Закис
ее должок, плесенью покрылся, как полагаешь?
- Так и полагаю, - подтвердил Шурф и, ничего особенного не
подразумевая, сболтнул: - Надо б наказать Приманку, пугануть в
назидание...
И тут Фердуеву осенило. Наказать Приманку. Вот оно, спасение от
вторжения.
Дурасников возлежал в ванной, погруженный в теплые ласки вод по самый
кадык, млел, скрестив руки, на сглаженном толщей жидкости брюхе. Вечер
отдохновения - пятница. Слава Богу сумел себя поставить, отбоярился от
субботних бдений, начальство не брезговало поиграть в сверхзагруженность;
к тому же в субботу работалось всласть - никого лишних в здании исполкома,
непривычная тишина, субботние служения, хлопоты шестого дня недели никак
не походили на заботы предшествующих пяти дней. Начальники свободно
переплывали из кабинета в кабинет, именно в субботу налаживались связи,
велись задушевные - не в общепринятом представлении - а особенные,
аппаратно задушенные беседы, притирались контакты, возникало ощущение
общности нерасторжимой, пусть иногда и тяжкой, и доводящей до безумия, но
такой же непреодолимой, как житие бок о бок матросов, отправленных в
кругосветное плавание под парусами: общие невзгоды - бури, зной, болезни,
жажда... и добыча на неизвестных берегах, если Бог пошлет.
Жена заносила зампреду закуски на тарелках, не в силах противостоять
обжорству Дурасников отщипывал куски и прикрикивал на супругу, мол, зачем
вводишь в искушение, но жрал небезрадостно, хотя и мучался угрызениями:
слабак, никак не укротит утробу, не сбросит лишних пяток кило, чтоб
подсушить тучность, обуздать, разгладить бока, покрытые гармошками
беловато-розовых складок. От хлеба с икрой Дурасников отказался, слишком
много калорий, но расстегай, принесенный вчера с банкета в "Праге", и
сейчас предупредительно разогретый женой, умял. Неужто завтра сбудется?
Случится увидеть возгорание в глазах подруги Наташки Дрын. Именно
возгорание, так определил для себя желаемое Дурасников: вспышка
неодолимого влечения не оттого, что ухажер на клапане, не от его
продовольственного могущества, а по велению тайных шепотов души Светки
Приманки, умудрившейся вдруг разглядеть - и без подсказки - необыкновенные
качества зампреда. А ведь что-то за ним водилось значительное, выделяющее
из других, раз взлетел над сотнями тысяч и засел накрепко в кресле, при
том, что враги не дремали, а симпатии начальства менялись по сто раз на
дню.
Зажмурился, последний кусок расстегая упал в пустоты дурасниковского
чрева, жар вод сдавил сердце, отчаянно забившееся, и перед мысленным
взором возник пустынный сквер, погашенные фонари, подручные Филиппа,
избивающие Апраксина - правоохранитель поведал мельчайшие подробности - и
в мглистой выси парящий ангелом мщения Дурасников. А если правдолюбец
умрет? Получил незаметную травму: разрывы печени или кровоизлияние в мозг,
и тогда... а что тогда? Скончался человек, дело обычное, никто не видел,
что его били, а если видели, то забыли, да и кому взбредет в голову
расследовать причины смерти человека, испустившего дух в собственном доме,
в разгар ночи или в рассветные часы, излюбленные рождениями и смертями?
Дурасников поражался безразличию не только к другим, такое еще
полбеды, но в последние год-два угнездилось внутри новое - безразличие к
себе, странно сосуществовали в нем два чувства: болезненное, даже сосущее
постоянно, будто пустой желудок, себялюбие и безразличие к самому себе.
Несмотря на ломящийся морозильник, на немалые деньги, на скарб, нажитый за
годы властвования, немалый в нищенских условиях бытия большинства, жизнь,
даже по предварительным прикидкам, не удалась: постылая жена, насквозь
фальшивые, тайнозлобствующие, расцветающие чужими бедами дружки-приятели,
бездетность, понимание - если без обмана - что никому Дурасников не нужен,
не вызывает тяги к себе, а жена что ж? Урожденная серая мышка, смирилась,
как смиряются потерявшие конечности или самых близких...
Незаметно Трифон Кузьмич сполз в воду и захлебнулся, вода хлынула в
рот и в нос, выдавливая воздух и выдирая из глотки полуутопленника
накатывающие одна за другой волны кашля.
Примчалась жена. Дурасников выпучил глаза, раззявил рот, колотил по
вялой, будто женской груди, таращился и тряс головой, стараясь избавиться
от жидкости, сначала ласкавшей и вдруг покусившейся на покой, а может и
самое жизнь зампреда.
