наш человек! Надо ж! Ни мозгов, ни упорства, ни вида
человеческого, может потому и наш? Смехотворный тип, вот и устраивает,
выгодный фон, не подсидит, не взбрыкнет, предан, как раз понимая
никчемность свою в любом серьезном деле.
Народ повалил из парной, отнырявшись в хлад бассейновых вод.
Гомонили, распивали чаи, всклокоченные, перевозбужденные, не похожие на
себя.
Бабы прикрылись, лишь Акулетта устроилась в торце стола, выставив на
всеобщее обозрение тугую грудь. Бесстыдством в их кругах не удивишь, но
Фердуеву другое бесило: расселась, сытая, гладкая, во все сезоны
навороченная в привозное, тварь, а Нинка в свои двадцать с хвостиком
металась по зоне и думать не думала, что так люди живут, слыхала всякое,
но не верила, чтоб без вони, без мордобоя, без подстилания под разных
мужиков, чаще потливых, с несвежими запахами изо рта, добро, если
сивушными, а то и гнилью сшибающими за версту.
Почуваев распахнул дверь, всех ожгло морозным воздухом. Снова
поскакали в парную.
- А вы чего? - отставник вздохнул с облегчением, когда комната
опустела. - Не уважаете?
Фердуева знала, чем улестить хозяина.
- Варенье, Михал Мифодич, отменное, ягодины каждая, будто ручной
работы.
- Так и есть, жена косточки шпилькой выковыривает, абрикосины одна к
одной отбирает. Абрикос фрукт особенный. На прошлом дежурстве вычитал, что
в азиатских горах есть затерянная долина, и живут там люди, единственно
питаясь абрикосами, натуральными, вялеными и еще по разному
приготовленными, но только абрикосами, подчеркну... так в этой долине
мужики по сто лет мальчиками считаются, бабы по девяносто - девочками. Сто
пятьдесят не возраст, и воздух там разреженный. Выходит, чем меньше дышишь
и, само собой, меньше жрешь, тем более век твой продляется. Все бы ничего,
да при мизерном харче и в изоляции, и деньги навроде лишние, никак такого
поворота взять в толк не могу. Нас ведь как вымуштровали? Чтоб там газеты
не трещали, что масляноглазые проповедники в телерамке не талдычили, а
денежки основа основ, почище воздуха пригождаются. Выходит, правители наши
в заботах о державных чадах решили держать нас в условиях денежного
разряжения - нехватки всегда и на все - для нашего же блага, для продления
века индивидам. Затейливая история вытанцовывается. Бедуем для блага! Еще
намекают башковитые говоруны, вот, мол, иезуиты мастеровитые были на
издевку. Куда им, подрясникам, тягаться с нонешним веком? Дак я отвлекся,
занесло на обочину разговора. Абрикос растение таинственное, возьмите к
примеру...
Фердуева перестала слушать, отвернулась, Почуваев обиженно умолк.
Через полчаса парящиеся, изошедшие десятыми потами, оголодали, жор напал
внезапно и рьяно, решили махнуть на террасу, довершить пир.
День перевалил за вторую половину, солнце, будто выцвело, вяло с
усталостью кропило землю укороченными лучами.
Помреж и Фердуева толковали под голыми стволами с ветвями,
присыпанными снегом. Хозяйка подставила лоб угасающему солнцу, волосы ее,
неправдоподобно смоляные, подчеркивали белизну резко очерченного, будто
резцом вырубленного лица. Васька делился своими страхами, намекал, будто
кольцо сжимается, тревоги накатывали волнами пенными, с крутыми гребнями.
Фердуева ценила Помрежа. Васька ей подходил в советники сразу
установившейся бесполостью их отношений, размеренностью суждений, а также
склонностью к вышучиванию окружения. При видимой сумеречности натуры,
скрытно от любопытствующих, Фердуева любила зубоскалить о приближенных, до
сих пор изумляясь, как ей, девочке из глубинки, удалось подмять столичных
ушляков и ушлянок; в ее сторожевой гвардии народ водился клыкастый,
погонявший в вагонах-ресторанах подавальщиками, заведовавший парковыми
биллиардными, швейцаривший в дверях ресторанов высших категорий, державший
нутриевые фермы, подстригавший пуделей в обеспеченных домах, промышлявший
клюкву с риском гадючьего укуса или отморожения придатков... сторожили
люди всякие, но чаще интересные, только копни и насыпят из пережитого, не
поверишь...
Васька стращал, Фердуева не сильно кручинилась, разучилась бояться,
надломилась еще до двадцати - открытый перелом души - так и не срослось,
хоть годов утекло вдоволь.
