..
Сквер притих и принадлежал теперь выгуливаемым собакам и сумеречным
собачникам. Наспех одетые люди из близлежащих кварталов шагали по
подтаявшему снегу аллей, и одинокие фигурки, мелькавшие то тут, то там меж
оголенных деревьев, окатывали тоской безвременья и вековой неустроенности.
Дверь поразила Апраксина, а еще то, что он толком не знал, кто живет
в квартире всего этажом ниже. В подъезде водилось в избытке пьяниц, и,
если Апраксин вдруг выспрашивал лифтера, кто да откуда в квартире номер
эн, чаще всего вызнавал: погибшая душа, пьет стервец, или беспутная,
глушат ханку по черному...
Дверь, виденная днем, походила на инженерное сооружение
самостоятельной ценности, поражала не только необъяснимой прочностью, но и
тщательностью работ: стальные полосы пригнаны на века, блестит крепеж,
короб, уместившийся в проеме на растопыренных штырях, трактором не вырвешь
с облюбованного места. За такой дверью было что таить, и Апраксин
недоумевал, какие тайны могли скрываться от чужих глаз: деньги, картины,
ценности или необозримая тяга к размежеванию с внешним миром, искушение
хоть за собственной дверью чувствовать неприступность, неподвластность
злым брожениям и дурным страстям вокруг? Четверка псов - два черных, по
пояс хозяевам, и две малявки носились по изнывающим от плюсовой
температуры сугробам. Под фонарем бирюзовыми вкраплениями на снегу
зеленели следы птичьего коллективного похода в туалет. Каток рядом со
сквером, приютивший двух липовых фигуристов, окатывал музыкой серебристый,
жеванный годами колокольчик, вознесенный на самый верх вымазанного
казенной масляной зеленью покосившегося столба. По пустынной улице,
примыкающей к скверу, проносились троллейбусы, оповещая о своем
приближении почти живым, истошным воем.
Апраксин выбрался из сквера через четверть часа после девяти вечера,
только что закрылся продмаг Пачкуна. Над входом в магазин тлела тусклая
лампа, превращая в дьявольский глаз разбитый красный колпачок. Апраксин
замер метрах в десяти от магазина, зная, что две машины у входа дожидаются
мясников, и скоро замелькают укутанные тетки на толстых ногах или,
неожиданно верткие, пригнанно одетые девицы, и все непременно с сумками.
Апраксин переступал с ноги на ногу напротив магазина через улицу и, в
который раз, любовался одним и тем же спектаклем. Уборщица Галоша мелькала
за непротертыми стеклами, витрины перестали украшать убогими продуктами и
предпочитали разрисовывать картинками: вот окорок, вот говяжья вырезка,
вот молоко и сыр, а вот колбасы не слишком разнообразные, оттого, что и
художники выросли и повзрослели во времена, когда с многоколбасьем
покончили, и рисовать могли один толстый батон, другой тонкий, отображая
интимность ассортимента.
Мишка Шурф вышел без головного убора, скользнул к машине, за ним,
увенчанная серой норковой шапкой, кралась Наташка Дрын, кралась не из
опасения быть пойманой с поклажей, а боясь поскользнуться на блестящих
ледяных буграх и ухнуть в чавкающую грязь в нежно-розовом "дутом" пальто.
Шурф театрально распахнул дверцу. Наташка юркнула на заднее сидение.
Машины Пачкуна Апраксин не приметил и уже не видел недели три: возможно,
директор совершал трепетный обряд смены подвижного состава, менял
"пятерку" на "шестерку" или на "девятку", или производил иные манипуляции
с цифрами, кодирующими достоинства или недостатки автомобилей и их
обладателей.
Маруська Галоша вчера после работы полила подходы к магазину из
шланга горячей водой в надежде растопить корку извести-нароста, да не
рассчитала - внезапно похолодало - теперь магазин, похоже разместили прямо
посреди катка.
Володька Ремиз, как и Шурф, покинул пост, то бишь прилавок, без
сумок: мясники, наверное, упрятали товар в багажник еще днем, или ехали
вовсе налегке. Мужчины предпочитали однократные - раз в неделю -
массированные затоваривания продуктами, а женщины, по слабости натуры,
тащили ежедневно, выясняя каждый раз с удивлением: то забыли одно, то
другое...
Машина Ремиза будто с конвейера сошла в грязевом покрывале, напротив,
машина Шурфа блестела, как новенькая. Ремиза часто тормозили гаишники, но
ездил Володька по одним и тем же трассам, а мясо, как известно, всем
нужно, так что сложностей не возникало, к тому же, обляпанная снизу
доверху, машина Ремиза отметала напрочь подозрения в пижонстве и
превращала владельца в трудягу, не покладая рук шебуршащегося на рабочем
месте, не успевающего обтирать лишний раз четырехколесного друга.
