Он попросил Гамбрилла пересмотреть смету, с тем чтобы спасти шпиль самыми малыми средствами. Гамбрилл был поражен предательством союзника. Он настоял на том, чтобы казначей поднялся вместе с ним на башню, и продемонстрировал ненадежность балок, раскачивая их одной рукой; он показал даже, как легко можно обрушить одну из них. Бергойн тем не менее остался при своем. Каменщик смягчился только после того, как услышал о монументе (исполнение которого, само собой, должны были поручить именно ему) и решил сделать его своим шедевром.
Бергойн подвигнул Гамбрилла свидетельствовать перед капитулом, что падение шпиля разрушит не только собор (на эту перспективу каноники еще могли взирать относительно равнодушно) – пострадают, вероятно, и дома на площади. Перед лицом угрозы их собственной жизни и жизни домашних каноники согласились наконец восполнить недостающую сумму из своих собственных средств.
Бергойн и Гамбрилл добились своего, и, как пишет доктор Шелдрик, Гамбрилл торжествовал победу над ризничим, не упуская ни единой возможности обмануть его, обвести вокруг пальца, унизить перед рабочими, в результате чего каноник, и без того человек не крепкого здоровья, заболел и вынужден был отказаться от должности.
– От души сочувствую этому бедняге, – с улыбкой воскликнул доктор Систерсон.
– Бедный доктор Систерсон, – вздохнула миссис Локард.– Завтрашнее собрание капитула, наверное, не очень-то вас радует.
– Совсем не радует. Придется сообщить новость, что какое-то время в соборе будет затруднительно проводить богослужения.– Он испустил комический вздох, вылившийся в широкую улыбку, и попросил меня продолжать.
– У Бергойна и Гамбрилла были теперь развязаны руки. Но в следующие месяцы они стали хуже между собой ладить. Бергойн не доверил пока Гамбриллу починку шпиля, а настаивал на том, чтобы тот сосредоточился на работе, которую каменщик полагал куда менее ответственной: например, на подготовке к переносу алтаря в центр здания.
Их зарождающуюся враждебность сдерживал (по крайней мере так казалось) Томас Лимбрик, работавший под началом Гамбрилла. Это был сын человека, погибшего в тот самый день, когда был покалечен Гамбрилл, и многие горожане говорили, что Гамбрилл проявил великодушие, предоставив ему работу, – хотя кое-кто объяснял его поступок иными мотивами. Лимбрику, трудолюбивому и способному молодому человеку, доверяли и казначей, и каменщик, потому он и имел возможность улаживать их разногласия.
Бергойн добился всего, чего желал: собор ремонтировался, и его предстоящее открытие должно было значительно укрепить позиции казначея. Однако он не выглядел счастливым; казалось, что-то тяготит его душу, и он, прежде аккуратный во всех мелочах, мог иной раз появиться на людях небритым или нечесаным. Он опаздывал на собрания капитула, все чаще пренебрегал своими обязанностями и даже отвлекался во время службы. Раз или два в середине проповеди он останавливался, теряя нить. Он завел привычку беспокойно расхаживать по улицам в ночные часы, так что его несколько раз – к своему глубокому смущению – останавливали городские стражи, пока не научились узнавать его в полной темноте (в ту пору улицы не освещались) по длинной фигуре, высокой шляпе и духовному одеянию.
– Более того, он изменил даже своей привычной трезвости, – ввернул доктор Систерсон, – и несколько раз его видели пьяным.
– В самом деле? Доктор Шелдрик об этом не упоминает. Все в городе гадали, что за тайная страсть не дает канонику спокойно спать...
– Он был влюблен, – промолвила нараспев миссис Систерсон.
Мы все в изумлении обернулись к ней, а она послала улыбку своему супругу, который покраснел и опустил взгляд.
– Ну что ж, – продолжал я, – злые языки поговаривали о женщине, однако казначея ни разу не застали в компании какой-либо представительницы слабого пола. Доктор Шелдрик, однако, впервые дает достоверное объяснение.
– Неужели? – удивленно воскликнул доктор Систерсон. Он бросил взгляд на жену, но она не видела в тот миг ничего, кроме ребенка.
– Правда заключается в том, что Бергойна постиг душевный кризис из-за некоего тайного преступления, им обнаруженного; мрачное открытие потрясло его и лишило обычной надменной уверенности.
– Действительно? Так утверждает доктор Шелдрик? – Доктор Систерсон взглянул на миссис Локард и спросил у меня: – В чем же заключалась, по мнению доктора Шелдрика, эта тайна?