По части сгущения красок и подмечанию мелочей Васька не знал равных,
нагнетал равномерно, методично, время от времени, посматривая в лицо
хозяйки, лишенное выражения, высвеченное ленивыми лучами. Не открывая
глаз, Фердуева прервала:
- Вась, ты нервный стал, опасаешься?
Помреж перегнулся, зажал комок снега, растер щеки, высушил мокрую
красноту клетчатым платком.
- Опасаюсь. Чужие бабки, как свет в ночи для мошкары. Летят стаями,
добро б если мелочь, а если крупняк огуляет по темени...
Фердуева сменила позу, попыталась подставить солнцу шею и подбородок,
ласковое тепло отвращало от недоброго.
- Вась, ты в судьбу веришь?
Помреж слепил пару снежков, метко припечатал тонкий ствол метрах в
десяти по направлению к баньке.
- Судьбу организовывать надо, сама судьба в путное не вылепится, если
рук не приложить.
- Умник! - Фердуева сверкнула зубами. - У нас все и организованно, не
боись, я же не дура без кольчужки уязвимые места под нож выставлять.
- Кольчужки рвутся, - возразил Помреж, - да и ножи разные водятся,
иной похлеще пики, а то и копья.
- Вась, не гунди. Боятся надо закона, а с беззаконием договоримся.
Помреж поддержал:
- Закон, он, конечно, страшен, если неподкупен.
- Ха-а! А где ж ты таковский видел? Законники, мне думается, для того
и сплетают свои параграфы, чтоб драть с люда семь шкур с одной спины.
Человек рождается с верой в закон, от Бога, как рождается с ресницами и
ноздрями, а поживет и смекает: пустышка - закон, каждый вертит его, как
хочет, а у нас-то вертуны особенно исправные. Умер закон у нас,
растворился в бескрайности родины чудесной. Но... на рожон лезть глупо,
скажем сигать под двести шестнадцатую прим. Содержание притонов или
предоставление помещений для тех же целей. - Фердуева подняла воротник,
пощекотала уши длинным ворсом. - Наказывается лишением свободы на срок от
пяти до десяти с конфискацией.
- Или без! - поддержал Помреж.
- Или без, - согласилась Фердуева и уже серьезно добавила, - от
двести шестнадцатой и прочих нас страхует дядя Филипп, тут порядок, а
северяне наглеть не станут, Чорк не допустит их усиления, пошипят мелочно,
а мелочей, Вась, я не боюсь, уколы да щипки даже бодрят, вроде
кровопускания, оживляется организм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
человеческого, может потому и наш? Смехотворный тип, вот и устраивает,
выгодный фон, не подсидит, не взбрыкнет, предан, как раз понимая
никчемность свою в любом серьезном деле.
Народ повалил из парной, отнырявшись в хлад бассейновых вод.
Гомонили, распивали чаи, всклокоченные, перевозбужденные, не похожие на
себя.
Бабы прикрылись, лишь Акулетта устроилась в торце стола, выставив на
всеобщее обозрение тугую грудь. Бесстыдством в их кругах не удивишь, но
Фердуеву другое бесило: расселась, сытая, гладкая, во все сезоны
навороченная в привозное, тварь, а Нинка в свои двадцать с хвостиком
металась по зоне и думать не думала, что так люди живут, слыхала всякое,
но не верила, чтоб без вони, без мордобоя, без подстилания под разных
мужиков, чаще потливых, с несвежими запахами изо рта, добро, если
сивушными, а то и гнилью сшибающими за версту.
Почуваев распахнул дверь, всех ожгло морозным воздухом. Снова
поскакали в парную.
- А вы чего? - отставник вздохнул с облегчением, когда комната
опустела. - Не уважаете?
Фердуева знала, чем улестить хозяина.
- Варенье, Михал Мифодич, отменное, ягодины каждая, будто ручной
работы.
- Так и есть, жена косточки шпилькой выковыривает, абрикосины одна к
одной отбирает. Абрикос фрукт особенный. На прошлом дежурстве вычитал, что
в азиатских горах есть затерянная долина, и живут там люди, единственно
питаясь абрикосами, натуральными, вялеными и еще по разному
приготовленными, но только абрикосами, подчеркну... так в этой долине
мужики по сто лет мальчиками считаются, бабы по девяносто - девочками. Сто
пятьдесят не возраст, и воздух там разреженный. Выходит, чем меньше дышишь
и, само собой, меньше жрешь, тем более век твой продляется. Все бы ничего,
да при мизерном харче и в изоляции, и деньги навроде лишние, никак такого
поворота взять в толк не могу. Нас ведь как вымуштровали? Чтоб там газеты
не трещали, что масляноглазые проповедники в телерамке не талдычили, а
денежки основа основ, почище воздуха пригождаются. Выходит, правители наши
в заботах о державных чадах решили держать нас в условиях денежного
разряжения - нехватки всегда и на все - для нашего же блага, для продления
века индивидам. Затейливая история вытанцовывается. Бедуем для блага! Еще
намекают башковитые говоруны, вот, мол, иезуиты мастеровитые были на
издевку. Куда им, подрясникам, тягаться с нонешним веком? Дак я отвлекся,
занесло на обочину разговора. Абрикос растение таинственное, возьмите к
примеру...
