Переселенка из дальних далей вначале урвала комнату в квартире
и делила житье-бытье с пьянчужкой-одиночкой, подрабатывающей увядшими
прелестями на Киевском вокзале, а после выселения пьянчужки за поножовщину
кавалеров, Фердуева прибрала к рукам вторую комнату и воцарилась в центре
столицы, под высокими потолками, любуясь из окна белыми пароходами и
трудягами-баржами, вяло плывущими взад-вперед с излюбленными грузами
десятилетий - деревом и песком.
Апраксин понимал, что при всей краткости пересказа эпопеи Фердуевой,
опытному человеку виделось многое, один перескок от владения комнаты к
воцарению в квартире вмещал бездну - пропасть необъятной ширины, и эту
пропасть Фердуева умудрилась залить бетоном и перебраться на другую
сторону посуху, завладев двухкомнатной мечтой.
Апраксин жил один, и Фердуева кукушкой куковала, и разница лет меж
ними вырисовывалась, как раз подходящая, по складу, по хищной крепости, по
хваткости и напору обладательница квартиры-сейфа привлекала Апраксина.
Фердуевский тип как раз враждебностью миру Апраксина и притягивал, и давно
Апраксин прознал за собой эту слабость: самому, будто кто тянул за
веревочку, поспешать навстречу своей же погибели. Как тут не вспомнить
романтические отношения богомолов: после разрыва страстей ухажеру
уготовлена еще и роль ужина для возлюбленной.
На следующее утро, как раз, когда Фердуева шагала к "двадцатке" с
визитом к Наташке Дрын, Апраксин пристроился метрах в пятнадцати позади,
решив прошагать соглядатаем за женщиной несомненных статей и редкой
яркости весь ее обычный день.
Апраксин не знал, что люди Филиппа рыжего по наущению Дурасникова уже
приглядывали за ним и появление русоволосого, едкого на язык мужика -
возмутителя зампредовского покоя - у "двадцатки", подведомственной Пачкуну
не прошло незамеченным. Особенно неторопливое разглядывание витрин, будто
пост наблюдательный себе оборудовал. Во время визита Фердуевой в магазине,
Апраксин крутился через дорогу, напротив входной двери, и так получилось,
что три легковушки затарили картонными ящиками на его глазах. Хотелось
перебежать улицу, тронуть за рукав владельца машины и прошептать: "Что у
вас в ящике?" - испуг ли, наглая ухмылка, равнодушие? "А вы кто?" -
процеживается сквозь золото зубов. "Я ж не спрашиваю, кто вы? Я спрашиваю,
что в ящике?"
Что, что?..
Апраксин не хуже других знал, что, но... О наблюдении за ним из
синекастрюльного "москвича" с оранжевой полосой по бокам не подозревал.
Фердуева покинула магазин, вмиг отловила такси и укатила.
Преследование на машине не входило в планы Апраксина, поводить в
окрестностях дома - другое дело. Постоял у магазина, давая пищу для
размышлений наружникам рыжего дружка Дурасникова. Апраксин носил с собой
записную книжку-памятку, где расписывал события дней недели, сейчас
некстати раскрыл страницу и сделал несколько пометок.
Хуже не придумаешь!
Люди рыжего Филиппа решили, что Апраксин полез в игру по-крупному и
записывает номера машин, чьи владельцы отоваривались благодаря участию
дона Агильяра. Прикрытию Пачкуна возникла угроза, и тайные силы ринулись
на его защиту.
Апраксин зашагал к рынку, патрульная машина поплыла рядом в неявном
почетном эскорте.
На рынке кипела ярмарка. Больше суетились, чем торговали, гремела
музыка, танцевали и, хоть с покупками выходило туго, зрелище для привычных
к сумеречным рынкам последнего полувека выпадало незабываемое. Особенно
раздольно рдели по прилавкам рублевые гвоздики, и Апраксин определил, что,
как и он, многие сожалели, что цветы не подашь к столу, красота она,
конечно, сила не малая, но не на пустой желудок.
Апраксин бродил меж рядов: пробовал изюм, квашеную капусту,
подбрасывал на ладони зеленоголовый редис - или редьку? кто как величал.
Рынок походил на портретную галерею удивительных типажей: бабки,
отряженные за покупками, и служивые женщины, высадившиеся десантом в
обеденный перерыв, замечали только товар; напротив, Апраксин -
исключительно лица торговцев, поражающие различием: тонами загорелости,
разнообразием густоты морщин, оттенками розоволикости. Тут же сплавляли
юбчонки и сумки с ликами кинозвезд. Кустики укропа, петрушки, кинзы
возлежали на щеках Марчелло Мастрояни и Джейн Фонды, алые рты звезд можно
было спутать с почти вишневыми редисными шариками с прическами-хохолками
изумрудной ботвы. Очереди поругивались и вертели змеиными хвостами. На
мясных госприлавках поражало обилие жирных кусков, будто любая забитая
живность сплошь состояла из сала с тонюсенькими прослойками мясного цвета.
