Странно только, почему он не разыскивал его год назад, когда камень еще стоял на месте. Но Петька нашел объяснение и этому. Дураков держут в сумасшедших домах, только пока они буйные. А под старость – чего его держать? Пускай гуляет. Вот и вырвался Проня. Раньше-то его не видно было?..
На мгновение мелькнула мысль о возможном соперничестве со стороны чернобородого. Но какой взрослый поверит умалишенному? Они и умному-то не вдруг верят – докажи сначала…
Словом, Петьке уже все и до конца было ясно. Оставалось выведать самую малость: где разыскали геологи эту мраморную глыбу, тот ли это камень, что разыскивает Проня, куда ведет от него изломанная прямая и почему рисунок ее оказался в лесной землянке под охраной двух рассыпавшихся скелетов.
Все это можно было считать пустяками. Не подлежало сомнению то, что изломанная прямая, откуда бы она ни начиналась, вела прямехонько к тайне.
– Главное – это надо подумать… – сказал Никита. – Аббат Фариа до всего додумался теорией.
– Думай, думай! – радостно посоветовал Петька.
Копайте! Клад зарыт под вами
Сухая, как стручок в августе, злая на вид бабка Алена не любила, когда ее расспрашивали. Если уж сел, так слушай. А рассказывать она умела. Она знала все, что произошло на сто километров вокруг Белой Глины примерно за последние семь тысяч лет.
Об одних только сокровищах она могла бы рассказывать сто и один день без перерыва. Но рассказывать о чем-нибудь определенном – только о сокровищах, например, – она не умела. Она припоминала заодно еще и еще что-нибудь – благо, нашлись-таки слушатели. Причем, рассказывая, она не забывала уточнить, через сколько лет после такого-то события родилась она сама, через сколько лет вышла замуж, много ли времени прошло до этого события с того дня, как вышла замуж ее мать – Никитина прабабушка, потом или раньше сталось видение божьей матери в Курдюковке, холодным ли был покров в том году и сколько «ведмедей» по тайге шастало… Короче говоря, сообщала такую массу второстепенных сведений, что мы не будем приводить всех ее рассказов дословно. Мы припомним лишь некоторые из них, да и то в сокращенном виде, как воспринимал их Никита.
…Это было в год, когда у царицы Анны двойня народилась, сказывают. Два первыша, два царя – де ж это видано? Ну и скрыл царь от народа это. А земля ж слухом полнится. Приложи ухо к ней – гудит. Будто шум – а то весточки летят… Дурак слушает, слушает – не поймет, а умный человек враз схватывает. Ну, так вот в том году, после двойни это было, когда столбы небом шли. Это знамение: когда мир – войне быть, а в войну если – к замирению, к голоду еще, к пожарам, к урожаю…
…Нонче это ж переменилось все. Жили раньше: и Стерля что Тура была… Ну, так у водопада, где омут сейчас, – омутище был. В том омуте купались, понятно… Купались – ничего. А то раз один пропал: пошел к омуту – и нет его. Потом другой. Еще один. Заклятое место стало. Не понять никак. Ну, жил о ту пору Васька на деревне, парень что кедр во степу: ни тебе черта, ни барина, ни господа бога не боялся. Пошел это в ночь он на омут-то. И что было там, не сказывают. Но слух шел – сомище острогой Васька прибил. И что было в том сому-то каменьев ценных множество разное. Что слух – то слух. А что каменья у Васьки были, то уж верные люди сказывали. Да оно ж куда бедному человеку, крестьянину-то, с каменьями? Барин прослышал. Отдай – к Ваське – господское! Ну, перестал это Васька выказывать их, сохнуть стал. И, может, преставился бы, да умен был. Взял он те каменья и закопал в земле. Не по себе тужусь, сказал, а по детям, чтоб за блеском-то головы не сложили свои. Так баба евонная сказывала. А Васько-то сам – ни гугу уже. И где каменья теперь – так неведомо…
…Народу по тайге было много разного – убивцы да клейменые, золотишком промышляли. А как это жисть устроена: кто промышляет за свое, а кто за чужим доглядывает… Слышала, в невестах еще, объявился один – жилу сыскал, ну, вдарит раз – и бери себе золото или там серебро – гдесь по-за Марковыми горами это. Девок платками оделял на Гуменках, парней – водочкой. В котомке все золотишко носил. Котомка большая – о трех ведер не смеряешь. А после нашли его: голова пробита, топором будто. Призвали властей. Наезжали разные, сыскали убивцев – двое было. Но пытали-пытали их, а золото в воду кануло. Не призналися. Так и лежит где-то спрятанное.