- Задремал, - буркнул Дурасников и, как всегда, в минуты несчастий,
хоть малых, хоть значительных, разозлился на жену, именно покорностью,
заранее выказанной готовностью принять любую вину, подлинную или мнимую,
ярившую мужа до помутнения рассудка.
Скрипуче заверещал телефон, супружница в миг примчалась, продираясь
сквозь пары, клубившиеся в кафельных стенах, с аппаратом на длинном шнуре.
Едва очнувшийся Трифон Кузьмич мокрой ладонью зажал трубку и услыхал
Филиппа. Обычно Филипп домой сослуживцам не звонил по ряду вполне понятных
соображений, а тут объявился. Дурасников, еще кипевший злобой, не
сдержался и грубо хлестнул: чего надо? Филипп похоже опешил, матюгнулся,
швырнул трубку. Звонок Филиппа засел занозой. Дурасников казнил себя за
резкость, мучайся теперь предположениями, чего вдруг объявился Филипп?
Получалось хуже некуда, рыжий злопамятен и подл, и Дурасников сорвался
глупо, в ущерб себе более, чем кому. Выкарабкался из ванной, обтерся
припахивающим несвежей сыростью полотенцем. Потребовал записную книжку,
ткнул в домашний телефон Филиппа, перезвонил. Дудки! Нет дома, взвился
истеричный голосок жены Филиппа и Дурасников, не представившись, швырнул
трубку. Нет дома! Твою мать, попал! Жена умудрилась скрыться с глаз, сняла
мужнин гнев. Дурасников и впрямь искал супругу глазами, надеясь хоть на
ней отыграться. Постоял в коридоре: небось поволокла мусорное ведро на
площадку? Плюнул, пнул ногой дверь в спальню, завалился на диван, тупо
разглядывая темный экран переносного телевизора, достал из тумбочки
коньяк, наполнил стакан для воды, из которого жена запивала таблетки -
вечно болеет - и, только влив в себя спасательную влагу, расслабился,
раскинув руки. Черт с ними со всеми. Завтра баня! Если Светка не оттолкнет
Дурасникова, может и взбрыкнуть на старости лет, уйти из дома и зажить
по-человечески? Сколько ему осталось куролесить? Трифон Кузьмич унесся в
мыслях на кладбище, где его похоронят, увидел надгробие. Что ж на нем
напишут?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
ее должок, плесенью покрылся, как полагаешь?
- Так и полагаю, - подтвердил Шурф и, ничего особенного не
подразумевая, сболтнул: - Надо б наказать Приманку, пугануть в
назидание...
И тут Фердуеву осенило. Наказать Приманку. Вот оно, спасение от
вторжения.
Дурасников возлежал в ванной, погруженный в теплые ласки вод по самый
кадык, млел, скрестив руки, на сглаженном толщей жидкости брюхе. Вечер
отдохновения - пятница. Слава Богу сумел себя поставить, отбоярился от
субботних бдений, начальство не брезговало поиграть в сверхзагруженность;
к тому же в субботу работалось всласть - никого лишних в здании исполкома,
непривычная тишина, субботние служения, хлопоты шестого дня недели никак
не походили на заботы предшествующих пяти дней. Начальники свободно
переплывали из кабинета в кабинет, именно в субботу налаживались связи,
велись задушевные - не в общепринятом представлении - а особенные,
аппаратно задушенные беседы, притирались контакты, возникало ощущение
общности нерасторжимой, пусть иногда и тяжкой, и доводящей до безумия, но
такой же непреодолимой, как житие бок о бок матросов, отправленных в
кругосветное плавание под парусами: общие невзгоды - бури, зной, болезни,
жажда... и добыча на неизвестных берегах, если Бог пошлет.
Жена заносила зампреду закуски на тарелках, не в силах противостоять
обжорству Дурасников отщипывал куски и прикрикивал на супругу, мол, зачем
вводишь в искушение, но жрал небезрадостно, хотя и мучался угрызениями:
слабак, никак не укротит утробу, не сбросит лишних пяток кило, чтоб
подсушить тучность, обуздать, разгладить бока, покрытые гармошками
беловато-розовых складок. От хлеба с икрой Дурасников отказался, слишком
много калорий, но расстегай, принесенный вчера с банкета в "Праге", и
сейчас предупредительно разогретый женой, умял. Неужто завтра сбудется?
Случится увидеть возгорание в глазах подруги Наташки Дрын. Именно
возгорание, так определил для себя желаемое Дурасников: вспышка
неодолимого влечения не оттого, что ухажер на клапане, не от его
продовольственного могущества, а по велению тайных шепотов души Светки
Приманки, умудрившейся вдруг разглядеть - и без подсказки - необыкновенные
качества зампреда. А ведь что-то за ним водилось значительное, выделяющее
из других, раз взлетел над сотнями тысяч и засел накрепко в кресле, при
том, что враги не дремали, а симпатии начальства менялись по сто раз на
дню.