Лица рубщиков, значительные и спокойные, белели над горками выкладки
неаппетитных кусков. Женщины, охая, крутили желтожирные ошметья, как
видно, пытаясь уяснить, куда девается остальное, но задача эта не
разрешалась десятилетиями и сотнями мудрых голов; наивно, если не глупо,
вознамериться обычной домашней хозяйке вот сейчас решить-разрешить всю
многотрудность задачи.
Рынок, если б сюда под конвоем приволокли Пачкуна и взгромоздили на
трибуну, рынок, пояснил бы он, та же машина для делания денег, что и
магазин. Тут бы Пачкун сыпанул ледененящими подробностями, да зачем? Кому
нужно, те в курсе, а надели рыночным или магазинным многознанием всех да
каждого, дак что сотворится, люди добрые?
Апраксин подслушал невольно, как покупательница семян укропа, мамаша
с коляской, вещает: "Высажу на лоджию... каждый год и петрушку, и укроп
имею. Утром встанешь, нарвешь к яичнице или еще там куда, своя, свежая,
прямо с грядки, опять же экономия". Апраксин подумал: времена! Можно
прикинуть сколько пучков петрушки заработает за день трудов инженер, не
так уж и много, а есть края, где за день работы не на травку пересчет
идет. Обидно становилось, и вину Апраксин возлагал даже не на Пачкуна, не
на Фердуеву, хотя о ней ничего изобличительного покуда не знал, не на
ворье-жулье, а на Дурасникова, который крал не мясо, не банки с балыком, а
крал власть и употреблял ее единственно к собственной выгоде. Под своды
рынка вошли двое, милиционеры, оглядели хозяйски прилавки, двинулись по
центральному проходу, остановились возле Апраксина, посмотрели на него, он
на них, обошли Апраксина, похоже, налетев на диво, будто стоял он в
карнавальном наряде или вовсе голый, и удалились.
Дурасников обдумывал звонок Филиппа - правоохранителя: так и есть,
бузотер с собрания ринулся в бой, вынюхивает у магазина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95
и делила житье-бытье с пьянчужкой-одиночкой, подрабатывающей увядшими
прелестями на Киевском вокзале, а после выселения пьянчужки за поножовщину
кавалеров, Фердуева прибрала к рукам вторую комнату и воцарилась в центре
столицы, под высокими потолками, любуясь из окна белыми пароходами и
трудягами-баржами, вяло плывущими взад-вперед с излюбленными грузами
десятилетий - деревом и песком.
Апраксин понимал, что при всей краткости пересказа эпопеи Фердуевой,
опытному человеку виделось многое, один перескок от владения комнаты к
воцарению в квартире вмещал бездну - пропасть необъятной ширины, и эту
пропасть Фердуева умудрилась залить бетоном и перебраться на другую
сторону посуху, завладев двухкомнатной мечтой.
Апраксин жил один, и Фердуева кукушкой куковала, и разница лет меж
ними вырисовывалась, как раз подходящая, по складу, по хищной крепости, по
хваткости и напору обладательница квартиры-сейфа привлекала Апраксина.
Фердуевский тип как раз враждебностью миру Апраксина и притягивал, и давно
Апраксин прознал за собой эту слабость: самому, будто кто тянул за
веревочку, поспешать навстречу своей же погибели. Как тут не вспомнить
романтические отношения богомолов: после разрыва страстей ухажеру
уготовлена еще и роль ужина для возлюбленной.
На следующее утро, как раз, когда Фердуева шагала к "двадцатке" с
визитом к Наташке Дрын, Апраксин пристроился метрах в пятнадцати позади,
решив прошагать соглядатаем за женщиной несомненных статей и редкой
яркости весь ее обычный день.
Апраксин не знал, что люди Филиппа рыжего по наущению Дурасникова уже
приглядывали за ним и появление русоволосого, едкого на язык мужика -
возмутителя зампредовского покоя - у "двадцатки", подведомственной Пачкуну
не прошло незамеченным. Особенно неторопливое разглядывание витрин, будто
пост наблюдательный себе оборудовал. Во время визита Фердуевой в магазине,
Апраксин крутился через дорогу, напротив входной двери, и так получилось,
что три легковушки затарили картонными ящиками на его глазах. Хотелось
перебежать улицу, тронуть за рукав владельца машины и прошептать: "Что у
вас в ящике?" - испуг ли, наглая ухмылка, равнодушие? "А вы кто?" -
процеживается сквозь золото зубов. "Я ж не спрашиваю, кто вы? Я спрашиваю,
что в ящике?"
