Ей, ей, ему на
Эльбе вручил сам Эйзенхауэр. Переправу ладили американцы, понтонную, и
вдруг шальной "мессер" ухнул, рубанул бонбой, как раз посредине реки, и
крепеж понтонный вышиб враз. Тут Эм Эм, как был во всем дорогом, в стылую
водищу нырь, а весна ранняя, холодрыга, и... руками свел понтоны и держал
вручную, чтоб течение их на разводило, а по верху шли амерканские танки.
Как их там?
- Шерман, - подсказал с готовностью Почуваев.
- Во-о! - Помреж потер ладони. - Доложили Эйзенхауэру, хочь
империалист, а тоже понимает, что в сапогах да жиденьком исподнем, да
шинельке истертой до дыр особенно понтоны не подержишь. Доставить,
говорит, мне героя. Прислали американцы просителя. Энкавэдешники
посмурнели. Им решать отпустить, Эм Эма или погодить. Вдруг чего сболтнет
лишнего, или умыкнут его мериканцы, а может Почуваев единственный в
Красной армии, кто может понтоны, наведенные под танки, запросто руками
держать? Пахнет потерей для обороноспособности страны. Не годится. Тут
шустрый энкавэдешник предлагает лейтенанту Фишеру или Фишману - к тому ж
еврей проситель, уже стремно, с евреями глаз да глаз, может, хотят
обратить Почуваева в талмудическю веру, а там использовать супротив
отечества - мол, готовы принять вашего главкома у нас, какая, мол,
разница, где амерканскую тушенку трескать, а водки у нас хоть залейся.
Фишман заюлил, еще боле насторожив органы. В общем заявляется Эйзенхауэр,
а Почуваева уже отмыли, отчистили, даже успели урок американского языка
дать, парень молодой, способный, на лету хватал, на чистом ньюйоркском
диалекте доложил генералу: мол, наши пересра... тов... то есть, господин
генерал, не пустили, но дело не в этом, а в том, что немецко-фашистский
гад не смог нанести ущерб понтонному мосту, и ваши белозвездные шермана
проследовали из пункта А в пункт Б безо всяких потерь и нареканий для
соединения с частями наступающей Красной Армии.
Генерал раскрывает саквояж, а там китель генеральский с орлами в
петлицах и брюки, и ботинки под шнурки, как у них принято, и тот самый
Фишер или Фишман отводит Почуваева в сторонку, чтоб не сверкал чреслами,
переодевает... энкавэдешники чуть не падают в обморок. Ну, чистый враг, а
на кителе Медаль почета, высшая заокеанская награда. Все хорошо, а сапоги
Почуваев снять не дает, замер в кителе, прижимает к груди брюки со
штрипками, а разуться не решается. Дело ясное - запах для гостей может
статься непривычный по густоте, может кто в беспамятство ввергнется? И...
выйдет международный скандал на линии соприкосновения войск, хочь и
союзных. Тут только Почуваев припомнил, что вымыт и снабжен новейшими
портянками. Скидывает сапоги. Фишман правда носом длинным повел, ну что от
нехристя ждать? Ботиночки нацепил Эм Эм, шнурки завязал бантиком. Что тут
особенно важно? Ботинки эти до сих пор служат, когда Почуваева приглашают
в Америку, а его каждый год выписывают на встречу ветеранов понтонных
войск и плавсредств времен второй мировой.
Почуваев жрал и пил, Помреж витийствовал, девицы и не смели
подозревать обман.
- Каждый год... в Америку, - вздохнула первая.
- Каждый год, - эхом отозвалась вторая. - А ботинки новые до сих пор?
- До сих, - важно подтвердил Почуваев.
- А вы как в Америку, самолетом?
Почуваев погорячился, не согласовал с Помрежем:
- Нет, поездом, в спальном вагоне, курочку жена даст, едешь, жуешь,
по сторонам глядишь, не успеешь отоспаться, уже Нью-Йорк... встречает с
мясом пирожками, - вспомнились отставнику слова песенки.
Помреж грозно зыркнул зрак в зрак отставнику, Почуваев, хоть и не
трезвый, вмиг сообразил, что дал маху, где именно, разбирать не стал,
пусть Васька дальше распространяется, лучше пожрать, опыт подсказывал
полнозвездному генералу: с бабами лишний треп часто в ущерб, один сидит
соловьем заливается, а как до тихих игр доходит, глянь, а предпочли
молчуна. Оно и понятно, ежели баба на лекцию пришла, тогда ей говорун
ценен, если ж тревога тайная снедает организм, томление и всякая
неопределенность, тогда в крепких руках молчуна скорее получишь ответы на
каверзные вопросы.
Помреж огорчился: Почуваев поездкой на поезде в Нью-Йорк напрямик
через океан погубил рассказ, лишил его начинки из чистейшей правды, куда
там затейливой лжи.