…А еще раньше, говорят, давным-давно было, когда Марко пришел, – он один эти края поднимал, пни да коряги ворочал, землю расчистить чтоб: крестьянской души был, простой мужик. Русалки-то это потом его… Но для людей радел. И вот, сказывают, видит он – земля хлебом благодатна, а песок по Туре с золотишком шел. Знал Марко: где золото – там хозяином не крестьянину, а благородию быть. Вот и взял на себя: перемыл песок весь по Туре, отчего и замутилась она. А золотишко спрятал, чтоб ни самому, ни другим неповадно было. Так богатство Марково все и ждет хозяина… Марко-то думал дождаться своих. А зеленые-то – русалки, что под горой теперь, – они миловаться не ждут… И сгинул Марко.
…В том дому, где Филимоновы теперь, до большой гари Нефедка жил, старик. Ну, старик и старуха – ни детей, никого. И вот за год небось, за два ли перед гарью как раз буря была, гроза. Как вдарит молния! Проснулся Нефедка – ночью это, глядь, а окна раскрыты вдруг, еще глядь – в полу дырочка будто, вроде прожег кто. Старуху толкнул, за кайлу да и в подпол – ну рыть. И то молния была – стрелка такая, чистого золота: пролетела в окно, пол прожгла и в земле осталась. Знать, в милость послал ее господь. Никто еще стрелки не сыскивал той, да и седни не сыщет. Помолился Нефедка – и к образам стрелку ту. Многие видели. Я, как под венец идти, тоже глазеть ходила – она ж к счастью от бога, стрелка та. Блестит, не разглядишь, будто солнышко под образами. Тут вскорости и цареубийству быть. А Нефедка к смерти своей закопал стрелку. Сказал: кому судьба велит – тот сыщет, глядишь, а не судьба – так иметь не след… Вот как. А счастье стрелка та принесла немалое… Это уж после Нефедки все…
…Макарка, что помер на високосном-то, – темный был. Это уж нонешние власти ему к темнотище-то дорогу отказали. А при давешних временах у Макарки, хошь, голик пляшет, хошь, кирпичи с дымохода вылазиют: один, другой, да так это в пустом-то и висят, будто держат их. Сама видела. А еще Макарка мог тёлок обращать. Не сндравится кто, он тому телку да в бычка и сведет: кажин год корова бычками носиться будет. Ну, плачь не плачь – для Макарки то что с горы калач… Вот. Ну, так Макарка тот с голоду помер. Вишь, не хотел жить, как ему на темное запрет даден был.
…А про золото, сказывают, в самый бунт супротив царя взяли его будто тыщу пудов – со всей земли Российской, – увезти думали. А земля – она не пущает вдруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
На мгновение мелькнула мысль о возможном соперничестве со стороны чернобородого. Но какой взрослый поверит умалишенному? Они и умному-то не вдруг верят – докажи сначала…
Словом, Петьке уже все и до конца было ясно. Оставалось выведать самую малость: где разыскали геологи эту мраморную глыбу, тот ли это камень, что разыскивает Проня, куда ведет от него изломанная прямая и почему рисунок ее оказался в лесной землянке под охраной двух рассыпавшихся скелетов.
Все это можно было считать пустяками. Не подлежало сомнению то, что изломанная прямая, откуда бы она ни начиналась, вела прямехонько к тайне.
– Главное – это надо подумать… – сказал Никита. – Аббат Фариа до всего додумался теорией.
– Думай, думай! – радостно посоветовал Петька.
Копайте! Клад зарыт под вами
Сухая, как стручок в августе, злая на вид бабка Алена не любила, когда ее расспрашивали. Если уж сел, так слушай. А рассказывать она умела. Она знала все, что произошло на сто километров вокруг Белой Глины примерно за последние семь тысяч лет.
Об одних только сокровищах она могла бы рассказывать сто и один день без перерыва. Но рассказывать о чем-нибудь определенном – только о сокровищах, например, – она не умела. Она припоминала заодно еще и еще что-нибудь – благо, нашлись-таки слушатели. Причем, рассказывая, она не забывала уточнить, через сколько лет после такого-то события родилась она сама, через сколько лет вышла замуж, много ли времени прошло до этого события с того дня, как вышла замуж ее мать – Никитина прабабушка, потом или раньше сталось видение божьей матери в Курдюковке, холодным ли был покров в том году и сколько «ведмедей» по тайге шастало… Короче говоря, сообщала такую массу второстепенных сведений, что мы не будем приводить всех ее рассказов дословно. Мы припомним лишь некоторые из них, да и то в сокращенном виде, как воспринимал их Никита.
