Но в лесу еще держалась темь.
Петька проснулся, как никогда, здоровый и голодный, вскочил на ноги. Подпрыгнул, сделал два шага вперед, два шага назад. Шаги еще отдавались в теле ноющей болью, но это было уже терпимо.
Мишка подтолкнул Никиту. Никита вскочил, будто ошалелый, оглянулся по сторонам.
– Что? Где? – И, ничего еще не соображая, уставился на Мишку. – У тебя есть хлеб?
Мишка приложил палец к губам, ухмыльнулся, довольный собой, потащил их куда-то в сторону, пригнул к земле.
Друзья разглядели под сосной, на газете, три полные бутылки воды, огромный, разрезанный на две половины пирог с картошкой и яйцами, нарезанное дольками сало, очищенный лук и два куска домашней колбасы.
Петька даже задохнулся при виде таких яств.
– Шамайте, – голосом короля повелел Мишка и, усаживаясь в сторонке, добавил: – Владька дежурит там. Они сейчас проснутся. Как бы не нарвались.
– А ты?.. – спросил Никита, протягивая руку за пирогом.
– Я уже! – соврал Мишка. Но впервые в жизни соврал так правдоподобно, что друзья поверили.
Это был пир! Это был тот самый пир, о котором в сказках говорят, что он на весь мир!
Таял во рту пирог, таяло душистое сало, булькала в бутылках вода и медленно струилась, растекаясь по телу! Не стоит и говорить о приправленной чесноком колбасе с кусочками хрустящего, душисто-сладкого лука!
Когда Мишка спросил: «Наелись?» – путешественники в блаженной истоме лишь закивали головами в ответ.
Шурхнули кусты. Высунулась Владькина голова рядом с наконечником дротика.
– Они проснулись!..
Владька тут же исчез опять.
Мишка быстро убрал следы пиршества.
Надели телогрейки, взяли котомки – Владькину и Мишкину, крадучись приблизились к поляне.
Владька оглянулся.
Петька жестом подозвал его.
– Едят! – сказал Владька. – Выпили по целой кружке. Молчат. Проня обошел все «а двести метров вокруг, искал следы. Чуть не напоролся… Я б ему… – Владька шевельнул дротиком. – Потом веревку смотрел, говорит: «Откуда у них нож?» – «Карманы проверял?» – «Нет…» И сразу начали быстро есть. Молча.
Петька сказал:
– Вот что… Надо одному пробираться в деревню.
Небо над их головами блекло, и уже легко можно было разглядеть вытянутую руку. Но бежать в такой темноте было все же рискованно.
– Один бежит, остальные остаются, – сказал Петька. – Давайте жребий.
– Вы не в счет, – поколебавшись, сказал Владька. Бежать в деревню он не хотел, но понимал, что Петька с Никитой – не бегуны пока.
Никита хотел возразить, Мишка предупредил его.
– Жребий будет несправедливо… – вздохнув, сказал Мишка. – Я сейчас самый крепкий и знаю лес лучше Владьки. Ты оставайся, – сказал он Владьке. Снял свою котомку и отдал ее Никите. Все виновато промолчали: Мишка был прав – идти лучше всего ему.
– Ладно… – сказал Петька. – Вот возьми… – И, вытащив из кармана с еще одной трещинкой компас, нацепил его Мишке на руку. Хорошо, что Петька предусмотрительно сунул компас в карман, остерегаясь его светящегося циферблата.
Мишка сразу, прицелившись, определил местоположение поляны по отношению к Лысухе.
– Ну, держитесь тут! Случай чего – лучше убегайте.
– Они сейчас уходят! – шепотом сказал Владька, что-то разглядев на поляне за деревьями.
– Мы будем оставлять следы, – сказал Петька.
– Я быстро!
И, махнув рукой, Мишка скользнул между деревьями в сторону Засуль.
Силуэт его раза два еще мелькнул в туманном мраке медленно растворяющейся ночи и исчез.
– Я – в засаду, – шепнул Владька и, пригнувшись, неслышно скрылся за кустами.
Это лишь в первые минуты показалось друзьям, что они могут своротить горы. Несмотря на хороший завтрак и отдых, пережитое давало о себе знать.
Все тело заныло опять. Но Петька сделал несколько гимнастических движений руками: в стороны – вместе, в стороны – вместе… – и шагнул вслед за Владькой. А Никита за ним.
Заговор родителей, направленный на завоевание собственных детей
Оказывается, все, что происходило раньше в деревне, должно было расцениваться как небольшое волнение. Настоящий переполох наступил утром следующего дня, после того как засмущались Мишка и Владька.
Владька и Мишка исчезли, не оставив после себя даже записки.
Владькина мать плакала.
Светка, немножко испуганная, немножко радостная, бегала – с Димкой за одну руку, с кучерявой Кравченко за другую – по берегу Туры, вглядывалась в окружающий деревню лес и все повторяла:
– Ах, как нечестно! Как нечестно! Мама плачет!.. А сами ушли – мне не сказали!..