Зажмурился, последний кусок расстегая упал в пустоты дурасниковского
чрева, жар вод сдавил сердце, отчаянно забившееся, и перед мысленным
взором возник пустынный сквер, погашенные фонари, подручные Филиппа,
избивающие Апраксина - правоохранитель поведал мельчайшие подробности - и
в мглистой выси парящий ангелом мщения Дурасников. А если правдолюбец
умрет? Получил незаметную травму: разрывы печени или кровоизлияние в мозг,
и тогда... а что тогда? Скончался человек, дело обычное, никто не видел,
что его били, а если видели, то забыли, да и кому взбредет в голову
расследовать причины смерти человека, испустившего дух в собственном доме,
в разгар ночи или в рассветные часы, излюбленные рождениями и смертями?
Дурасников поражался безразличию не только к другим, такое еще
полбеды, но в последние год-два угнездилось внутри новое - безразличие к
себе, странно сосуществовали в нем два чувства: болезненное, даже сосущее
постоянно, будто пустой желудок, себялюбие и безразличие к самому себе.
Несмотря на ломящийся морозильник, на немалые деньги, на скарб, нажитый за
годы властвования, немалый в нищенских условиях бытия большинства, жизнь,
даже по предварительным прикидкам, не удалась: постылая жена, насквозь
фальшивые, тайнозлобствующие, расцветающие чужими бедами дружки-приятели,
бездетность, понимание - если без обмана - что никому Дурасников не нужен,
не вызывает тяги к себе, а жена что ж? Урожденная серая мышка, смирилась,
как смиряются потерявшие конечности или самых близких...
Незаметно Трифон Кузьмич сполз в воду и захлебнулся, вода хлынула в
рот и в нос, выдавливая воздух и выдирая из глотки полуутопленника
накатывающие одна за другой волны кашля.
Примчалась жена. Дурасников выпучил глаза, раззявил рот, колотил по
вялой, будто женской груди, таращился и тряс головой, стараясь избавиться
от жидкости, сначала ласкавшей и вдруг покусившейся на покой, а может и
самое жизнь зампреда.
- Задремал, - буркнул Дурасников и, как всегда, в минуты несчастий,
хоть малых, хоть значительных, разозлился на жену, именно покорностью,
заранее выказанной готовностью принять любую вину, подлинную или мнимую,
ярившую мужа до помутнения рассудка.
Скрипуче заверещал телефон, супружница в миг примчалась, продираясь
сквозь пары, клубившиеся в кафельных стенах, с аппаратом на длинном шнуре.
Едва очнувшийся Трифон Кузьмич мокрой ладонью зажал трубку и услыхал
Филиппа. Обычно Филипп домой сослуживцам не звонил по ряду вполне понятных
соображений, а тут объявился. Дурасников, еще кипевший злобой, не
сдержался и грубо хлестнул: чего надо? Филипп похоже опешил, матюгнулся,
швырнул трубку. Звонок Филиппа засел занозой. Дурасников казнил себя за
резкость, мучайся теперь предположениями, чего вдруг объявился Филипп?
Получалось хуже некуда, рыжий злопамятен и подл, и Дурасников сорвался
глупо, в ущерб себе более, чем кому. Выкарабкался из ванной, обтерся
припахивающим несвежей сыростью полотенцем. Потребовал записную книжку,
ткнул в домашний телефон Филиппа, перезвонил. Дудки! Нет дома, взвился
истеричный голосок жены Филиппа и Дурасников, не представившись, швырнул
трубку. Нет дома! Твою мать, попал! Жена умудрилась скрыться с глаз, сняла
мужнин гнев. Дурасников и впрямь искал супругу глазами, надеясь хоть на
ней отыграться. Постоял в коридоре: небось поволокла мусорное ведро на
площадку? Плюнул, пнул ногой дверь в спальню, завалился на диван, тупо
разглядывая темный экран переносного телевизора, достал из тумбочки
коньяк, наполнил стакан для воды, из которого жена запивала таблетки -
вечно болеет - и, только влив в себя спасательную влагу, расслабился,
раскинув руки. Черт с ними со всеми. Завтра баня! Если Светка не оттолкнет
Дурасникова, может и взбрыкнуть на старости лет, уйти из дома и зажить
по-человечески? Сколько ему осталось куролесить? Трифон Кузьмич унесся в
мыслях на кладбище, где его похоронят, увидел надгробие. Что ж на нем
напишут?
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95