Над столом повисло молчание, досаждающее Помрежу вообще, а в
нервотрепный денек особенно, стоило примолкнуть, как мысли одолевали: к
примеру, недогадливое большинство уверено, что деньги все решают,
раздобудь, и все вокруг сверкает, ан нет, хуже всего, когда денег вдоволь,
а жизнь покрывается толстенным слоем пыли; многие примечали, небось,
нацелился человек купить автомобиль, сто раз перемусолил что да как
изменится в его жизни, как выбирается он из сверкающего салона, и все
красотки мира млеют, будто не видали отродясь ни мужиков, ни машин, или
держит путь позднейшей ночью из спального района, прижатого к кольцевой
дороге, мороз под сорок, такси вымерли, будто саблезубые тигры, и вдруг на
уголке мерзнет в туфельках на каблуках, тоненькая, продрогшая, с
глазами-плошками в пол-лица, и тут подкатываешь, приоткрываешь дверцу, из
щели на мороз летят звуки музыки и валит пар, обдавая ледяную статую в
тоненьких чулочках горьковатым запахом дорогого табака... В мечтах! Все
так! А купишь машину и, конечно, морозы свое дело не забывают, и по углам
красотки мерзнут, но... жизнь ничуть не меняется: то же с мебелью,
техникой, да с чем ни возьми. Помреж-то прошел все классы: и крошки со
стола ладошкой-ковшиком сгребал, и стольники наклеивал на лбы оцепеневших
халдеев в наидорогущих кутильнях, а истина так лица и не открыла.
Помреж расправился с молчанием живо. Притянул отставника, притиснул
железно и начал вдалбливать, что туалеты платные в их округе тоже пришла
пора приспособить к делу; в туалетах есть служебные помещения, не видные
постороннему глазу, и очень даже обширные по площадям, и если оборудовать
необжитые пространства под приглядом Фердуевой, то появятся новые точки,
оперативные, так сказать: выскочил человек из метро или подкатил на такси,
скажем, в полночь - официально туалет закрыт, но если шепнешь, вроде бы
случайно задержавшемуся служителю пароль, известный Помрежу или тому же
Почуваеву, то, милости прошу, в тайные туалетные кельи, даму свою,
естественно, по лесенке с буквой Ж спустишь и... вот встреча на
нейтральной полосе, долгожданная, щедро оплаченная, кто ж за бесплатик
подставляться станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
Эльбе вручил сам Эйзенхауэр. Переправу ладили американцы, понтонную, и
вдруг шальной "мессер" ухнул, рубанул бонбой, как раз посредине реки, и
крепеж понтонный вышиб враз. Тут Эм Эм, как был во всем дорогом, в стылую
водищу нырь, а весна ранняя, холодрыга, и... руками свел понтоны и держал
вручную, чтоб течение их на разводило, а по верху шли амерканские танки.
Как их там?
- Шерман, - подсказал с готовностью Почуваев.
- Во-о! - Помреж потер ладони. - Доложили Эйзенхауэру, хочь
империалист, а тоже понимает, что в сапогах да жиденьком исподнем, да
шинельке истертой до дыр особенно понтоны не подержишь. Доставить,
говорит, мне героя. Прислали американцы просителя. Энкавэдешники
посмурнели. Им решать отпустить, Эм Эма или погодить. Вдруг чего сболтнет
лишнего, или умыкнут его мериканцы, а может Почуваев единственный в
Красной армии, кто может понтоны, наведенные под танки, запросто руками
держать? Пахнет потерей для обороноспособности страны. Не годится. Тут
шустрый энкавэдешник предлагает лейтенанту Фишеру или Фишману - к тому ж
еврей проситель, уже стремно, с евреями глаз да глаз, может, хотят
обратить Почуваева в талмудическю веру, а там использовать супротив
отечества - мол, готовы принять вашего главкома у нас, какая, мол,
разница, где амерканскую тушенку трескать, а водки у нас хоть залейся.
Фишман заюлил, еще боле насторожив органы. В общем заявляется Эйзенхауэр,
а Почуваева уже отмыли, отчистили, даже успели урок американского языка
дать, парень молодой, способный, на лету хватал, на чистом ньюйоркском
диалекте доложил генералу: мол, наши пересра... тов... то есть, господин
генерал, не пустили, но дело не в этом, а в том, что немецко-фашистский
гад не смог нанести ущерб понтонному мосту, и ваши белозвездные шермана
проследовали из пункта А в пункт Б безо всяких потерь и нареканий для
соединения с частями наступающей Красной Армии.