Мать Семки Нефедова застала Семку, когда он, тужась, вытаскивал из погреба полмешка розовой скороспелой картошки.
Председатель Назар Власович разогнал на своем Нептуне гвардию Борьки конопатого, зачем-то притаившуюся в овраге.
– О то ж вражье племя! О то ж вражье племя! – восклицал Назар Власович. И тем же часом самолично отвез Валентине Сергеевне выпрошенную у эмтеэсовцев палатку военного образца, человек на сорок вместимостью.
А после обеда километрах в двух за Рагозинкой возвращавшиеся с работы изыскатели поймали Кольку тетки Татьянина, упрямо вышагивавшего по дорожке между зреющими овсами с буханкой теплого хлеба под мышкой.
Колька тетки Татьянин ударился бежать через поле. Пришлось еще с километр гнаться за ним, ловить. Теперь Колька сидел в «кладовке под замком и, стуча в дверь, клялся:
– Все равно буду путешествовать! Не имеешь права держать под замком! Тебе не при капитализме!
Это он на мать.
Но Колькина тетка Татьяна Конституции не читала, в правах и обязанностях советских граждан разбиралась слабо, поэтому не открывала замок, лишь время от времени отвечая на Колькины требования хлестким постукиванием длинной ивовой хворостины о дверь кладовки.
К вечеру в Петькиной избе, которая теперь стала вроде штаба, собралась добрая половина белоглинских женщин. Сначала спорили и ругались, так что даже Валентина Сергеевна не могла никого унять. Ругались и спорили все, кроме Петькиной матери, поскольку, не сговариваясь, все считали ее главной виновницей происходящего. Петькина мать сидела в углу и только виновато и испуганно поглядывала на шумевших гостей.
Единственным грустным союзником ее была бабка Алена, второй день уже безнадежно мявшая в руках тонкую сыромятину и периодически взывающая к богу о благополучном возвращении к этой сыромятине заблудшего внука.
– Нет, это все ваш, ваш… – сквозь слезы внушала Владькина мать Петькиной матери, завладевая инициативой в споре. Бабы с изумлением убедились, что городские женщины умеют переговорить любого почище деревенских. Деревенские кричат, кричат – никто никого не перекричит. А городская потихоньку, помаленьку, не останавливаясь, волынит, волынит свое, и вот уже одна за другой все умолкли, а она говорит как бы от имени всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87
Петька проснулся, как никогда, здоровый и голодный, вскочил на ноги. Подпрыгнул, сделал два шага вперед, два шага назад. Шаги еще отдавались в теле ноющей болью, но это было уже терпимо.
Мишка подтолкнул Никиту. Никита вскочил, будто ошалелый, оглянулся по сторонам.
– Что? Где? – И, ничего еще не соображая, уставился на Мишку. – У тебя есть хлеб?
Мишка приложил палец к губам, ухмыльнулся, довольный собой, потащил их куда-то в сторону, пригнул к земле.
Друзья разглядели под сосной, на газете, три полные бутылки воды, огромный, разрезанный на две половины пирог с картошкой и яйцами, нарезанное дольками сало, очищенный лук и два куска домашней колбасы.
Петька даже задохнулся при виде таких яств.
– Шамайте, – голосом короля повелел Мишка и, усаживаясь в сторонке, добавил: – Владька дежурит там. Они сейчас проснутся. Как бы не нарвались.
– А ты?.. – спросил Никита, протягивая руку за пирогом.
– Я уже! – соврал Мишка. Но впервые в жизни соврал так правдоподобно, что друзья поверили.
Это был пир! Это был тот самый пир, о котором в сказках говорят, что он на весь мир!
Таял во рту пирог, таяло душистое сало, булькала в бутылках вода и медленно струилась, растекаясь по телу! Не стоит и говорить о приправленной чесноком колбасе с кусочками хрустящего, душисто-сладкого лука!
Когда Мишка спросил: «Наелись?» – путешественники в блаженной истоме лишь закивали головами в ответ.
Шурхнули кусты. Высунулась Владькина голова рядом с наконечником дротика.
– Они проснулись!..
Владька тут же исчез опять.
Мишка быстро убрал следы пиршества.
Надели телогрейки, взяли котомки – Владькину и Мишкину, крадучись приблизились к поляне.
Владька оглянулся.
Петька жестом подозвал его.
– Едят! – сказал Владька. – Выпили по целой кружке. Молчат. Проня обошел все «а двести метров вокруг, искал следы. Чуть не напоролся… Я б ему… – Владька шевельнул дротиком. – Потом веревку смотрел, говорит: «Откуда у них нож?» – «Карманы проверял?» – «Нет…» И сразу начали быстро есть. Молча.
Петька сказал:
– Вот что… Надо одному пробираться в деревню.