– Финансовые злоупотребления со стороны Фрита. Узнав о его безнравственности, Бергойн пришел в смятение.
– Понятно. – Доктор Систерсон с улыбкой откинулся на спинку кресла. Я подумал, не ждал ли он чего-то другого.– Но разве ему не было уже известно, что Фрит корыстолюбив и нечист на руку?
– Да, но он был потрясен масштабами и продуманным характером его преступлений. А кроме того, намекает доктор Шелдрик, обнаружилось, что в злоупотреблениях по уши замешан и Гамбрилл, которому казначей верил.– Увидев скептическое отношение доктора Систерсона, я и сам усомнился в разоблачении доктора Шелдрика. – А вы чем бы объяснили внезапную перемену в поведении Бергойна?
– Я полагаю, что он действительно обнаружил нечто глубоко его потрясшее, но финансовые вольности Фрита тут ни при чем.
– И что это было, по-вашему?
Доктор Систерсон посмотрел на дам, чье внимание в эту минуту было поглощено ребенком на руках у миссис Систерсон, и произнес спокойно:
– У меня нет ничего, кроме предположений, и мне не хочется порочить кого бы то ни было, даже если этот человек мертв уже более двух веков.
Я ответил удивленным взглядом, но доктор Систерсон поджал губы и чуть мотнул головой, указывая, что предпочитает промолчать об этом предмете в присутствии дам, и мне ничего не осталось, как продолжить:
– В апреле того же года Бергойн совершил длительную поездку в Лондон. Вернувшись, он признался Гамбриллу, что намерен поручить работу над мемориалом итальянским скульпторам из столицы. Гамбрилл был глубоко оскорблен этим унижением его профессионального достоинства. Через день или два он объявил, что шпиль вот-вот рухнет и потому доступ в башню отныне закрыт для всех, кроме него самого и его работников. Бергойн был взбешен этой попыткой заставить его поторопиться с ремонтом, но оспаривать заявление главного каменщика не мог и скрепя сердце подчинился запрету. И вот Гамбрилл перегородил лестницу внизу башни крепкой дверью, ключи от которой имелись только у него и у одного из каноников.
Если решение Бергойна заказать монумент в Лондоне вызвало у Гамбрилла гнев, то он был взбешен вдвойне, когда через месяц-другой узнал, где Бергойн намерен его поместить: на самом заметном месте, как раз на алтарной стороне перекрестия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101
Бергойн подвигнул Гамбрилла свидетельствовать перед капитулом, что падение шпиля разрушит не только собор (на эту перспективу каноники еще могли взирать относительно равнодушно) – пострадают, вероятно, и дома на площади. Перед лицом угрозы их собственной жизни и жизни домашних каноники согласились наконец восполнить недостающую сумму из своих собственных средств.
Бергойн и Гамбрилл добились своего, и, как пишет доктор Шелдрик, Гамбрилл торжествовал победу над ризничим, не упуская ни единой возможности обмануть его, обвести вокруг пальца, унизить перед рабочими, в результате чего каноник, и без того человек не крепкого здоровья, заболел и вынужден был отказаться от должности.
– От души сочувствую этому бедняге, – с улыбкой воскликнул доктор Систерсон.
– Бедный доктор Систерсон, – вздохнула миссис Локард.– Завтрашнее собрание капитула, наверное, не очень-то вас радует.
– Совсем не радует. Придется сообщить новость, что какое-то время в соборе будет затруднительно проводить богослужения.– Он испустил комический вздох, вылившийся в широкую улыбку, и попросил меня продолжать.
– У Бергойна и Гамбрилла были теперь развязаны руки. Но в следующие месяцы они стали хуже между собой ладить. Бергойн не доверил пока Гамбриллу починку шпиля, а настаивал на том, чтобы тот сосредоточился на работе, которую каменщик полагал куда менее ответственной: например, на подготовке к переносу алтаря в центр здания.
Их зарождающуюся враждебность сдерживал (по крайней мере так казалось) Томас Лимбрик, работавший под началом Гамбрилла. Это был сын человека, погибшего в тот самый день, когда был покалечен Гамбрилл, и многие горожане говорили, что Гамбрилл проявил великодушие, предоставив ему работу, – хотя кое-кто объяснял его поступок иными мотивами. Лимбрику, трудолюбивому и способному молодому человеку, доверяли и казначей, и каменщик, потому он и имел возможность улаживать их разногласия.