Что, что?..
Апраксин не хуже других знал, что, но... О наблюдении за ним из
синекастрюльного "москвича" с оранжевой полосой по бокам не подозревал.
Фердуева покинула магазин, вмиг отловила такси и укатила.
Преследование на машине не входило в планы Апраксина, поводить в
окрестностях дома - другое дело. Постоял у магазина, давая пищу для
размышлений наружникам рыжего дружка Дурасникова. Апраксин носил с собой
записную книжку-памятку, где расписывал события дней недели, сейчас
некстати раскрыл страницу и сделал несколько пометок.
Хуже не придумаешь!
Люди рыжего Филиппа решили, что Апраксин полез в игру по-крупному и
записывает номера машин, чьи владельцы отоваривались благодаря участию
дона Агильяра. Прикрытию Пачкуна возникла угроза, и тайные силы ринулись
на его защиту.
Апраксин зашагал к рынку, патрульная машина поплыла рядом в неявном
почетном эскорте.
На рынке кипела ярмарка. Больше суетились, чем торговали, гремела
музыка, танцевали и, хоть с покупками выходило туго, зрелище для привычных
к сумеречным рынкам последнего полувека выпадало незабываемое. Особенно
раздольно рдели по прилавкам рублевые гвоздики, и Апраксин определил, что,
как и он, многие сожалели, что цветы не подашь к столу, красота она,
конечно, сила не малая, но не на пустой желудок.
Апраксин бродил меж рядов: пробовал изюм, квашеную капусту,
подбрасывал на ладони зеленоголовый редис - или редьку? кто как величал.
Рынок походил на портретную галерею удивительных типажей: бабки,
отряженные за покупками, и служивые женщины, высадившиеся десантом в
обеденный перерыв, замечали только товар; напротив, Апраксин -
исключительно лица торговцев, поражающие различием: тонами загорелости,
разнообразием густоты морщин, оттенками розоволикости. Тут же сплавляли
юбчонки и сумки с ликами кинозвезд. Кустики укропа, петрушки, кинзы
возлежали на щеках Марчелло Мастрояни и Джейн Фонды, алые рты звезд можно
было спутать с почти вишневыми редисными шариками с прическами-хохолками
изумрудной ботвы. Очереди поругивались и вертели змеиными хвостами. На
мясных госприлавках поражало обилие жирных кусков, будто любая забитая
живность сплошь состояла из сала с тонюсенькими прослойками мясного цвета.
Лица рубщиков, значительные и спокойные, белели над горками выкладки
неаппетитных кусков. Женщины, охая, крутили желтожирные ошметья, как
видно, пытаясь уяснить, куда девается остальное, но задача эта не
разрешалась десятилетиями и сотнями мудрых голов; наивно, если не глупо,
вознамериться обычной домашней хозяйке вот сейчас решить-разрешить всю
многотрудность задачи.
Рынок, если б сюда под конвоем приволокли Пачкуна и взгромоздили на
трибуну, рынок, пояснил бы он, та же машина для делания денег, что и
магазин. Тут бы Пачкун сыпанул ледененящими подробностями, да зачем? Кому
нужно, те в курсе, а надели рыночным или магазинным многознанием всех да
каждого, дак что сотворится, люди добрые?
Апраксин подслушал невольно, как покупательница семян укропа, мамаша
с коляской, вещает: "Высажу на лоджию... каждый год и петрушку, и укроп
имею. Утром встанешь, нарвешь к яичнице или еще там куда, своя, свежая,
прямо с грядки, опять же экономия". Апраксин подумал: времена! Можно
прикинуть сколько пучков петрушки заработает за день трудов инженер, не
так уж и много, а есть края, где за день работы не на травку пересчет
идет. Обидно становилось, и вину Апраксин возлагал даже не на Пачкуна, не
на Фердуеву, хотя о ней ничего изобличительного покуда не знал, не на
ворье-жулье, а на Дурасникова, который крал не мясо, не банки с балыком, а
крал власть и употреблял ее единственно к собственной выгоде. Под своды
рынка вошли двое, милиционеры, оглядели хозяйски прилавки, двинулись по
центральному проходу, остановились возле Апраксина, посмотрели на него, он
на них, обошли Апраксина, похоже, налетев на диво, будто стоял он в
карнавальном наряде или вовсе голый, и удалились.
Дурасников обдумывал звонок Филиппа - правоохранителя: так и есть,
бузотер с собрания ринулся в бой, вынюхивает у магазина.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95