Ремиз видел, что Наташка Дрын села к Шурфу. К Мишке Ремиз не
ревновал, Мишку всерьез не принимал, и чернокудрый мясник в магазине
только задирал девок да баб, но искал услад на стороне, чем и вызывал
восхищение менее стойких мужчин пачкуновского продмага.
Ремиз взял с места резко, и обдал машину напарника струями грязи,
понизу запятнав очередью серых лепешек с рубль величиной. Мишка Шурф незло
погрозил кулаком вслед удаляющейся машине.
Дружная семья... Апраксин поежился, из дворов вырвался ветрило и
холодом стеганул ноги, спину, шею. Апраксин не имел друзей и подумал, что
общий промысел объединяет людей, сближает и почему-то позавидовал
праздничным застольям торговых работников: сытно, уютно, в лучших кабаках.
Апраксин-то не хотел гнить с утра до ночи в подвальных помещениях, не
хотел носиться по стоптанным ступеням с карандашом за ухом, не хотел
кроить улыбки при визитах санэпидемовцев и пожарных, не говоря уж о
старших лейтенантах - младших инспекторах. Уют и тепло торговых застолий
оплачивался непокоем, смутными видениями худшего исхода, и даже Апраксин
соглашался, справедливо: больше рискуешь, лучше жизнь. Читал и слышал
Апраксин про посадки и отловы продовольственного ворья, но магазин Пачкуна
представлялся цитаделью. Пачкун правил уже десятый год, и его рать не
несла урона, а если кто и покидал строй, то по волеизъявлению самолично
Пачкуна, как не соответствующий воинским требованиям в подразделениях дона
Агильяра.
Мимо, раскачивая пассажиров, вихляя задом, прополз автобус. Желтая
гусеница на несколько мгновений перекрыла остекленье магазина, задернула
штору перед носом Апраксина, а когда автобус прополз, машины Шурфа уже не
было, лишь на перекрестке краснели огни перед светофором. Витрины погасли,
жизнь продмага пресеклась, только патрульная машина пээмгэ кралась вдоль
бровки тротуара и замерла, как раз у входа в магазин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Сквер притих и принадлежал теперь выгуливаемым собакам и сумеречным
собачникам. Наспех одетые люди из близлежащих кварталов шагали по
подтаявшему снегу аллей, и одинокие фигурки, мелькавшие то тут, то там меж
оголенных деревьев, окатывали тоской безвременья и вековой неустроенности.
Дверь поразила Апраксина, а еще то, что он толком не знал, кто живет
в квартире всего этажом ниже. В подъезде водилось в избытке пьяниц, и,
если Апраксин вдруг выспрашивал лифтера, кто да откуда в квартире номер
эн, чаще всего вызнавал: погибшая душа, пьет стервец, или беспутная,
глушат ханку по черному...
Дверь, виденная днем, походила на инженерное сооружение
самостоятельной ценности, поражала не только необъяснимой прочностью, но и
тщательностью работ: стальные полосы пригнаны на века, блестит крепеж,
короб, уместившийся в проеме на растопыренных штырях, трактором не вырвешь
с облюбованного места. За такой дверью было что таить, и Апраксин
недоумевал, какие тайны могли скрываться от чужих глаз: деньги, картины,
ценности или необозримая тяга к размежеванию с внешним миром, искушение
хоть за собственной дверью чувствовать неприступность, неподвластность
злым брожениям и дурным страстям вокруг? Четверка псов - два черных, по
пояс хозяевам, и две малявки носились по изнывающим от плюсовой
температуры сугробам. Под фонарем бирюзовыми вкраплениями на снегу
зеленели следы птичьего коллективного похода в туалет. Каток рядом со
сквером, приютивший двух липовых фигуристов, окатывал музыкой серебристый,
жеванный годами колокольчик, вознесенный на самый верх вымазанного
казенной масляной зеленью покосившегося столба. По пустынной улице,
примыкающей к скверу, проносились троллейбусы, оповещая о своем
приближении почти живым, истошным воем.
Апраксин выбрался из сквера через четверть часа после девяти вечера,
только что закрылся продмаг Пачкуна. Над входом в магазин тлела тусклая
лампа, превращая в дьявольский глаз разбитый красный колпачок. Апраксин
замер метрах в десяти от магазина, зная, что две машины у входа дожидаются
мясников, и скоро замелькают укутанные тетки на толстых ногах или,
неожиданно верткие, пригнанно одетые девицы, и все непременно с сумками.