Небо над их головами блекло, и уже легко можно было разглядеть вытянутую руку. Но бежать в такой темноте было все же рискованно.
– Один бежит, остальные остаются, – сказал Петька. – Давайте жребий.
– Вы не в счет, – поколебавшись, сказал Владька. Бежать в деревню он не хотел, но понимал, что Петька с Никитой – не бегуны пока.
Никита хотел возразить, Мишка предупредил его.
– Жребий будет несправедливо… – вздохнув, сказал Мишка. – Я сейчас самый крепкий и знаю лес лучше Владьки. Ты оставайся, – сказал он Владьке. Снял свою котомку и отдал ее Никите. Все виновато промолчали: Мишка был прав – идти лучше всего ему.
– Ладно… – сказал Петька. – Вот возьми… – И, вытащив из кармана с еще одной трещинкой компас, нацепил его Мишке на руку. Хорошо, что Петька предусмотрительно сунул компас в карман, остерегаясь его светящегося циферблата.
Мишка сразу, прицелившись, определил местоположение поляны по отношению к Лысухе.
– Ну, держитесь тут! Случай чего – лучше убегайте.
– Они сейчас уходят! – шепотом сказал Владька, что-то разглядев на поляне за деревьями.
– Мы будем оставлять следы, – сказал Петька.
– Я быстро!
И, махнув рукой, Мишка скользнул между деревьями в сторону Засуль.
Силуэт его раза два еще мелькнул в туманном мраке медленно растворяющейся ночи и исчез.
– Я – в засаду, – шепнул Владька и, пригнувшись, неслышно скрылся за кустами.
Это лишь в первые минуты показалось друзьям, что они могут своротить горы. Несмотря на хороший завтрак и отдых, пережитое давало о себе знать.
Все тело заныло опять. Но Петька сделал несколько гимнастических движений руками: в стороны – вместе, в стороны – вместе… – и шагнул вслед за Владькой. А Никита за ним.
Заговор родителей, направленный на завоевание собственных детей
Оказывается, все, что происходило раньше в деревне, должно было расцениваться как небольшое волнение. Настоящий переполох наступил утром следующего дня, после того как засмущались Мишка и Владька.
Владька и Мишка исчезли, не оставив после себя даже записки.
Владькина мать плакала.
Светка, немножко испуганная, немножко радостная, бегала – с Димкой за одну руку, с кучерявой Кравченко за другую – по берегу Туры, вглядывалась в окружающий деревню лес и все повторяла:
– Ах, как нечестно! Как нечестно! Мама плачет!.. А сами ушли – мне не сказали!..
Мать Семки Нефедова застала Семку, когда он, тужась, вытаскивал из погреба полмешка розовой скороспелой картошки.
Председатель Назар Власович разогнал на своем Нептуне гвардию Борьки конопатого, зачем-то притаившуюся в овраге.
– О то ж вражье племя! О то ж вражье племя! – восклицал Назар Власович. И тем же часом самолично отвез Валентине Сергеевне выпрошенную у эмтеэсовцев палатку военного образца, человек на сорок вместимостью.
А после обеда километрах в двух за Рагозинкой возвращавшиеся с работы изыскатели поймали Кольку тетки Татьянина, упрямо вышагивавшего по дорожке между зреющими овсами с буханкой теплого хлеба под мышкой.
Колька тетки Татьянин ударился бежать через поле. Пришлось еще с километр гнаться за ним, ловить. Теперь Колька сидел в «кладовке под замком и, стуча в дверь, клялся:
– Все равно буду путешествовать! Не имеешь права держать под замком! Тебе не при капитализме!
Это он на мать.
Но Колькина тетка Татьяна Конституции не читала, в правах и обязанностях советских граждан разбиралась слабо, поэтому не открывала замок, лишь время от времени отвечая на Колькины требования хлестким постукиванием длинной ивовой хворостины о дверь кладовки.
К вечеру в Петькиной избе, которая теперь стала вроде штаба, собралась добрая половина белоглинских женщин. Сначала спорили и ругались, так что даже Валентина Сергеевна не могла никого унять. Ругались и спорили все, кроме Петькиной матери, поскольку, не сговариваясь, все считали ее главной виновницей происходящего. Петькина мать сидела в углу и только виновато и испуганно поглядывала на шумевших гостей.
Единственным грустным союзником ее была бабка Алена, второй день уже безнадежно мявшая в руках тонкую сыромятину и периодически взывающая к богу о благополучном возвращении к этой сыромятине заблудшего внука.
– Нет, это все ваш, ваш… – сквозь слезы внушала Владькина мать Петькиной матери, завладевая инициативой в споре. Бабы с изумлением убедились, что городские женщины умеют переговорить любого почище деревенских. Деревенские кричат, кричат – никто никого не перекричит. А городская потихоньку, помаленьку, не останавливаясь, волынит, волынит свое, и вот уже одна за другой все умолкли, а она говорит как бы от имени всех.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87