Бергойн добился всего, чего желал: собор ремонтировался, и его предстоящее открытие должно было значительно укрепить позиции казначея. Однако он не выглядел счастливым; казалось, что-то тяготит его душу, и он, прежде аккуратный во всех мелочах, мог иной раз появиться на людях небритым или нечесаным. Он опаздывал на собрания капитула, все чаще пренебрегал своими обязанностями и даже отвлекался во время службы. Раз или два в середине проповеди он останавливался, теряя нить. Он завел привычку беспокойно расхаживать по улицам в ночные часы, так что его несколько раз – к своему глубокому смущению – останавливали городские стражи, пока не научились узнавать его в полной темноте (в ту пору улицы не освещались) по длинной фигуре, высокой шляпе и духовному одеянию.
– Более того, он изменил даже своей привычной трезвости, – ввернул доктор Систерсон, – и несколько раз его видели пьяным.
– В самом деле? Доктор Шелдрик об этом не упоминает. Все в городе гадали, что за тайная страсть не дает канонику спокойно спать...
– Он был влюблен, – промолвила нараспев миссис Систерсон.
Мы все в изумлении обернулись к ней, а она послала улыбку своему супругу, который покраснел и опустил взгляд.
– Ну что ж, – продолжал я, – злые языки поговаривали о женщине, однако казначея ни разу не застали в компании какой-либо представительницы слабого пола. Доктор Шелдрик, однако, впервые дает достоверное объяснение.
– Неужели? – удивленно воскликнул доктор Систерсон. Он бросил взгляд на жену, но она не видела в тот миг ничего, кроме ребенка.
– Правда заключается в том, что Бергойна постиг душевный кризис из-за некоего тайного преступления, им обнаруженного; мрачное открытие потрясло его и лишило обычной надменной уверенности.
– Действительно? Так утверждает доктор Шелдрик? – Доктор Систерсон взглянул на миссис Локард и спросил у меня: – В чем же заключалась, по мнению доктора Шелдрика, эта тайна?
– Финансовые злоупотребления со стороны Фрита. Узнав о его безнравственности, Бергойн пришел в смятение.
– Понятно. – Доктор Систерсон с улыбкой откинулся на спинку кресла. Я подумал, не ждал ли он чего-то другого.– Но разве ему не было уже известно, что Фрит корыстолюбив и нечист на руку?
– Да, но он был потрясен масштабами и продуманным характером его преступлений. А кроме того, намекает доктор Шелдрик, обнаружилось, что в злоупотреблениях по уши замешан и Гамбрилл, которому казначей верил.– Увидев скептическое отношение доктора Систерсона, я и сам усомнился в разоблачении доктора Шелдрика. – А вы чем бы объяснили внезапную перемену в поведении Бергойна?
– Я полагаю, что он действительно обнаружил нечто глубоко его потрясшее, но финансовые вольности Фрита тут ни при чем.
– И что это было, по-вашему?
Доктор Систерсон посмотрел на дам, чье внимание в эту минуту было поглощено ребенком на руках у миссис Систерсон, и произнес спокойно:
– У меня нет ничего, кроме предположений, и мне не хочется порочить кого бы то ни было, даже если этот человек мертв уже более двух веков.
Я ответил удивленным взглядом, но доктор Систерсон поджал губы и чуть мотнул головой, указывая, что предпочитает промолчать об этом предмете в присутствии дам, и мне ничего не осталось, как продолжить:
– В апреле того же года Бергойн совершил длительную поездку в Лондон. Вернувшись, он признался Гамбриллу, что намерен поручить работу над мемориалом итальянским скульпторам из столицы. Гамбрилл был глубоко оскорблен этим унижением его профессионального достоинства. Через день или два он объявил, что шпиль вот-вот рухнет и потому доступ в башню отныне закрыт для всех, кроме него самого и его работников. Бергойн был взбешен этой попыткой заставить его поторопиться с ремонтом, но оспаривать заявление главного каменщика не мог и скрепя сердце подчинился запрету. И вот Гамбрилл перегородил лестницу внизу башни крепкой дверью, ключи от которой имелись только у него и у одного из каноников.
Если решение Бергойна заказать монумент в Лондоне вызвало у Гамбрилла гнев, то он был взбешен вдвойне, когда через месяц-другой узнал, где Бергойн намерен его поместить: на самом заметном месте, как раз на алтарной стороне перекрестия.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101