Фердуева перестала слушать, отвернулась, Почуваев обиженно умолк.
Через полчаса парящиеся, изошедшие десятыми потами, оголодали, жор напал
внезапно и рьяно, решили махнуть на террасу, довершить пир.
День перевалил за вторую половину, солнце, будто выцвело, вяло с
усталостью кропило землю укороченными лучами.
Помреж и Фердуева толковали под голыми стволами с ветвями,
присыпанными снегом. Хозяйка подставила лоб угасающему солнцу, волосы ее,
неправдоподобно смоляные, подчеркивали белизну резко очерченного, будто
резцом вырубленного лица. Васька делился своими страхами, намекал, будто
кольцо сжимается, тревоги накатывали волнами пенными, с крутыми гребнями.
Фердуева ценила Помрежа. Васька ей подходил в советники сразу
установившейся бесполостью их отношений, размеренностью суждений, а также
склонностью к вышучиванию окружения. При видимой сумеречности натуры,
скрытно от любопытствующих, Фердуева любила зубоскалить о приближенных, до
сих пор изумляясь, как ей, девочке из глубинки, удалось подмять столичных
ушляков и ушлянок; в ее сторожевой гвардии народ водился клыкастый,
погонявший в вагонах-ресторанах подавальщиками, заведовавший парковыми
биллиардными, швейцаривший в дверях ресторанов высших категорий, державший
нутриевые фермы, подстригавший пуделей в обеспеченных домах, промышлявший
клюкву с риском гадючьего укуса или отморожения придатков... сторожили
люди всякие, но чаще интересные, только копни и насыпят из пережитого, не
поверишь...
Васька стращал, Фердуева не сильно кручинилась, разучилась бояться,
надломилась еще до двадцати - открытый перелом души - так и не срослось,
хоть годов утекло вдоволь.
По части сгущения красок и подмечанию мелочей Васька не знал равных,
нагнетал равномерно, методично, время от времени, посматривая в лицо
хозяйки, лишенное выражения, высвеченное ленивыми лучами. Не открывая
глаз, Фердуева прервала:
- Вась, ты нервный стал, опасаешься?
Помреж перегнулся, зажал комок снега, растер щеки, высушил мокрую
красноту клетчатым платком.
- Опасаюсь. Чужие бабки, как свет в ночи для мошкары. Летят стаями,
добро б если мелочь, а если крупняк огуляет по темени...
Фердуева сменила позу, попыталась подставить солнцу шею и подбородок,
ласковое тепло отвращало от недоброго.
- Вась, ты в судьбу веришь?
Помреж слепил пару снежков, метко припечатал тонкий ствол метрах в
десяти по направлению к баньке.
- Судьбу организовывать надо, сама судьба в путное не вылепится, если
рук не приложить.
- Умник! - Фердуева сверкнула зубами. - У нас все и организованно, не
боись, я же не дура без кольчужки уязвимые места под нож выставлять.
- Кольчужки рвутся, - возразил Помреж, - да и ножи разные водятся,
иной похлеще пики, а то и копья.
- Вась, не гунди. Боятся надо закона, а с беззаконием договоримся.
Помреж поддержал:
- Закон, он, конечно, страшен, если неподкупен.
- Ха-а! А где ж ты таковский видел? Законники, мне думается, для того
и сплетают свои параграфы, чтоб драть с люда семь шкур с одной спины.
Человек рождается с верой в закон, от Бога, как рождается с ресницами и
ноздрями, а поживет и смекает: пустышка - закон, каждый вертит его, как
хочет, а у нас-то вертуны особенно исправные. Умер закон у нас,
растворился в бескрайности родины чудесной. Но... на рожон лезть глупо,
скажем сигать под двести шестнадцатую прим. Содержание притонов или
предоставление помещений для тех же целей. - Фердуева подняла воротник,
пощекотала уши длинным ворсом. - Наказывается лишением свободы на срок от
пяти до десяти с конфискацией.
- Или без! - поддержал Помреж.
- Или без, - согласилась Фердуева и уже серьезно добавила, - от
двести шестнадцатой и прочих нас страхует дядя Филипп, тут порядок, а
северяне наглеть не станут, Чорк не допустит их усиления, пошипят мелочно,
а мелочей, Вась, я не боюсь, уколы да щипки даже бодрят, вроде
кровопускания, оживляется организм.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95