающие
территории, в том числе и земли индейцев онондаго на другом берегу Реки.
До сих пор ни одному рабу не удалось убежать и поведать соседям о
намерениях этих двух маньяков.
- Но люди, живущие у границ, сами в состоянии увидеть, что рабы
возводят крепостные стены, - удивился Бартон.
Спрюс посмотрел на него и криво улыбнулся.
- Геринг распространил слухи о том, что это все из-за евреев. Его,
видите ли, интересуют только евреи, и он только из них намерен набирать
себе контингент рабов... Поэтому, дескать, соседям нечего беспокоиться. Но
как вы сами могли убедиться, это абсолютная ложь. Половина рабов не
являются евреями.
С наступлением сумерек Бартона, Руаха, де Грейстока и Моната вывели
из загона и погнали к чашному камню. Здесь собралось уже около двухсот
рабов, охраняемых семьюдесятью приверженцами Геринга. Чаши Бартона и его
друзей поставили в камень и стали ждать. После того, как прогрохотало
пламя, чаши были убраны. Каждый из рабов открыл свою, и стражники изъяли
из них табак, спиртное и половину еды.
- Значит, мы - настоящие рабы! - чуть ли не с гордостью произнес
Фригейт. - Дик, вы довольно долго размышляли об институте рабства. Что вы
думаете о нем сейчас?
- Все, что мы знали на Земле можно было бы назвать "восточным"
рабством. Здесь же у раба нет ни малейшей возможности стать свободным
человеком. Здесь нет никаких личных чувств между рабом и рабовладельцем,
кроме ненависти. На востоке же положение резко отличалось. Разумеется, как
у любого человеческого института, там были свои злоупотребления.
- Вы упрямый человек, - произнес Фригейт. - Вы заметили, что по
крайней мере половина рабов - евреи? Причем большинство из государства
Израиль двадцатого века. Девушка возле чашного камня сказала мне, что
Герингу удалось ввести чашное рабство, возбудив антисемитизм в этой
местности. Разумеется, чтобы его можно было возбудить, он и раньше должен
был существовать. Затем, после того как он с помощью Тулла добился власти,
он обратил в рабство многих своих бывших сторонников. Самое дьявольское во
всем этом, - продолжал он, - это то, что Геринг на самом деле - не
антисемит. Он неоднократно лично вмешивался в дела Гиммлера и других,
чтобы спасти некоторых евреев. Но Геринг в чем-то даже хуже, чем искренние
антисемиты. Он - оппортунист. Антисемитизм был приливной волной в
Германии. Для того, чтобы заполучить приличное место, нужно было оседлать
именно эту волну. Так же как Геринг воспользовался ею там, он
воспользовался ею и здесь. Такие антисемиты, как Геббельс или Франко,
верили в принципы, которые они проповедовали. Пусть это были извращенные,
основанные на ненависти, но все же это были принципы. В то время
"счастливчик" Геринг был по сути абсолютно равнодушен к евреям. Он просто
использовал их.
- Все это хорошо, - согласился Бартон, - но какое это имеет ко мне
отношение? О, я понимаю! Этот взгляд! Вы, я вижу, готовитесь поучать меня!
- Дик, я восхищаюсь вами в такой степени, как восхищался очень
немногими. Вы мне нравитесь, как мужчина может нравиться мужчине. Я очень
счастлив, что мне повезло встретиться с вами. Так был бы счастлив Плутарх,
доведись ему встретиться с Тесеем или Алкивиадом. Но я не слеп. Мне
известны ваши недостатки, которых, кстати, у вас много. И поверьте мне, я
очень огорчен этим.
- Каким же вы огорчены сейчас?
- Ну... допустим, хотя бы книгой "Еврей, Цыган и Эль-Ислам". Как вы
только могли написать ее?
Как вы могли написать столь античеловечный документ, полный
кровожадной чепухи, выдумок и суеверий? Взять только эти ритуальные
убийства!
- Поверьте, я был обижен несправедливыми наговорами, от которых мне
пришлось столько натерпеться в Дамаске. Не забывайте, что меня прямо-таки
вышвырнули с должности консула из-за вранья, распространяемого моими
недругами, среди которых...
- Это не может служить вам оправданием того, чтобы писать ложь в
отношении всей нации, - перебил Бартона Фригейт.
- Ложь?! Я написал чистую правду!
- Может быть, вы только думали, что это чистая правда. Но я вырос в
столетии, когда было определенно известно, что это все ложь. По сути, даже
в ваше время никто из здравомыслящих не верил в такую чушь!
- Факты таковы, - медленно выговаривая каждое слово, произнес Бартон,
- что ростовщики-евреи там, в Дамаске, ссужали займы беднякам под тысячу
процентов. Факты таковы, что они навязывали чудовищное лихоимство не
только мусульманам и христианам, но и своим соплеменникам. Факты таковы,
что когда мои недруги в Англии обвинили меня в антисемитизме, многие евреи
в Дамаске встали на мою защиту. Общеизвестно, что я протестовал, когда
турки продали здание синагоги евреев Дамаска православному епископу,
который хотел превратить ее в церковь. Всем известно: я сумел убедить
восемнадцать мусульман свидетельствовать в суде в пользу евреев. Факт и
то, что я защищал христианских миссионеров от курдов. И именно я
предупредил курдов, что этот жирный и льстивый турецкий боров - Рашид-паша
- пытается толкнуть их на восстание, чтобы потом иметь возможность
устроить резню. А когда меня отозвали с должности консула из-за лжи,
распускаемой христианскими миссионерами, попами, Рашид-пашой и
евреями-лихоимцами, тысячи христиан, мусульман и евреев встали на мою
защиту, хотя было уже поздно.
И наконец, фактом является то, что я не должен отвечать ни перед
вами, ни перед любым другим человеком за свои действия!
На Фригейта это было похоже - затронуть неуместный вопрос в столь
неподходящее время. Возможно, так он пытался уйти от угрызений совести,
обратив собственный страх и гнев на Бартона. Или, может быть, он на самом
деле почувствовал, что его кумир больше не оправдывает возложенных на него
надежд.
Лев Руах сидел, уткнувшись в ладони. Он поднял голову и как бы в
пустоту произнес:
- Добро пожаловать в концентрационный лагерь, Бартон! Вы впервые
вкусили, что это такое. Для меня же это давным-давно забытая история. И я
уже устал ее слушать. Я сидел в нацистском лагере - и сбежал оттуда! В
Израиле меня схватили арабы - я опять спасся бегством. И теперь, наверное,
мне удастся бежать! Но куда бежать? В другой лагерь? Похоже, им не будет
конца. Человек во все времена строит их и помещает туда вечных узников,
например - евреев. И даже здесь, где мы получили возможность начать все с
самого начала, где все религии, все предрассудки должны быть разбиты
вдребезги молотом Воскрешения, мало что изменилось.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72