Апраксин переступал с ноги на ногу напротив магазина через улицу и, в
который раз, любовался одним и тем же спектаклем. Уборщица Галоша мелькала
за непротертыми стеклами, витрины перестали украшать убогими продуктами и
предпочитали разрисовывать картинками: вот окорок, вот говяжья вырезка,
вот молоко и сыр, а вот колбасы не слишком разнообразные, оттого, что и
художники выросли и повзрослели во времена, когда с многоколбасьем
покончили, и рисовать могли один толстый батон, другой тонкий, отображая
интимность ассортимента.
Мишка Шурф вышел без головного убора, скользнул к машине, за ним,
увенчанная серой норковой шапкой, кралась Наташка Дрын, кралась не из
опасения быть пойманой с поклажей, а боясь поскользнуться на блестящих
ледяных буграх и ухнуть в чавкающую грязь в нежно-розовом "дутом" пальто.
Шурф театрально распахнул дверцу. Наташка юркнула на заднее сидение.
Машины Пачкуна Апраксин не приметил и уже не видел недели три: возможно,
директор совершал трепетный обряд смены подвижного состава, менял
"пятерку" на "шестерку" или на "девятку", или производил иные манипуляции
с цифрами, кодирующими достоинства или недостатки автомобилей и их
обладателей.
Маруська Галоша вчера после работы полила подходы к магазину из
шланга горячей водой в надежде растопить корку извести-нароста, да не
рассчитала - внезапно похолодало - теперь магазин, похоже разместили прямо
посреди катка.
Володька Ремиз, как и Шурф, покинул пост, то бишь прилавок, без
сумок: мясники, наверное, упрятали товар в багажник еще днем, или ехали
вовсе налегке. Мужчины предпочитали однократные - раз в неделю -
массированные затоваривания продуктами, а женщины, по слабости натуры,
тащили ежедневно, выясняя каждый раз с удивлением: то забыли одно, то
другое...
Машина Ремиза будто с конвейера сошла в грязевом покрывале, напротив,
машина Шурфа блестела, как новенькая. Ремиза часто тормозили гаишники, но
ездил Володька по одним и тем же трассам, а мясо, как известно, всем
нужно, так что сложностей не возникало, к тому же, обляпанная снизу
доверху, машина Ремиза отметала напрочь подозрения в пижонстве и
превращала владельца в трудягу, не покладая рук шебуршащегося на рабочем
месте, не успевающего обтирать лишний раз четырехколесного друга.
Ремиз видел, что Наташка Дрын села к Шурфу. К Мишке Ремиз не
ревновал, Мишку всерьез не принимал, и чернокудрый мясник в магазине
только задирал девок да баб, но искал услад на стороне, чем и вызывал
восхищение менее стойких мужчин пачкуновского продмага.
Ремиз взял с места резко, и обдал машину напарника струями грязи,
понизу запятнав очередью серых лепешек с рубль величиной. Мишка Шурф незло
погрозил кулаком вслед удаляющейся машине.
Дружная семья... Апраксин поежился, из дворов вырвался ветрило и
холодом стеганул ноги, спину, шею. Апраксин не имел друзей и подумал, что
общий промысел объединяет людей, сближает и почему-то позавидовал
праздничным застольям торговых работников: сытно, уютно, в лучших кабаках.
Апраксин-то не хотел гнить с утра до ночи в подвальных помещениях, не
хотел носиться по стоптанным ступеням с карандашом за ухом, не хотел
кроить улыбки при визитах санэпидемовцев и пожарных, не говоря уж о
старших лейтенантах - младших инспекторах. Уют и тепло торговых застолий
оплачивался непокоем, смутными видениями худшего исхода, и даже Апраксин
соглашался, справедливо: больше рискуешь, лучше жизнь. Читал и слышал
Апраксин про посадки и отловы продовольственного ворья, но магазин Пачкуна
представлялся цитаделью. Пачкун правил уже десятый год, и его рать не
несла урона, а если кто и покидал строй, то по волеизъявлению самолично
Пачкуна, как не соответствующий воинским требованиям в подразделениях дона
Агильяра.
Мимо, раскачивая пассажиров, вихляя задом, прополз автобус. Желтая
гусеница на несколько мгновений перекрыла остекленье магазина, задернула
штору перед носом Апраксина, а когда автобус прополз, машины Шурфа уже не
было, лишь на перекрестке краснели огни перед светофором. Витрины погасли,
жизнь продмага пресеклась, только патрульная машина пээмгэ кралась вдоль
бровки тротуара и замерла, как раз у входа в магазин.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95