…Это было в год, когда у царицы Анны двойня народилась, сказывают. Два первыша, два царя – де ж это видано? Ну и скрыл царь от народа это. А земля ж слухом полнится. Приложи ухо к ней – гудит. Будто шум – а то весточки летят… Дурак слушает, слушает – не поймет, а умный человек враз схватывает. Ну, так вот в том году, после двойни это было, когда столбы небом шли. Это знамение: когда мир – войне быть, а в войну если – к замирению, к голоду еще, к пожарам, к урожаю…
…Нонче это ж переменилось все. Жили раньше: и Стерля что Тура была… Ну, так у водопада, где омут сейчас, – омутище был. В том омуте купались, понятно… Купались – ничего. А то раз один пропал: пошел к омуту – и нет его. Потом другой. Еще один. Заклятое место стало. Не понять никак. Ну, жил о ту пору Васька на деревне, парень что кедр во степу: ни тебе черта, ни барина, ни господа бога не боялся. Пошел это в ночь он на омут-то. И что было там, не сказывают. Но слух шел – сомище острогой Васька прибил. И что было в том сому-то каменьев ценных множество разное. Что слух – то слух. А что каменья у Васьки были, то уж верные люди сказывали. Да оно ж куда бедному человеку, крестьянину-то, с каменьями? Барин прослышал. Отдай – к Ваське – господское! Ну, перестал это Васька выказывать их, сохнуть стал. И, может, преставился бы, да умен был. Взял он те каменья и закопал в земле. Не по себе тужусь, сказал, а по детям, чтоб за блеском-то головы не сложили свои. Так баба евонная сказывала. А Васько-то сам – ни гугу уже. И где каменья теперь – так неведомо…
…Народу по тайге было много разного – убивцы да клейменые, золотишком промышляли. А как это жисть устроена: кто промышляет за свое, а кто за чужим доглядывает… Слышала, в невестах еще, объявился один – жилу сыскал, ну, вдарит раз – и бери себе золото или там серебро – гдесь по-за Марковыми горами это. Девок платками оделял на Гуменках, парней – водочкой. В котомке все золотишко носил. Котомка большая – о трех ведер не смеряешь. А после нашли его: голова пробита, топором будто. Призвали властей. Наезжали разные, сыскали убивцев – двое было. Но пытали-пытали их, а золото в воду кануло. Не призналися. Так и лежит где-то спрятанное.
…А еще раньше, говорят, давным-давно было, когда Марко пришел, – он один эти края поднимал, пни да коряги ворочал, землю расчистить чтоб: крестьянской души был, простой мужик. Русалки-то это потом его… Но для людей радел. И вот, сказывают, видит он – земля хлебом благодатна, а песок по Туре с золотишком шел. Знал Марко: где золото – там хозяином не крестьянину, а благородию быть. Вот и взял на себя: перемыл песок весь по Туре, отчего и замутилась она. А золотишко спрятал, чтоб ни самому, ни другим неповадно было. Так богатство Марково все и ждет хозяина… Марко-то думал дождаться своих. А зеленые-то – русалки, что под горой теперь, – они миловаться не ждут… И сгинул Марко.
…В том дому, где Филимоновы теперь, до большой гари Нефедка жил, старик. Ну, старик и старуха – ни детей, никого. И вот за год небось, за два ли перед гарью как раз буря была, гроза. Как вдарит молния! Проснулся Нефедка – ночью это, глядь, а окна раскрыты вдруг, еще глядь – в полу дырочка будто, вроде прожег кто. Старуху толкнул, за кайлу да и в подпол – ну рыть. И то молния была – стрелка такая, чистого золота: пролетела в окно, пол прожгла и в земле осталась. Знать, в милость послал ее господь. Никто еще стрелки не сыскивал той, да и седни не сыщет. Помолился Нефедка – и к образам стрелку ту. Многие видели. Я, как под венец идти, тоже глазеть ходила – она ж к счастью от бога, стрелка та. Блестит, не разглядишь, будто солнышко под образами. Тут вскорости и цареубийству быть. А Нефедка к смерти своей закопал стрелку. Сказал: кому судьба велит – тот сыщет, глядишь, а не судьба – так иметь не след… Вот как. А счастье стрелка та принесла немалое… Это уж после Нефедки все…
…Макарка, что помер на високосном-то, – темный был. Это уж нонешние власти ему к темнотище-то дорогу отказали. А при давешних временах у Макарки, хошь, голик пляшет, хошь, кирпичи с дымохода вылазиют: один, другой, да так это в пустом-то и висят, будто держат их. Сама видела. А еще Макарка мог тёлок обращать. Не сндравится кто, он тому телку да в бычка и сведет: кажин год корова бычками носиться будет. Ну, плачь не плачь – для Макарки то что с горы калач… Вот. Ну, так Макарка тот с голоду помер. Вишь, не хотел жить, как ему на темное запрет даден был.
…А про золото, сказывают, в самый бунт супротив царя взяли его будто тыщу пудов – со всей земли Российской, – увезти думали. А земля – она не пущает вдруг.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87