– Так это не шесть, а пять с половиной, – уточнил Никита.
Владька со следами красной глины на шее хмыкнул:
– Я «Чапаева» видел девятнадцать раз!
Все помолчали, невольно подавленные цифрой. Владька – человек приезжий. Если была возможность – почему бы не посмотреть девятнадцать раз? А с другой стороны – если он и соврет, его не уличишь.
Самым находчивым неожиданно оказался Колька тетки Татьянин. Колька по своему возрасту не мог видеть «Чапаева» больше трех раз, и потому цифра девятнадцать была для него вдвойне обидной. Колька втиснулся перед Владькой и, глядя снизу вверх, спросил:
– А сколько очередей Анка по белякам дает?
Все поглядели на Владьку.
Владька мог бы не отвечать Кольке, но, быстро подсчитав, сколько очередей, ответил. И потому, что ответил он правильно, Петька в расстройстве отвернулся. «Тоже мне – мелюзга… с вопросами…»
Колька отошел и, сознавая свое поражение, вздохнул:
– А в последний раз у нас было на два меньше.
Мог бы не уточнять. Это каждый знал, что лента от сеанса к сеансу сокращалась. И если еще зимой Чапай на картошках показывал Петьке-ординарцу, как надо сражаться, сегодня могло выясниться вдруг, что он уже не показывает на картошках, а может, и стульев не ломает уже…
Впрочем, настроение от этого не очень испортилось: так и так исчезающие куски ленты были известны каждому наизусть.
Кто-то крикнул:
– Все!
Кто-то спросил:
– А Борька конопатый где?
– Здеся я!.. – пропищал конопатый Борька, придерживая рукой сползающие трусы.
Двинулись. Кто по жердочкам, кто вброд. Петька, Никита, Мишка и Владька – по жердочкам. Колька тетки Татьянин, Борька и прочая мелочь – вброд.
На рагозинском берегу Стерли подождали отстающих и, сбившись тесной кучей, мелюзга в середине, кто позакаленней – на флангах и впереди, без лишней болтовни на территории врага пошагали в гору – туда, где маячили в синеве кресты бывшей рагозинской церкви.
О рагозинском клубе и кино
Церковь была большой, а клуб оказался маленьким. Это только снаружи казалось, что в клубе можно на качелях качаться. Так уж глупо строили церковники. Четыре пятых от общего объема здания составляли купола, башни, разные комнаты и комнатенки, все входы и выходы которых были давно намертво заколочены досками. А помещение самой церкви, где расположился клуб, было низеньким, узким, тесным, примерно как склад для теса на эмтеэсовской пилораме или как амбар, что рядом с сельсоветом. Клуб, точно так же, как и курдюковская церковь, большую часть времени использовался под хранилище, особенно весной, накануне сева, и осенью: то в нем сушили картошку, то сортировали семена, и потому лавки никогда не стояли в помещении клуба. Для лавок была отведена специальная боковушка у входа, и зрители, отдав Володе-киномеханику билет, который только что купили у него, вернее, лишь глянув на билет, который Володя вырывал из блокнота и клал в свою кепку, вытаскивали из боковушки лавку – человек на десять каждая – и устанавливали ее на незанятом пространстве, как им хотелось и где хотелось.
Иногда в клубе при свете двух керосиновых фонарей выступала самодеятельность, и тетка Бульбаниха, бывшая монашка, грустно-грустно пела:
В том лесу меж густыми древами,
Где быстро журчит ручеек…
В том ручейке, между тиной зеленой
Женское тело плывет…
Самодеятельность выступала бесплатно. Выступала на пасху, чтобы в деревнях не красили яйца, и на Первое мая, иногда под ноябрьские – если бывало не очень холодно.
Но случалось, раз или два в год, что в Рагозинку заезжали настоящие артисты. Сколько-то лет назад заезжали трое. А все последние годы – по двое: женщина и мужчина. У настоящих артистов и все было по-настоящему. Лавки в клубе устанавливались заранее. А колхозники шли в клуб степенно, по-городскому. И сначала покупали у женщины за столиком билет, а потом отдавали его мужчине, и он складывал эти билеты не в кепку, как Володя-киномеханик, а в специальную коробку из-под каких-то загадочных конфет.
Потом двери закрывались на крючок. (Володя опоздавших пускал бесплатно и потому дверь не закрывал.) Артисты переодевались в боковушке. Мужчина выходил в костюме с галстуком, а женщина в черном платье до полу, вся в блестящих каких-то искрах, с ярко-красными губами и черными бровями. Концерт начинался. Артисты – они не самодеятельность. Они и поют, и на гармошке играют, и на гитаре, и даже на обыкновенной пиле, которой дрова пилят, и танцуют, и фокусы показывают, и тарелками перебрасываются…
В деревнях после одного такого концерта с месяц все мальчишки показывали друг другу фокусы, перебрасывались какими-нибудь деревяшками вместо тарелок или занимались акробатикой, как после приезда последней пары, когда женщина вдруг скинула платье и, почти голая, стала такое выделывать, что дух захватывало, будто она резиновая – без костей.
До войны, говорят, в клубе танцевали под гармонь или под гитару: «Таня, Танюша, Татьяна моя…» В войну парней в деревне не осталось. А после войны вернулось несколько человек, да и те потом уехали. И редко-редко, уговорив Славку белобрысого попиликать на хромке вальс, в клубе собирались одни девчата и подолгу вальсировали, обнявшись друг с другом.
Но все-таки чаще всего приезжал в деревню на своем Серко Володя-киномеханик. Вешал на дальнем узком простенке экран из двух простыней, приворачивал к лавке динамо, которое желающие крутили весь сеанс, устанавливал аппарат и под завораживающее жужжание динамо-машины начинал тут же склеивать разорванную где-то на предыдущем сеансе ленту.
– Сейчас, сейчас будет порядочек, – говорил он.
И все знали, что действительно порядочек будет. Володя считался своим парнем, и взрослые обращались с ним по-приятельски, иногда просили прокрутить интересный кусок еще раз. Володя прокручивал.
Борьба за первенство
Сеанс обыкновенно начинался с темнотой, и до начала его было еще часов пять. Белоглинцы рассчитали правильно. Враг не успел сосредоточить свои силы. В пустом клубе суетились только два одногодка Борьки конопатого – жалкий авангард рагозинцев. Пропищав испуганными голосами, что три первых ряда уже заняты, хотя в клубе не было еще ни одной лавки, авангард выскочил через ближайшее окно на улицу и побежал рассказывать, как белоглинцы всей кучей напали на них и с каким трудом удалось им вырваться.
Конечно, по щелчку в затылок им досталось бы. Но так как на сближение авангард не пошел, Петька только свистнул ему вдогонку.
Быстро втащили две лавки, одну длинную, одну короткую, втиснули их рядышком, на расстоянии двух метров от экрана, и уселись все двадцать пять человек в один ряд. Ставить лавки ближе к экрану Володя-киномеханик запрещал, чтобы на экране не мелькали головы впереди сидящих.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87