– Для вас это будет весьма неудачный вариант, поскольку, как я понимаю, это уменьшит ваши шансы занять профессорскую кафедру.
Я неловко усмехнулся:
– Я даже не кандидат.
– Однако вы были бы весьма серьезным претендентом, особенно сейчас, когда Скаттард, вероятно, удалится со сцены.
– Скаттард удалится? Почему – он чем-то себя дискредитировал?
Доктор Локард улыбнулся:
– Ничего подобного. Я думаю, ему – весьма вероятно – предложат пост ректора в его собственном колледже.
– В таком возрасте?
– Он в большом фаворе у нынешней администрации, о чем свидетельствует его недавнее назначение в соборную комиссию. Он очень способный человек со здравыми взглядами, и он далеко пойдет.
– У него имеются влиятельные друзья, с этим я согласен. И он, несомненно, оправдает доверие руководства.– Я встал. – Не смею вас дольше задерживать, доктор Локард.
Хозяин тоже поднялся.
– Куда послать уведомление, что мы с женой завтра свободны и ожидаем вас к обеду? Вы, кажется, остановились в «Дельфине»?
– Нет, я устроился у своего старого приятеля по колледжу. Вы, наверное, его знаете. Остин Фиклинг.
– Разумеется, знаю.– Доктор Локард подошел к стеклянной витрине и, повернувшись ко мне спиной, стал укладывать документ на место.– Приглашая вас, я не имел представления о том, что вы приехали навестить друга. Вероятно, У Фиклинга на ваш счет другие планы. Мне не хотелось бы ставить вас в неловкое положение.
– Вы очень деликатны, – пробормотал я.– Да, кажется, Фиклинг упоминал о завтрашнем совместном обеде.
– Надеюсь, как-нибудь в другой раз вы сможете...
– Конечно, конечно. Вы очень любезны, доктор Локард. Тем не менее я с удовольствием встречусь с вами завтра в половине восьмого. Жду этого с нетерпением.– Он глядел на меня молча, а потом внезапно кивнул.
Я снова поблагодарил за чай и вернулся в подземное хранилище. За работой я предался невеселым размышлениям о сложностях местной политики. Как другу Остина, мне, несомненно, было однозначно отведено место в лагере евангелистов.
Приблизительно через час, когда я уже поставил крест на Поумрансе, он неожиданно спустился и подошел с лампой ко мне.
– А, вот и вы, – произнес я.– Я вас ожидал раньше.
– Начальник решил, что я ему после обеда нужен наверху.
– Хорошо, но раз вы здесь, не будете ли вы так добры снять с верхней полки эти большие кипы бумаг?
– Простите, но я спустился, чтобы сказать: уже почти двадцать минут пятого и библиотека закрывается.
– Понятия не имел, что уже так поздно! – За день я успел изучить содержание четырех полок из общего количества семь-восемь сотен. Забирая лампу и одолженную доктором Систерсоном рукопись и следуя за молодым человеком по лестнице, я понял, что затеял совершенно бессмысленное предприятие.
Темноту в библиотеке рассеивала одна-единственная лампа у двери; помещение, казалось, опустело.
– Доктор Локард у себя? Я хотел бы с ним попрощаться.
– Нет, он ушел домой.
– А Куитрегард?
– Отправился с ним вместе. Он часто заходит к доктору Локарду, чтобы помочь с собранием каноников.
Юноша распахнул для меня дверь, и я попрощался. Я задумал еще одно дело, поэтому поспешно, пока не стемнело, зашагал вдоль собора к задам нового дома настоятеля. Дом был большой, ветхий от старости, с фронтонами, окна со средниками, высокие трубы скручены, как леденец. От Соборной площади его отгораживала высокая стена, поэтому я подошел вплотную к воротам и стал через решетку разглядывать задний фасад. Я смог различить только большую табличку из черного мрамора, вделанную в кирпичную стену. Там были вырезаны буквы, но в сумерках и на таком расстоянии прочитать надпись было невозможно. Мне пришлось навалиться на ворота и вытянуть шею, сознавая при этом, какое нелепое зрелище я собой являю (счастье еще, что видеть меня было некому); кроме того, я боялся потерять равновесие, потому что локтем прижимал к себе рукопись доктора Шелдрика. Я заметил, что ворота не заперты, однако распахнуть их и войти не решался.
Внезапно в нескольких ярдах от меня мелькнул огонек фонаря, и я понял, что на заднем дворе кто-то есть. Я был неприятно поражен: Остин уверял, что в этот час дом будет пуст! Не успел я пошевелиться, как луч переместился в моем направлении и послышался высокий голос, настолько своеобразный, что он надолго застрял у меня в памяти и в мыслях:
– Я вас вижу. Хватит робеть. Входите, прошу вас. Ворота не заперты.
Рассыпавшись в извинениях, я отказался, но старый джентльмен (как я догадался, судя по голосу) приблизился к воротам и повторил:
– Да будет вам стесняться. Входите.
Он распахнул ворота и с улыбкой сделал приглашающий жест, и я, краснея от неловкости, вошел.
Роста мой собеседник был среднего, сложения худощавого – впрочем, в последнем уверенности не было, потому что он был закутан в пальто и шерстяной шарф. Под старомодной шляпой я рассмотрел энергичное лицо, выражавшее одновременно настороженность и веселое любопытство; черты были тонкие, кожа бледная, щеки гладкие. Но более всего поражала пара ярких голубых глаз, взгляд которых был прикован ко мне.
– Искренне прошу меня простить, сэр. Я и понятия не имел, что во дворе кто-то есть.
– Наверное, только выживший из ума старик решится в такую погоду выйти за порог, но мне захотелось подкинуть на растения еще соломы. Уверен, мороз ночью усилится.
Я заметил, что на всех подоконниках имелись цветочные ящики.
– Я видел, что вы пытаетесь прочесть надпись, – проговорил он, не переставая улыбаться.
– Я совершил непростительную вольность, вторгшись в ваши владения.
– Вовсе нет, вовсе нет. Я очень горжусь этой надписью. И этим старинным домом тоже. Мне повезло, я живу в необычном старом доме, где случилось немало странных и ужасных событий, и я считаю, что любопытные взгляды посторонних – малая за это цена.
– Вы очень великодушны, сэр. Еще раз прошу прощения.
– Я не вас имел в виду, сэр, а тех, кто заглядывает в окна.
– Это, должно быть, невыносимо. Я вас понимаю, поскольку живу в Кембриджском колледже и сам до некоторой степени подвержен той же напасти.
– Из тех, кто пытался прочесть эту надпись, вы принадлежите к самым воспитанным. Вы так старались не нарушить границу, что я боялся, как бы вы не упали.
– Потешный же у меня, наверное, был вид.
Мой собеседник сделал несколько шагов к стене и поднял фонарь.
– Теперь можете прочитать?
Надпись сохранилась плохо, а там, где камень выщербился, буквы совсем исчезли. Но старый джентльмен знал текст наизусть, и мы прочли хором:
Все вещи крутятся , и человек , рожденный для трудов , крутится вместе с ними. А посему , когда пробьет назначенный час , вознесшиеся падут , а падшие вознесутся. Тогда виновный будет разорван в куски вслед за невиновным , погубленный их собственной машиной в самый миг своего торжества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101