Генерал раскрывает саквояж, а там китель генеральский с орлами в
петлицах и брюки, и ботинки под шнурки, как у них принято, и тот самый
Фишер или Фишман отводит Почуваева в сторонку, чтоб не сверкал чреслами,
переодевает... энкавэдешники чуть не падают в обморок. Ну, чистый враг, а
на кителе Медаль почета, высшая заокеанская награда. Все хорошо, а сапоги
Почуваев снять не дает, замер в кителе, прижимает к груди брюки со
штрипками, а разуться не решается. Дело ясное - запах для гостей может
статься непривычный по густоте, может кто в беспамятство ввергнется? И...
выйдет международный скандал на линии соприкосновения войск, хочь и
союзных. Тут только Почуваев припомнил, что вымыт и снабжен новейшими
портянками. Скидывает сапоги. Фишман правда носом длинным повел, ну что от
нехристя ждать? Ботиночки нацепил Эм Эм, шнурки завязал бантиком. Что тут
особенно важно? Ботинки эти до сих пор служат, когда Почуваева приглашают
в Америку, а его каждый год выписывают на встречу ветеранов понтонных
войск и плавсредств времен второй мировой.
Почуваев жрал и пил, Помреж витийствовал, девицы и не смели
подозревать обман.
- Каждый год... в Америку, - вздохнула первая.
- Каждый год, - эхом отозвалась вторая. - А ботинки новые до сих пор?
- До сих, - важно подтвердил Почуваев.
- А вы как в Америку, самолетом?
Почуваев погорячился, не согласовал с Помрежем:
- Нет, поездом, в спальном вагоне, курочку жена даст, едешь, жуешь,
по сторонам глядишь, не успеешь отоспаться, уже Нью-Йорк... встречает с
мясом пирожками, - вспомнились отставнику слова песенки.
Помреж грозно зыркнул зрак в зрак отставнику, Почуваев, хоть и не
трезвый, вмиг сообразил, что дал маху, где именно, разбирать не стал,
пусть Васька дальше распространяется, лучше пожрать, опыт подсказывал
полнозвездному генералу: с бабами лишний треп часто в ущерб, один сидит
соловьем заливается, а как до тихих игр доходит, глянь, а предпочли
молчуна. Оно и понятно, ежели баба на лекцию пришла, тогда ей говорун
ценен, если ж тревога тайная снедает организм, томление и всякая
неопределенность, тогда в крепких руках молчуна скорее получишь ответы на
каверзные вопросы.
Помреж огорчился: Почуваев поездкой на поезде в Нью-Йорк напрямик
через океан погубил рассказ, лишил его начинки из чистейшей правды, куда
там затейливой лжи.
Над столом повисло молчание, досаждающее Помрежу вообще, а в
нервотрепный денек особенно, стоило примолкнуть, как мысли одолевали: к
примеру, недогадливое большинство уверено, что деньги все решают,
раздобудь, и все вокруг сверкает, ан нет, хуже всего, когда денег вдоволь,
а жизнь покрывается толстенным слоем пыли; многие примечали, небось,
нацелился человек купить автомобиль, сто раз перемусолил что да как
изменится в его жизни, как выбирается он из сверкающего салона, и все
красотки мира млеют, будто не видали отродясь ни мужиков, ни машин, или
держит путь позднейшей ночью из спального района, прижатого к кольцевой
дороге, мороз под сорок, такси вымерли, будто саблезубые тигры, и вдруг на
уголке мерзнет в туфельках на каблуках, тоненькая, продрогшая, с
глазами-плошками в пол-лица, и тут подкатываешь, приоткрываешь дверцу, из
щели на мороз летят звуки музыки и валит пар, обдавая ледяную статую в
тоненьких чулочках горьковатым запахом дорогого табака... В мечтах! Все
так! А купишь машину и, конечно, морозы свое дело не забывают, и по углам
красотки мерзнут, но... жизнь ничуть не меняется: то же с мебелью,
техникой, да с чем ни возьми. Помреж-то прошел все классы: и крошки со
стола ладошкой-ковшиком сгребал, и стольники наклеивал на лбы оцепеневших
халдеев в наидорогущих кутильнях, а истина так лица и не открыла.
Помреж расправился с молчанием живо. Притянул отставника, притиснул
железно и начал вдалбливать, что туалеты платные в их округе тоже пришла
пора приспособить к делу; в туалетах есть служебные помещения, не видные
постороннему глазу, и очень даже обширные по площадям, и если оборудовать
необжитые пространства под приглядом Фердуевой, то появятся новые точки,
оперативные, так сказать: выскочил человек из метро или подкатил на такси,
скажем, в полночь - официально туалет закрыт, но если шепнешь, вроде бы
случайно задержавшемуся служителю пароль, известный Помрежу или тому же
Почуваеву, то, милости прошу, в тайные туалетные кельи, даму свою,
естественно, по лесенке с буквой Ж спустишь и... вот встреча на
нейтральной полосе, долгожданная, щедро оплаченная, кто ж за бесплатик
подставляться станет.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95